От социального познания – к эпистемологии общества (памяти Г.М. Андреевой)

Хорошилов Дмитрий Александрович Институт имени Л.С. Выготского

Осмысление классики отечест­венной социальной психологии – задача деликатного свойства. «Такие титаны жили на земле в древно­сти», – вспоминает Т.Н. Толстая о своем деде М.Л. Лозинском. Эти же слова спра­ведливы для поколения военного времени, к которому принадлежала и Галина Михайловна Андреева. Не будучи пря­мым учеником, а только вольным слушателем ее лекций, а позднее – вниматель­ным собеседником, алчущим получить совет в собственных диссертационных изысканиях, я хотел бы занять позицию читателя, принадлежащего к опреде­ленной школе социальной психологии, и, тем самым, отвести возможные упре­ки в праве преемственности мысли. На этих страницах нет места экзальтиро­ванной музеефикации или детализиро­ванной реконструкции творчества Г.М. Андреевой, вместо этого ее идеи осмы­сляются в контексте современных ди­скуссий и проблем. Такая манера письма – лучшая память об Ученом.

Исходный пункт – обсуждение соци­ального познания, ибо этой исследова­тельской сфере Г.М. Андреева уделяла пристальное внимание и в одноимен­ном университетском курсе знакомила слушателей с новейшими концепциями и тенденциями социальных наук. Худо­жественной интуицией социального по­знания можно считать, пожалуй, разде­ление Л.Н. Толстым двух типов жизни (в романе «Воскресение»): «все люди жи­вут и действуют отчасти по своим мы­слям, отчасти по мыслям других людей». Степень того, насколько люди живут по своим мыслям и насколько по мыслям других людей, определяет одно из главных их различий между собою. В этих словах – ключ к пониманию социаль­ности, т.е. в имманентном присутствии в мышлении фигуры Другого, будь то конкретный знакомый человек или об­щество в целом.

Что есть «социальное» в познании?

Проблема социальности познания дискутировалась в истории философ­ской мысли на протяжении столетий. «Societas» в латинском языке обознача­ет свободные договорные отношения между лицами, находящимися лицом к лицу. Границы понятия социальности можно расположить в следующем сим­волическом континууме: «коммунитас», означающий прямое, непосредственное и всеобщее взаимодействие человече­ских личностей как представителей рода Homo Sapiens, и состояние перетекания Я в Ты (Тэрнер, 1983), когда общности «жизни вместе» диалектически проти­востоит «порядок», сущность которого заключена в неравноправном распреде­лении ресурсов и стратегий трансцен­дентности, произведенных культурой (Бауман, 2002, С.6). Человек чувству­ет бессилие наедине с собой и другими людьми в той степени, в какой он лишен сложных форм социальности, собираю­щих его жизнь в «осмысленное целое» – так рассуждает М.К. Мамардашвили в своих Вильнюсских лекциях (Мамар­дашвили, 2008).

Философская идея социальности познания завоевывала признание ты­сячелетиями – от старинной критики влияния «теней» (Платон) и «идолов» (Ф. Бэкон) на чистое познание миро­порядка, незамутненное чувственны­ми впечатлениями, до триумфального признания в рамках социологии позна­ния. Его началом послужила гипотеза, согласно которой «даже истины следо­вало считать социально обусловленны­ми, связанными с историей общества, в котором они возникли» (Мертон, 2006, С.654). Истоки данного направления восходят к именам К. Мангейма и М. Шелера. Позже задача изучения социально­го происхождения знания была во мно­гом отдана на откуп социологии науки, которая вместо определения знания, как истинного мнения, рассматривает все то, что человек за него принимает – сами собой разумеющиеся или инсти­туализированные представления, обле­ченные авторитетом социальных групп (Блур, 2002). Идея социальной детерми­нации познания, взятая без отрицатель­ных коннотаций, заняла свое место в на­уках об обществе лишь в XX столетии.

Г.М. Андреева верно отмечает, что в философской и социологической тра­дициях научного мышления «социаль­ное познание не рассматривает в ка­честве своего субъекта конкретного единичного человека» (Андреева, 2005, С.26). По этой причине, очевидно, сов­ременной социальной эпистемологии приходится «пересматривать и восста­навливать в правах проблематики индивидуальности» (Касавин, 2011, С.364). Объединяясь в группы, реальные индивиды коллективно производят группо­вое знание, которое этически опасно обезличивать, тем самым лишая ответ­ственности его «авторов», познаватель­ные процессы всегда центрированы вокруг человека (Мотрошилова, 2011). В хитросплетениях общества, индивида и познания восстановить справедливость постаралась психология социального по­знания (social cognition), как тренд, зая­вивший о себе в 1970–1980-е гг.

Терминология и ранние исследова­ния социального познания, которые из­начально развивались в дисциплинар­ных границах социальной психологии (на пересечении изучения социальной перцепции, когнитивного соответствия и атрибутивных процессов), базирова­лись на концептуальном допущении о рациональном устройстве жизни обще­ства. Допущение противоположное ста­ринной традиции ее иррационального объяснения, ведущей свое происхожде­ние от имен Г. Лебона, У. Макдугалла и З. Фрейда. Основное внимание ста­ло уделяться когнитивным механизмам конструирования социального мира (Goethals, 2003). Используемое понятие социального познания призвано охва­тить когнитивные процессы, с помощью которых «одни люди понимают других, чтобы осуществлять согласованные дей­ствия» (Fiske, Taylor, 2013, p.456).

В многообразии исследований опре­делен базовый механизм социального познания, ментализация, т.е. способность понимать и интерпретировать пове­денческие намерения другого человека, прогнозировать дальнейшее взаимодей­ствие и, тем самым, объединяться в груп­пы (Бейтман, Фонаги, 2014). Специфика ментализации, как процесса формиро­вания представлений о психических со­стояниях людей, уточняется в нескольких теоретических моделях: «теории психического» (theory of mind), «теории симу­ляции» (simulation theory) и «считывания» (mindreading), чьи допущения были про­анализированы и в русскоязычной литературе (Холмогорова, 2014). Важнейший результат ментализации – это построе­ние диалогических когнитивных репрезентаций (отношений Я – Другой), кото­рые возникают в онтогенезе, вследствие присущей человеку биологической адаптации к основанным на разделяемой на­меренности взаимодействиям (Варнекен, Томаселло, 2011). Философский анализ «взаимодействующих сознаний» пока­зывает, что «феномен Другого – это фе­номен непосредственного присутствия другого сознания в моем собственном сознании», при этом субъективность и способность управлять своим состояни­ем «надстраивается» над исходно интер­субъективными психическими образова­ниями (Кричевец, 2010).

Г.М. Андреева расширяет определение социального познания. Для нее это – не одна из множества предметных об­ластей социальной психологии, занятая изучением общения как познания людь­ми друг друга (если уместно обратиться к формуле А.А. Бодалева), но и отдельная методология исследования современно­го общества, которая «развивает вкус» к восприятию и прояснению социаль­ных проблем (Андреева, 2013b, С.47). В «теории психического», по словам Е.А. Сергиенко, «другой человек не рас­сматривается как часть социальной группы, а выступает лишь как носитель психического» (Сергиенко, 2015). На «место» интерсубъективности психоло­гия социального познания «подставля­ет» процессы взаимодействия и позици­онирования идентичностей, зависимые от реального социального контекста и соответствующей ситуации массового сознания (Андреева, 2012b).

Примечателен логический ход, совер­шаемый в рассуждениях Г.М. Андреевой от микропроцессов взаимодействия ли­цом-к-лицу, в котором интерпретирует­ся окружение, к макроуровню массового сознания, выражающемся в общественном мнении и настроении относитель­но «волнующих» сторон социальной жизни. Генезис массового сознания те­оретически объясняется следующим образом: «субъективные» представления, выработанные отдельными индивида­ми, в коммуникации распространяют­ся и одобряются другими людьми – тем самым обретают статус коллективных схем мышления, устанавливающих гра­ницы избирательного внимания и типичных интерпретаций тех или иных событий и поведения (Дескола, 2012).

М. Дуглас, основываясь на класси­ческих исследованиях Э. Дюркгейма и М. Мосса о взаимосвязи структуры первобытного общества и характерных для него представлений о пространстве и времени, утверждает, что социальные институты лишены сознания в психоло­гическом смысле, но как мыслительные коллективы (термин Л. Флека) облада­ют определенным стилем мышления – способами классификации действитель­ности (Дуглас, 2012).Хотя социологи часто отказываются от приписывания мышления группе, ссылаясь на метафо­ричность использования этого понятия, налицо тенденция к «психологизации» социальной жизни. Так «можно говорить о системе инвариантных образов мира, точнее – абстрактных моделей, описы­вающих общие черты в видении мира различными людьми», которые соот­носятся с устойчивыми, социально выработанными значениями, а не лично- смысловыми образованиями (Леонтьев, 2005, С.273).

Наследуя отечественной психологической традиции, Г.М. Андреева предпо­читала говорить об образе социально­го мира, который не только создается («конструируется») отдельными индивидами, но и опосредует их деятельность в реальном мире. Включение деятель­ности в предмет науки социальной психологии «является необходимым, поскольку именно эта деятельность, в конечном счете, выступает как отно­шение» (Андреева, 1983, С.57), характеризующее психологическую реальность групповой активности. В этом пункте имеется очевидное сходство с позицией современного конструкционизма и не­однократно подчеркиваемое Г.М. Андре­евой: «все, что психология сводит к мен­тальным началам, конструкционисты объясняют микросоциальными процес­сами» (Герген, 2003, С.48).

Итак, проблематика социального по­знания не сводится к когнитивным ме­ханизмам понимания в диадических отношениях Я – Другой, но требует пе­рейти «по ту сторону» когниций – к из­учению группового и массового сознания, чей эпистемологический статус неоднократно оспаривался в истории общественных наук. Что явилось одной из причин дисциплинарной «маргинализации» социальной психологии, кото­рой пришлось потратить более полуве­ка на возращение социального контекста в свои исследования. Как хорошо извест­но, обращение к проблемам социальных изменений и межгрупповых отношений стало одной из линий демаркации аме­риканской и европейской «националь­ных» традиций в социальной психоло­гии. Именно в европейских концепциях – социальной идентичности А. Тэшфела, социальных представлений С. Москови­си, дискурс-анализа Р. Харре – заданы ин­струменты анализа массового сознания (Андреева, 2012a). Идет ли речь, соответ­ственно, о стереотипизации и каузаль­ной атрибуции в межгрупповых отноше­ниях, «анкеровке» и «объектификации» неизвестных, пугающих событий или интерпретативных репертуарах этническо­го, гендерного и классового неравенства – очевидно, эти механизмы отличаются от индивидуальных процессов работы с социальной информацией.

Я. Паркер, резюмируя статьи в «Евро­пейском журнале социальной психоло­гии» в период между 1970-ми и 1990-ми гг., проницательно заключает следую­щее: «после двух десятилетий групповых исследований европейская социальная психология сейчас заново демонстриру­ет признаки включения в себя индивиду­альной психологии как сердцевины из­учения группового поведения» (Паркер, 2013, С.76) (выделено автором). Не по­вторяется ли на наших глазах история ве­ковой давности, когда социальная психо­логия по ту сторону Атлантики «потеряла социальное» (Greenwood, 2004) и стала наукой об индивидуальных взаимодейст­виях в локальных малых группах?

В философии выделяются две пози­ции относительно существования соци­альной общности:

1. общество – особая реальность, неза­висимая от бытия отдельных лично­стей;

2. общество – это результат («сумма») индивидуальных взаимодействий (Ке­меров, 2012).

На заре возникновения социальной психологии обозначенные интерпрета­ции прозвучали в известной полемике Э. Дюркгейма и Г. Тарда, отстаивавших со­ответствующие логики «социологизма» и «психологизма». Удивителен тот факт, что пока социальная психология боролась за установление взаимосвязей меж­ду познанием и макропроцессами соци­альных изменений (интерпретируя идеи Дюркгейма, Фрейда и Пиаже в концеп­ции социальных представлений) (Анд­реева, 2003), авторитетные социологи выступили против понимания общества как «смыслообразующего фактора». Они сводят его к типам связей между вещами, которые, ясно, «сами по себе не являют­ся социальными» (Латур, 2014, С.17). То­тальность «социального» заменяется «ас­социацией» множества материальных и нематериальных элементов, объединен­ных в гетерогенные сети – «спустя сто­летие Тард празднует победу над Дюрк­геймом» (Вахштайн, 2006, С.31).

Проблема, которая стала одной из причин неожиданного расхождения со­циальной психологии и ее «родитель­ской» дисциплины, в наши дни заклю­чается в следующем. Для социальной психологии XIX–XX столетий было край­не значимо найти категориальный аппа­рат для анализа массовых психических явлений и форм коллективного мышле­ния. Речь велась о «духе» (М. Лацарус, Г. Штейнталь) и «душе народа» (В. Вундт), «групповом сознании» (У. Макдугалл), «коллективном бессознательном» (К. Юнг), «ментальности» (Л. Леви-Брюль), «коллективных представлениях» (Э. Дюр­кгейм) – перечень может быть длинным. При известных различиях в определе­ниях понятий их объединяет старинная философская тенденция к антропомор­физации общества. При такой логике об­щество интерпретируется как коллектив­ный субъект психического, наделенный чертами индивидуальной личности (Са­вельева, Полетаев, 2008). Аналогия «индивидуального» и «общественного» челове­ка восходит к античной и средневековой философии (соответствие трех сословий идеального платоновского государства трем началам души человека, макрокосма и микрокосма).

Проблема переноса категорий инди­видуального познания на социальное особенно четко встает при рассмотре­нии коллективной и культурной памя­ти (Репина, 2011). Истоки исследования этой темы в отечественной социальной психологии Г.М. Андреева находила уже в трудах В.М. Бехтерева– принципиаль­но важный для нее «отклик» прошлого в современности (Андреева, 2007). На­сколько правомерно переносить меха­низмы индивидуальной памяти на кол­лективную и наоборот? Не является ли «внешне» индивидуальная память произ­водной от коллективной? От последнего понятия отказывалась в предсмертной работе С. Зонтаг: «Всякая память индивидуальна и не копируема – она умирает вместе с человеком. То, что называется коллективной памятью, – не воспоми­нание, а договоренность: вот что важно, вот история того, как все происходило» (Зонтаг, 2014, С.65) (выделено автором).

Каждый человек является носителем «живой» исторической памяти, преобра­зуя знание о прошлом в автобиографиче­ский опыт (Нуркова, 2009). Изучение вос­поминаний о сталинском терроре дает возможность реконструировать динами­ческие аспекты передачи памяти о не погребенном прошлом, оборачивающейся призраками и монстрами «мертвой со­циальности» в постсоветской культуре – в кинематографе А. Балабанова, К. Му­ратовой, И. Хржановского. Как рассужда­ет А.М. Эткинд, «поколению террора до­стаются массовые захоронения, первому поколению после катастрофы – травма, а второму и последующим – горе», кото­рое и возвращает мертвых к жизни (Эт­кинд, 2016, С.13). По всей видимости, разделение индивидуальных и социальных измерений памяти – теоретическая условность, которая преодолевается в междисциплинарных исследованиях (ср. с поэтической формулой А.А. Ахматовой: «Я же роль рокового хора на себя согла­сна принять»).

Парадокс заключается в том, что кол­лективный субъект не может существо­вать без входящих в него индивидуаль­ных, но при этом изменение состава индивидов, входящих в данный коллективный субъект, совсем необязательно означает изменение последнего (Лек­торский, 2009).Из-за неопределенности эпистемологического статуса коллек­тивного мышления нередко возникали дискуссии о задачах социальной пси­хологии: Г. Зиммель стремился доказать, что у группы отсутствует «душа», а пред­метом исследования остается «психоло­гический индивидуум» (Зиммель, 2009, С.121). А.Н. Леонтьев – с совершенно иных теоретических позиций – задавал­ся вопросом, правомерно ли говорить о психологии общества и составляющих его классов. Ответ, на первый взгляд, неутешителен: «в смысле науки психо­логии – нет», можно говорить только о психологии определенного индивида, живущего в определенные историче­ские эпохи (Леонтьев, 2004, С.215). При этом Зиммель является автором одной из первых программ социальной психологии как самостоятельной науки. А именно по приглашению А.Н. Леонтьева Г.М. Андреева открыла кафедру социаль­ной психологии на факультете психоло­гии МГУ в 1972 г.

Принимая во внимание обе пози­ции, можно утверждать, что эписте­мологический вопрос о коллективном субъекте (группового и, шире, массо­вого сознания) оборачивается пробле­мой соотношения личности и общества, а на социологическом языке – дилеммой «действие» (agency) versus «структу­ра» (structure), т.е. активности индивида в изменении социальной структуры и одновременной детерминации его дей­ствий обществом. Согласно воззрени­ям С.Л. Рубинштейна, «должно быть от­вергнуто представление о единственном субъекте как отправном пункте познания. «Я» – субъект познания – это уни­версальный субъект, это коллектив, со­дружество эмпирических субъектов» (Рубинштейн, 2010, С.23).

В первой половине XX столетия (с да­леко не всегда совпадающих точек зре­ния, но в единодушном признании куль­турно-символической формы психики) Л.С. Выготский, М.М. Бахтин и Дж.Г. Мид обосновали принципиальное единство отношений Я – Другой, невозможность их самостоятельного друг от друга рас­смотрения. Социальная психология, ка­залось бы, приняла тезис об условном разделении индивида и окружения – «исследование личности есть всегда другая сторона исследования общества» (Андреева, 2010, С.68). Объяснительные принципы в «новых социологиях» – речь идет о фигурации (Н. Элиас), структура­ции (Э. Гидденс) и габитусе (П. Бурдье) – как бы выходят за пределы «эмпириче­ской личности» и стремятся постичь «множественных индивидов в качест­ве продуктов и производителей раз­нообразных социальных отношений» (Коркюф, 2002, С.23). Какие же практи­ки осуществляют индивиды, чтобы воспроизвести социальные отношения в качестве устойчивой системы общества (Шматко, 2001)?

Известный социолог и старинный друг Г.М. Андреевой комментирует, что предложенная ею методология исследо­вания социального познания отверга­ет старый постулат Декарта «cogito ergo sum» и утверждает кардинально иной принцип: «я мыслю, ибо вступаю в ди­скурс с другими мыслящими» (Ядов, 2009, С.13). Индивидуализация личности явля­ется производной от выстраиваемых от­ношений в различных дискурсах, т.е. си­стемах значений, закрепленных в языках общества, культуры и искусства. Следова­тельно, познание суть «место встречи» и интеграции этой «дискурсивной мозаи­ки» (обсуждение статуса социальной пси­хологии в пространстве современной на­уки и культуры Г.М. Андреева начинает с проблемы языка) (Андреева, 2013a). Одна из главных задач социально-психологи­ческих исследований – изучение обыден­ного использования языка в позициони­ровании партнеров по взаимодействию как «распределения» публичного знания о правах и обязанностях и «встраивания» в заданные обществом и культурой «фа­булы» и «сюжеты» (Harré, Moghaddam, 2015). Утверждение о единстве личности и общества (т.е. индивидуального и кол­лективного субъекта познания) в их по­зиционировании через дискурс и диалог открывают перспективы для исследова­ния социального познания в нескольких теоретических ракурсах.

Теоретические допущения психологии социального познания

Презумпция повседневности в социальном познании

«Познание социального мира рядовым членом общества, непрофессионалом, познание им социальной реальности как реальности своей, собственной жизни» (Андреева, 2009, С.72) – такое определе­ние предмета социального познания зна­менует необходимость психологическо­го исследования течения повседневной жизни. Феноменологическая установ­ка на описание и понимание жизненно­го мира «здравого смысла» была усвоена социальной психологией через работы Ф. Хайдера. От его книги 1958 г. «Психо­логия межличностных отношений» на­чинается полувековая традиция изуче­ния каузальной атрибуции (как поиска «наивным человеком» смысла и причин­но-следственных связей в происходящих событиях), приводящая, в конечном сче­те, к социальным представлениям – кол­лективно разделяемым обыденным объя­снениям социальных изменений (Hogg, Vaughan, 2010).

В последней из упомянутых теорий намечается возобновление диалога со­циальной психологии с исторической психологией, историей ментальностей, а также антропологией повседневности (Гусельцева, 2015). Г.М. Андреева неод­нократно сопоставляет концепции со­циальных представлений и ментально­сти (с точки зрения анализа массового сознания), подчеркивая конструктивный характер «социального воображаемого» (термин Ж. Дюби) – оно создается людьми и, вместе с тем, пересоздает их виде­ние мира.

Конструктивность социального познания

Идея активности познания прозвучала в немецкой классической философии с ее «акцентированием деятельной сторо­ны познания: сознание человека не толь­ко отражает мир, но и творит его». Однако Кант и Гегель пишут скорее не об индивидуальном, а о человеческом сознании, всеобщем духовном достоянии, закре­пленном в языке и культуре (Гулыга, 2001, С.56). Их предшественник – итальянский мыслитель Дж. Вико стремился показать искусственный или сотворенный харак­тер «мира наций», способ возникновения которого «нужно найти в модификациях нашего собственного Человеческого Со­знания» (Вико, 1994, С.118).

Характеристика конструктивности восприятия, сопоставимая с его трак­товкой как «активного отражения» мира в практической деятельности, фактически означает процесс интерпретации и поиска взаимосвязей между явления­ми и событиями окружения. Этот взгляд на восприятие заложен в «когнитивном конструктивизме» Дж. Келли и Ж. Пиа­же. Сторонники «социального конструк­тивизма» (Л.С. Выготский, Дж. Брунер, С. Московиси) фокусировали внимание на социальных отношениях, в которых формируются ментальные репрезента­ции окружающего мира. Наконец, дви­жение «социального конструкциониз­ма» устами К. Гергена, Дж. Поттера, Дж. Шоттера объявило когниции дискурсив­ным фактом, производным от конкрет­ной коммуникативной ситуации и кон­сенсуса (Hepburn, 2003).

Категориальность социального познания.

Идея активно-деятельностной приро­ды познавательных процессов, усвоенная когнитивной психологией, дополняет­ся признанием категориальной орга­низации восприятия – благодаря организованной системе категорий, можно классифицировать и идентифицировать доходящие до субъекта стимулы, а так­же придавать им более четкие коннота­тивные значения (Брунер, 1977) (ср. с цитированным ранее предположением М. Дуглас о способности институтов к классификации). В работах Г.М. Андреевой говорится о социальной категори­зации, подчеркивающей специфичность познания общественных явлений. Стратификация и неравноправный доступ к физическим и символическим бла­гам «функционирует одновременно как принцип видения и деления, как катего­рия восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура», – утверждает П. Бурдье (Бурдье, 1993, С.37).

В соответствии с логикой «когнитивно­го поворота» для социальной психологии боьшое значение имеет исследование категоризации групп, а не только индивидов как их отдельных представителей. Есть даже специальный термин для обозначе­ния тенденции рассматривания социаль­ных групп в качестве «естественных» со­ставляющих общества и базовых единиц анализа социальной жизни – «эффект группизма» (Брубейкер, 2012). Тем самым подчеркивается, что социальные науки призваны раскрыть «наивные» (народ­ные – folk) теории восприятия групповых образований как унифицированных це­лостностей или «реально» действующих коллективных «персонажей» – акторов (Обыденное и научное ..., 2015). Подобная установка наиболее четко прослежива­ется в теории социальной идентичности А. Тэшфела и ее современной вариации М. Хогга (с опорой на принцип неопределен­ности). Они акцентировали именно вос­принимаемый статус «своей» – «чужой» группы как справедливый или несправед­ливый, что при отсутствии или наличии «когнитивных альтернатив» сложившему­ся положению дел «запускает» соответствующие стратегии отстаивания идентич­ности, в том числе – конфронтацию и конфликт (Hogg, Abrams, 1998).

Дискурсивность социального познания

Классификационные категории об­ыденного познания как процесса «соби­рания» разрозненных социальных объ­ектов в единообразно воспринимаемые группы, строго говоря, не ментальной природы, ибо они производны от кон­кретных коммуникативных ситуаций и дискурсов, «систематически форми­рующих те объекты, о которых они го­ворят» (Фуко, 2004, С.112). В полемике между сторонниками дискурс-анализа и теории Московиси доказывается, что эпистемологически социальные представления – это не чисто когнитивные, а скорее лингвистические структуры, которые «локализованы» в языке повсед­невной жизни (Potter, Wetherell, 1987). Г.М. Андреева предлагает следующее ре­шение спора: в дискурсе, как «общении с помощью языка», вырабатывается соци­альный консенсус, включающий в себя нормативные образцы интерпретации социальных явлений (Андреева, 2005).

Эмоциональность социального познания

При том, что в современной соци­альной психологии достаточно под­робно изучена включенность эмоций и настроения в процессы переработки социальной информации и принятия решений (в работах Дж. Форгаса пре­жде всего), дискурсивный подход стре­мится решить вопрос о том, как общест­во в различные исторические периоды формирует нормативные модели пере­живания и чувства, которые усваиваются людьми для истолкования окружающе­го мира и самопознания (Юханнисон, 2011). Тем самым, обнаруживается весь­ма неожиданный выход из «лабиринта» когниций, аффектов и языка к проблеме социокультурной детерминации «вну­тренних» состояний и индивидуально­го воссоздания сферы «частной жизни» в противоположность публичной.

Критичность социального познания

Изучение того, как политические по­требности превращаются в психологи­ческие, что является основополагающим механизмом власти в капиталистических обществах, во-многом определило науч­ный пафос критической теории Фран­кфуртской школы, в рамках которой был предпринят опыт сближения психоана­лиза и марксизма. Оба философских на­правления претендуют на освобождение сознания «либо от отношений господст­ва и идеологий, которые его поддерживают, либо от тормозящих и непрозрачных моментов расстроенного психического аппарата» (Уэст, 2015, С.129). По Г.М. Ан­дреевой, изучение социального познания неминуемо включает в себя такие темы, как влияние изменений социальных ус­ловий существования человека на пато­логические изменения его состояния (об­ычно маркируемые словосочетаниями «кризис идентичности в условиях социальной неопределенности» и «коллектив­ная травма») (Андреева, 2011). Из сказан­ного можно сделать вывод о возможности «психоанализа общества» и обращения к языку клинической психологии для из­учения повседневной жизни и массового сознания (дополнительно к традицион­ным формам социально-психологических исследований).

Клинический анализ социального познания?

Приведенный тезис стоит под вопро­сом ввиду его неразработанности в совре­менной социальной психологии, которая переживает возрождение психоаналити­ческих концепций (Hollway, 2007). Отмеча­ется, что массовое сознание современного общества имеет явную склонность к «психологизации» объяснений социальных трансформаций, что позволяет не просто соотнести личностные нарушения и ма­кросоциальный порядок, но перенести традиционно клинические термины «диф­фузии», «расщепления», «фрагментации» в область изучения и социальных представлений. Такая оптика, по словам Е.Т. Соколовой, сопоставима с микроско­пом, который «преувеличивает явления, как будто размытые в массовой норме» (Соколова, 2015, С.10). В данном случае анализ патопсихологических явлений пе­реходит от уровня изучения отдельного индивида к культурно-исторической па­топсихологии целых наций (Бурлакова, 2016). Однако здесь еще предстоит выра­ботать язык концептуализации клиниче­ского объяснения, несводимый к антро­поморфной проекции патологических личностных организаций на общество.

Социальная психология – новая эпистемология общества?

Психология социального познания, за­думанная Г.М. Андреевой как оригиналь­ная методология исследования современ­ного общества и характеризующих его социальных проблем, позволяет выйти за рамки условных различий позиций Я – Другой, микропроцессов межличностных взаимодействий и коммуникаций «ли­цом-к-лицу» и макропроцессов массово­го сознания. Она дает также возможность мыслить единство индивидуального и со­циального, личности и общества через понятия диалога и дискурса. В указанных эпистемологических ракурсах анализи­руется образ социального мира, констру­ируемый самими людьми и, вместе с тем, опосредующий их повседневную практи­ческую деятельность. «Социальное позна­ние есть всегда построение определенной картины мира, частью которого человек осознает себя, в котором он живет и действует» (Андреева, 2002, С.182) (ср.: «со­циальное воображаемое» переплетается с действительным и участвует в функцио­нировании социального строя» – Гуревич, 2014, С.173).

Главный фокус психологии социаль­ного познания задан аналитикой состав­ляющих повседневность интерпретаций и классификаций действующих в обще­стве «коллективных акторов» – социаль­ных групп, чей образ конструируется диалогически-дискурсивно. Но задача исследований явно не ограничивается толь­ко описанием этих символических форм обыденного познания (с помощью тео­ретического «словаря» социальных представлений и социальной идентичности), а предполагает также обращение к научной критике влияния, оказываемого воссозда­ваемым в массовом сознании смысловым порядком на этическое и аффективное состояние человека в ракурсе его возможной «патологизации». В пунктирах истории, антропологии, социологии, социальной и клинической психологии становится оче­видной междисциплинарность исследо­ваний социального познания. «Комплек­сный» подход отстаивался Г.М. Андреевой уже в ее ранних «допсихологических» фи­лософско-социологических работах (Андреева, 1965, С.298).

Таким образом, социальная психоло­гия, если логически продолжить размыш­ления Г.М. Андреевой, может претендовать на статус эпистемологии общества, как в свое время мечтал С. Московиси – другой мыслитель того же «титанического поко­ления» (вспомним метафору в начале на­стоящей статьи). Обобщая знание об ин­дивиде, обществе и культуре, социальная психология превращается в антрополо­гию современности. И большое значение на пути построения такой новой энцикло­педической науки о человеке играет не только энтузиазм научно-исследовательского поиска, но – вот самое главное – эмоциональная и интеллектуальная атмосфера школы социальной психологии, которая создавалась волей и усилиями Г.М. Андреевой на протяжении полувека. Эта атмосфера хорошо опознается в ее соб­ственных мемуарах: «Когда я попала на психологический факультет, я как будто в другой мир пришла. Тут был старинный университет, по которому ходили такие старцы, как Леонтьев, Лурия, Гальперин, которые говорили на разнообразных язы­ках и к которым без конца приезжали ка­кие-то ученые ...Тогда говорилось, что это единственный интеллигентный факультет во всем МГУ» (Война спровоцировала …, 2002, С.86).

Так ли осталось и сегодня – разумеется, не суждено судить автору. Он может лишь скромно выразить благодарность судьбе за возможность учиться у Г.М. Андреевой и поделиться с читателями сокровенной надеждой на то, что основанная ею школа социально-психологической мысли про­должит свой путь в будущем и поможет найти нужные слова и объяснения гло­бального мира в стихии непредсказуемо­сти и неизвестности XXI столетия.

Литература:

Андреева Г.М. Значение идей А.Н. Леонтьева для развития марксистской социальной психологии // А.Н. Леонтьев и современная психология: сборник статей памяти А.Н. Леонтьева. – Москва: МГУ, 1983. – С. 54–65.

Андреева Г.М. Идеи Грушина развиваются сегодня в самых различных областях общественных наук // Открывая Грушина. Т. 3. – Москва: МГУ, 2012a. – С. 49–56.

Андреева Г.М. К вопросу о кризисе идентичности в условиях социальных трансформаций // Психологические исследования. – 2011. – 6 (20). – Электронный ресурс. – Режим доступа: http://psystudy.ru  (дата обращения: 11.04.2016).

Андреева Г.М. Методологические проблемы социальной психологии в трудах В.М. Бехтерева // Ученые записки Казанского государственного университета. – 2007. – Т. 149, № 1. – С. 70–83.

Андреева Г.М. О «социологизации» социальной психологии в XX столетии // Социологический журнал. – 2003. – № 2. – С. 12–30.

Андреева Г.М. Презентации идентичности в контексте взаимодействия [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2012b. – 5 (26) : [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2012v5n26/772 - (дата обращения 28.09.2016)

Андреева Г.М. Психология социального познания. – Москва: Аспект Пресс, 2005.

Андреева Г.М. Современная буржуазная эмпирическая социология. – Москва: Мысль, 1965.

Андреева Г.М. Социальная психология. – Москва: Аспект Пресс, 2010.

Андреева Г.М. Социальная психология в пространстве современной науки и культуры. [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2013a. – 6 (30): [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2013v6n30/861-andree  - (дата обращения 28.09.2016)

Андреева Г.М. Социальная психология сегодня: поиски и размышления. – Москва: НОУ ВПО МПСИ, 2009.

Андреева Г.М. Социальное познание и социальные проблемы // Национальный психологический журнал. – 2013b. – № 1(9). – С. 39–41. DOI: 2079-6617/2013.0106

Андреева Г.М. Трудности социального познания: «образ мира» или реальный мир? // Социальная психология в современном мире / под ред. Г.М. Андреевой, А.И. Донцова. – Москва: Аспект Пресс, 2002. – С. 182–198.

Бауман З. Индивидуализированное общество. – Москва: Логос, 2002.

Бейтман Э., Фонаги П. Лечение пограничного расстройства личности с опорой на ментализацию. – Москва: Институт общегуманитарных исследований, 2014.

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания. – Москва: Медум, 1995.

Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. – 2002. – 5–6 (35). – С. 35.

Брубейкер Р. Этничность без групп. – Москва: ВШЭ, 2012.

Брунер Дж. Психология познания. – Москва: Прогресс, 1977.

Бурдье П. Социология политики. – Москва: Socio-Logos, 1993.

Бурлакова Н.С. Психодинамика передачи травматического опыта от поколения к поколению в контексте культурно-исторической клинической психологии [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2016. – № 9(45): [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index. php/num/2016v9n45/1241  - (дата обращения 28.09.2016).

Варнекен Ф., Томаселло М. Познание на службе у культуры // Когнитивная психология: история и современность / под ред. М. Фаликман, В. Спиридонова. – Москва: Ломоносов, 2011. – С. 79–90.

Вахштайн В.С. Социология вещей и «поворот к материальному» в социальной теории // Социология вещей / под ред. В.С. Вахштайна. – Москва: Территория будущего, 2006. – С. 7–39.

Вико Дж. Основания новой науки. – Москва; Киев: Refl-book; ИСА, 1994.

Война спровоцировала всякие запросы о жизни: интервью с Г.М. Андреевой // Социологическое обозрение. – 2002. – Т. 2., № 3. – С. 78–87.

Герген К. Социальный конструкционизм: знание и практика. – Минск: БГУ, 2003.

Гулыга А.В. Немецкая классическая философия. – Москва: Рольф, 2001.

Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». – Москва; Санкт-Петербург, 2014.

Гусельцева М.С. Культурно-аналитический подход к эволюции психологического знания: дис. … докт. психол. наук. – Москва, 2015.

Дескола Ф. По сторону природы и культуры. – Москва: Новое лит. обозрение, 2012.

Дуглас М. Как мыслят институты // Социология власти. – 2012. – № 4–5 (1). – С. 188–217.

Зиммель Г. Социальная психология // Социология. – Москва: Едиториал УРСС, 2003. – С. 115–121.

Зонтаг С. Смотрим на чужие страдания. – Москва: Ад Маргинем Пресс, 2014.

Касавин И.Т. Социальность познания // Энциклопедический словарь по эпистемологии / под ред. И.Т. Касавина. – Москва: Альфа-М, 2011. – С. 362–364.

Кемеров В.Е. Общество, социальность, полисубъектность. – Москва: Академический проект, фонд «Мир», 2012.

Коркюф Ф. Новые социологии. – Москва; Санкт-Петербург: Институт экспериментальной социологии; Алетейя, 2002.

Кричевец А.Н. Cogito, Другой и представления о психическом [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2010. – № 5 (13) : [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2010n5-13/377-krichevets13.html - (дата обращения 28.09.2016).

Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. – Москва: ВШЭ, 2014.

Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. – Москва: Эдиториал УРСС, 2009.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – Москва: Смысл, Академия, 2004.

Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. – Москва: Смысл, 2005.

Мамардашвили М.К. Опыт физической метафизики. – Москва: Прогресс-Традиция, 2008.

Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. – Москва: Хранитель, 2006.

Мотрошилова Н.В. Отечественная философия 50–80-х годов XX века и западная мысль. – Москва: Академический проект, 2012.

Нуркова В.В. История как личный опыт // Историческая психология и социология истории. – 2009. – №1, С.5–27.

Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации / под ред. И.Ф. Девятко, Р.Н. Абрамова, И.В. Катерного. – Москва: Прогресс-традиция, 2015.

Паркер Я. Психоаналитическая культура: психоаналитический дискурс в западном обществе. – Ижевск: ERGO, 2013.

Репина Л.П. Феномен памяти в современном гуманитарном знании // Ученые записки Казанского университета: гуманитарные науки. – 2011. – Т. 153. – № 3.– С. 191–201.

Рубинштейн С.Л. Человек и мир. – Санкт-Петербург: Питер, 2010.

Савельева И.М., Полетаев А.В. Социальные представления о прошлом, или знают ли американцы историю. – Москва: Новое лит. обозрение, 2008.

Сергиенко Е.А. Модель психического и социальное познание [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2015. – Т. 8, 42: [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2015v8n42/1163  - (дата обращения 28.09.2016).

Словарь основных исторических понятий : избр. статьи. В 2-х тт. Т 1. – Москва: Новое лит. обозрение, 2014.

Соколова Е.Т. Клиническая психология утраты Я. – Москва: Смысл, 2015.

Тэрнер В. Символ и ритуал. – Москва: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.

Уэст Д. Континентальная философия: введение. – Москва: Дело, 2015.

Фуко М. Археология знания. – Санкт-Петербург: Гуманитарная Академия; Университетская Книга, 2004.

Холмогорова А.Б. Природа нарушений социального познания при психической патологии: как примирить «био» и «социо»? // Консультативная психология и психотерапия. – 2014. – № 4 (83). – С. 8–29.

Шматко Н.А. Практические и конструируемые социальные группы: деятельностно-активистский подход // Россия: трансформирующееся общество / под ред. В.А. Ядова. – Москва: Канон-пресс-Ц, 2001. – С. 104–122.

Эткинд А.М. Кривое горе: память о непогребенных. – Москва: Новое лит. обозрение, 2016.

Юханнисон К. История меланхолии. – Москва: Новое лит. обозрение, 2011.

Ядов В.А. Публично объясняюсь в любви к юбиляру // Константа в неопределенном и меняющемся мире: маленькая психологическая серенада к юбилею Г.М. Андреевой / под ред. Ю.П. Зинченко и Т.Д. Марцинковской. – Москва: МГУ, 2009. – С. 9–14.

Fiske, S.T. & Taylor, S.E. Social cognition: from brains to culture. L., Sage.

Goethals, G.R. (2007) A century of social psychology: individuals, ideas and investigations. The Sage handbook of social psychology. L., Sage, 3-23. doi: 10.4135/9781848608221.n1

Greenwood J.D. (2004) The disappearance of the social in American social psychology. NY, Cambridge University Press.

Harré, R. & Moghaddam F. Positioning theory and social representations. The Cambridge handbook of social representations. Cambridge, Cambridge University Press, 224–233.

Hepburn, A. (2003) An introduction to critical social psychology. L, Sage.

Hogg, M.A. & Abrams, D. (1998) Social identifications: a social psychology of intergroup relations and group processes. L., Routledge.

Hogg, M.A. & Vaughan, G.M. (2010) Essentials of social psychology. L., Prentice Hall.

Hollway, W. (2007) Methods and knowledge in social psychology. Social psychology matters. London, Open University Press, 33–64.

Potter, J. & Wetherell, M. (1987) Discourse and social psychology: beyond attitudes and behavior. L., Sage.