Блуждание в трех соснах, или Тоска по личности

Зинченко Владимир Петрович

Психология, несомненно, отно­сится к циклу наук о человеке, хотя слово «человек» в психологических текстах встречается не часто. Особенно в сравнении со словами «субъект», «индивид», «личность». В этом нет большой беды, когда слова употребляются на своем месте, в уместном кон­тексте, что, к сожалению, бывает дале­ко не всегда. В последние десятилетия из этой триады на первый план выхо­дит слово «субъект», а слова «индивид» и «личность», «я» оказываются в его тени. Возможно, ощущая некоторый когни­тивный диссонанс, ряд авторов, не опре­деляя члены пар или триад, образуют из них синкреты, якобы проясняющие предмет их размышлений или исследо­ваний. Подобных словосочетаний мно­жество: «личностный субъект», «субъектность личности», «мультисубъектность личности», «личность – атрибут субъ­екта», «личность индивида», «индивидуальность личности как субъекта» жизни, познания, чувства и т.п. На этом фоне значительно понятнее звучат, видимо не без иронии и шарма, предложенные термины: В.С. Библер – «многояйность», М. Пруст – «роистое Я», В.А. Петровский – «единомножие Я». Мне трудно судить о мотивах образования подобных стран­ных синкретов. Может быть причиной является, опять-таки, ощутимая автора­ми несамодостаточность каждого от­дельного члена этой триады. Чтобы ее компенсировать, идут не по трудному пути превращения слова в понятие, а по пути как бы разъясняющего дополне­ния одного слова другим. Второй путь, на мой взгляд, лишь затрудняет пони­мание, так как за каждым членом триа­ды тянется шлейф его культурных значе­ний и смыслов, скрытых во внутренней форме соответствующего слова. Не претендуя на ее исчерпывающее раскрытие, попытаюсь выразить свое отношение к подобным синкретам и свое видение взаимоотношений между реальностями, скрытыми за терминами «субъект», «ин­дивид», «личность». При этом я буду опи­раться на более ранние культурные традиции их понимания и использования.

Начну с заимствованного из фило­софии понятия «субъект». В философии оно вполне содержательно и дифферен­цировано: эмпирический, конкретный, индивидуальный, коллективный, синер­гетический, общественный, этический, эстетический, трансцендентальный, аб­солютный и даже X субъект. Психологи используют это понятие как нечто само собой разумеющееся, не раскрывая его содержания. Словосочетания «личност­ный субъект», «субъектность личности» не безобидны. Их принятие, конечно, су­щественно облегчает работу психолога, поскольку деиндивидуализирует и обез­личивает личность, освобождает его от работы с реальным человеком, заменя­ет ее игрой со словами «субъект» и «лич­ность». Спору нет – индивидуальность сложна, уникальна, неповторима, а субъ­ект прост, он знак того, что, например, такие акты как познание, чувство, воля не витают в воздухе, а к чему-то (кому- то?) привязаны. Раньше они признава­лись атрибутами души, а потом, когда от нее отказались, их приписали в каче­стве функций неопределенному психо­логическому субъекту. Это произошло не вчера и даже не позавчера. В 1922 г. Г.Г. Шпет в контексте размышлений о со­ответствии логических и онтологических форм слова язвительно писал, что учите­лям грамматики не до шуток, «когда из-под масок логических и грамматических субъектов начнут вылезать рогатые рожи еще и психологических субъектов, кото­рых здоровые и трезвые люди никогда и не видели, ни во сне, ни наяву. Психоло­гический субъект без вида на жительство и без физиологического организма есть просто выходец из неизвестного нам све­та, где субъекты не живут и физиологиче­ских функций не отправляют.

Психологического в таком субъекте – одно наваждение и стоит его принять за всамделишного, он непременно втащит за собой еще большее диво – психоло­гическое сказуемое!» (Шпет, 1989, С.401). Предваряя дальнейшее, скажу, что злоу­потребление словом «субъект» в психо­логическом контексте говорит о нечув­ствительности к языку. Бессовестный, бездушный субъект – это отвратительно, но, к сожалению, привычно. А совестли­вый, душевный, одухотворенный субъект – смешно и грустно. Даже «умный субъ­ект» звучит издевательски. Не уверен, чи­тали ли классики отечественной психо­логии С.Л. Рубинштейн, Б.М. Теплов, А.Н. Леонтьев, В.С. Мерлин, В.Д. Небылицын «Эстетические фрагменты» Г.Г. Шпета, от­куда взята эта выписка. Но они не злоупотребляли понятием «субъект» за пре­делами философской субъект-объектной парадигмы. В психологическом же контексте им достаточно было пары «инди­вид – личность», или – другой триады: «организм – индивид – личность».

Поскольку положение о субъектности психики, личности приписывается (или вчитывается) С.Л. Рубинштейну, с него и начну. В фундаментальном, издан­ном 70 лет тому назад и поныне лучшем в нашей стране учебнике «Основы об­щей психологии» С.Л. Рубинштейна тер­мин «субъект» встречается крайне редко, да и то в сочетании со словом «индивид». Учебник начинается с того, что психо­логия изучает наши восприятия, мысли, чувства, наши стремления, намерения, желания. Принадлежность индивиду, их испытывающему, субъекту – первая ха­рактерная особенность всего психиче­ского (Рубинштейн, 1989, Т.1, С.12). Да­лее о субъекте забывается, и речь идет об индивиде и человеке. С.Л. Рубинштейн че­ловеческими словами писал и о задачах изучения психологии человеческой де­ятельности. Он предупреждал, что нель­зя «отождествлять деятельность человека в подлинном специфическом смысле этого слова с активностью субъекта во­обще» (там же, С.206). На следующей странице автор не чурается слова «субъ­ект», но вновь в паре с индивидом: «...всякое действие и всякая деятельность пси­хического предполагают действующего индивида, субъекта этой деятельности. Сам этот субъект и его психологические свойства проявляются и формируются в деятельности. От изучения психологии деятельности мы переходим к изучению психологических свойств личности», а вовсе не субъекта. Важен общий вывод: «В итоге система психологии включает помимо общего учения о психике, о со­знании и самосознании, учение:

1. о психофизических функциях,

2. о психических процессах,

3. о психическом строении деятельности,

4. о психических свойствах личности» (там же, С.206).

Когда С.Л. Рубинштейн ведет разго­вор о личности, он совершенно недвус­мысленно указывает на зависимость пси­хических процессов от личности как индивидуальности, о том, что они проте­кают в личности (Рубинштейн, 1989, Т.2, С.95), что они суть проявления личности, что вся психология (в его трактовке) есть психология личности (там же, С.96).

Таким образом, мы смело можем на­звать концепцию «Основ общей психо­логии» С.Л. Рубинштейна (по крайней мере, в ее замысле) личностно-ориенти­рованной, а вовсе не субъектоориенти­рованной. То же можно сказать о фило­софской психологии С.Л. Рубинштейна, которая наиболее ярко выражена в его книгах «Бытие и сознание» и «Человек и мир». В первой книге понятие «субъ­ект» встречается лишь в контексте фило­софской парадигмы «субъект – объект». Во второй есть небольшой специальный раздел «Человек как субъект жизни». Но и здесь автор не отпускает «субъекта» в самостоятельное плаванье, а лишь в паре с «человеком». Понятие «субъект» понадобилось С.Л. Рубинштейну в кон­тексте описания особого способа жиз­ни, «когда возникает необходимость создания концепции жизни субъекта, человека, из которой уже вытекало бы естественное, закономерное такое или иное отношение к жизни и смерти» (Рубинштейн, 1957, С.352). В целом и фи­лософская психология, развивавшаяся С.Л. Рубинштейном, не субъектоцентри­рованная, а человекоцентрированная. Обсуждая теоретические вопросы психо­логии и проблему личности, С.Л. Рубинш­тейн недвусмысленно говорил о том, что понятие личности не может быть сведено к понятию субъекта даже в узком спе­цифическом смысле слова – в смысле Я» (Рубинштейн, 1973, С.246). Автор, конечно, связывает личность и индивида, но при этом подчеркивает, что индивиду­альные свойства личности – это не одно и то же, что личностные свойства инди­вида, т.е. свойства, характеризующие его как личность (там же, С.243). Таким обра­зом, С.Л. Рубинштейн еще больше отдаля­ет личность от субъекта.

Замечу, что пары «индивид – субъект», «человек – субъект», «личность – субъект» у С.Л. Рубинштейна встречаются, хотя и редко. Поэтому для меня остаются за­гадочными ссылки на С.Л. Рубинштейна в связи с приведенными выше лин­гвистическими монстрами: «субъект­ность личности», «личностный субъект». Не нашел я оснований и для приписыва­ния ему «субъектно-деятельностной те­ории». Он, действительно, рассматривал субъекта в качестве «внутреннего усло­вия деятельности», но сама деятельность при этом характеризовалась как челове­ческая или психическая. С.Л. Рубинштейн специально подчеркивает философский, а не психологический смысл используе­мого им понятия субъект: «Должен быть поставлен еще один вопрос: кто субъект сущностных определений сущего, субъ­ект мыслящего сознания. В этом субъекте погашена индивидуальная особенность того или иного «я»; он – «я» вообще в его всеобщности, по отношению к которому единичные «я» – это переменные, кото­рые вставляются в общую формулу. В нее может быть вставлено любое «я» (как это, так и то, как мое, так и другое), но нель­зя не подставить никакого» (Рубинштейн, 1973). Не это ли погашение индивиду­альности, ее опустошение привлекает апологетов «субъектоцентрированного» подхода. Можно вовсе не задумываться, в отличие от С.Л. Рубинштейна, что по­нимать под «я», «другой», «мы», «инди­вид», «личность». Достаточно и того, что все они субъекты, которые выполняют некие функции и нечто репрезентиру­ют, а большего от них не требуется. Здесь я не стану излагать философские размышления о сознании «без собствен­ника», о «ничьем сознании» в трактовке В.С. Соловьева, Г.Г. Шпета, как и идеи о «сфере сознания» М.К. Мамардашви­ли и А.М. Пятигорского, в которой тоже нет места трансцендентальному субъекту. Психологию все же волнуют проблемы индивидуального или личного сознания.

Пожалуй, решающим аргументом про­тив приписывания С.Л. Рубинштейну лю­бых версий «субъектоцентрированной» психологии является именно его послед­няя книга «Человек и мир», в которой он практически отказался от субъект-объ­ектной парадигмы. Оппозиция «человек – мир» более психологична (и человеч­на) по сравнению с оппозицией «субъ­ект – объект», что превосходно показано А.С. Арсеньевым в его давних публика­циях в журнале «Вопросы философии» и в его книге, посвященной пониманию личности. В ней автор так характеризу­ет позицию С.Л. Рубинштейна: «Человек для него не гносеологический субъект, а онтологическая реальность, определя­ющаяся в своем бесконечном отношении к миру не только бесконечным будущим, но в индивидуальной, личностной фор­ме несущая эту бесконечность, а следо­вательно, и источник нравственности непосредственно и актуально «здесь и те­перь». И именно эта актуальность распа­хивает перед ним непосредственно (то есть, минуя все опосредующие звенья, все случайное и преходящее) бесконечное богатство, полноту и мудрость человека и мира в их целостности и уникальной не­повторимости каждого момента жизни» (Арсеньев, 2001, С.293). Значение непо­средственной презентации мира для че­ловеческой жизни и деятельности – это сюжет Э. Гуссерля, Г.Г. Шпета, М. Хайдег­гера, А.С. Арсеньева, В.В. Бибихина, кото­рый они, каждый по-своему, освещали. Не прошел мимо него и С.Л. Рубинштейн. Его продолжение должно сыграть важ­ную роль для развития психологии (Зин­ченко, 2009).

Обратимся к Б.М. Теплову как Масте­ру изучения индивидуальности. В его тезаурусе вообще отсутствует термин «субъект». Не слишком часто встречается и слово «личность». Хотя Б.М. Теплов се­товал на то, что недостаточная разрабо­танность психологии личности мешает изучению психологии индивидуально­сти, сам он не спешил восполнить этот пробел. Он не был тороплив и считал, что и на пути к пониманию личности нельзя избежать изучения индивидуаль­ности: «Применение к жизни общих пси­хологических закономерностей всегда должно опосредствоваться знанием индивидуальных различий. Без этого общие психологические закономерности становятся столь абстрактными, что их практическая ценность становится сомнительной. Резкое отставание научной разработки вопросов индивидуальных различий, по глубокому убеждению ав­тора, мешает психологии завоевать себе прочное признание как науки, дейст­вительно необходимой для всех тех об­ластей практики, которые имеют дело с психической деятельностью людей» (Теплов, 1961, С.5). Эти слова, написан­ные около полувека тому назад, спра­ведливы и сегодня. Анализ индивидуаль­ности, ее способностей и одаренности приводил Б.М. Теплова к размышлениям о таких свойствах личности, как узость или широта ее направленности («одновер­шинная» и «двухвершинная» личность). Он писал о «многосторонности таланта», о сложности и широте одаренности того или иного лица, о наличии некоторых общих моментов одаренности, имеющих значение для разных видов деятельности.

Вместе с тем, Б.М. Теплов и вся его на­учная школа чрезвычайно осторожно подходили к вопросу о возможном со­ответствии индивидуальных вариаций некоторых физиологических функций индивидуальной динамике психиче­ской деятельности. Ученик и сотрудник Б.М. Теплова – В.Д. Небылицын, завер­шая книгу, посвященную изучению ин­дивидуально-типологических свойств нервной системы, писал о том, что еще только предстоит сделать решающий шаг «в сторону создания унитарной теории природных факторов личности, объя­сняющее все неисчислимое многообра­зие индивидуальных картин поведения с его динамической стороны» (Небыли­цын, 1966, С.348). Более близким он счи­тал решение перевода проблемы свойств нервной системы в ее индивидуально-по­веденческом выражении в плане пробле­мы факторов оперативной надежности человека, сталкивающегося с экстремаль­ной ситуацией и решающего в услови­ях значительной напряженности доста­точно сложные и ответственные задачи (там же, С.349). В обыденных ситуаци­ях, по мнению В.Д. Небылицына, прямое проявление свойств нервной системы в динамике поведения является, скорее, исключением, чем правилом. Динамиче­ская сторона (темп и интенсивность) че­ловеческих реакций и поступков в зна­чительно большей степени обусловлена воспитательными влияниями и регули­рующими воздействиями социального окружения. Между прочим, С.Л. Рубин­штейн более оптимистически оценивал возможность включения типологических свойств нервной системы в качестве ком­понента внутренних условий поведения личности.

В.С. Мерлин начинал свою програм­му исследований интегральной индиви­дуальности с экспериментальной пси­хологии личности. Он использовал понятие «субъект трудовой деятельнос­ти», но предпочитал ему понятие А.Д. Лазурского «активный деятель». В опре­делении предмета психологии лично­сти, предложенном В.С. Мерлиным, сло­во «субъект» отсутствует: «Психология личности изучает систему таких психи­ческих свойств, которые определяют­ся активными высокообобщенными, относительно-устойчивыми отношениями и постоянными отношениями личности к объективным сторонам деятельнос­ти. Это свойства, проявляемые в общест­венно-значимых действиях и поступках, имеющие положительную или отрица­тельную социально-нравственную цен­ность, характеризующие социальный тип сознания и его индивидуальное свое­образие» (Мерлин, 1996, С.245).

Позднее В.С. Мерлин постепенно рас­ширял предмет психологии личности, включал в него особенности индивиду­альности и стиля ее деятельности, осо­бенно подчеркивал влияние на личность свойств темперамента. От него «доста­лось» С.Л. Рубинштейну и А.Н. Леонтьеву за то, что они в своих спорах о том, дейст­вует ли «внешнее через внутренние усло­вия» или «внутреннее через внешние» оба игнорировали индивидуальный стиль де­ятельности. На самом деле бывает всякое: и внешнее действует через внутреннее и внутреннее действует через внешнее. Значительно более интересным и важ­ным является соотношение суггестив­ных сил внешнего и сопротивляемость внутреннего давлению первых. Подоб­ная сопротивляемость может характеризовать меру автономности мышления человека, силу или слабость духа, что, разумеется, сказывается на индивидуаль­ном стиле его поведения и деятельности. Когда же внутреннее действует вопреки обстоятельствам, оно само неминуемо становится внешним. В.С. Мерлин укорял также Б.М. Теплова и В.Д. Небылицы­на за то, что они в своих размышлениях о личности игнорировали темперамент. Они не столько игнорировали, сколько проявляли научную осторожность, по­нимая, что такая популярная психологи­ческая категория, как темперамент, име­ет достаточно путаную структуру, с его основными типами и вариациями. Они воздерживались также от установления сколько-нибудь прямых связей между ти­пами нервной системы и одаренностью и способностями человека. Впрочем, это не мешало Б.М. Теплову глубоко анали­зировать музыкальные способности, ум и личность полководцев, противоречия в личности Сальери и т.д.

Интересно обсуждаемая триада высту­пает у А.Н. Леонтьева. В своем самосоз­нании он был создателем марксистской психологии (которую, по словам Б.М. Те­плова, вообще нельзя создать) и, разуме­ется, не мог обойтись без понятия «субъ­ект». Однако, он использовал это слово вполне двусмысленно. Вначале субъ­ект выступает как субъект деятельности. Вместе с тем, «до выяснения важнейших моментов, образующих процесс дея­тельности, субъект остается как бы за пре­делами исследования» (Леонтьев, 1983, T.2, С.186). Это положение похоже на «пога­шенную в субъекте индивидуальность», о чем писал С.Л. Рубинштейн. Другими сло­вами, субъект, с психологической точки зрения, остается пустым. Лишь выясне­ние «моментов» процесса деятельности «приводит к необходимости ввести поня­тие о конкретном субъекте, о личности, как о внутреннем моменте деятельнос­ти. Категория деятельности открывается теперь в своей действительной полноте, в качестве объемлющей оба полюса – и полюс объекта, и полюс субъекта» (там же). Не является ли инкапсуляция то ли субъекта, то ли личности в деятель­ность в качестве ее внутреннего момента (А.Н. Леонтьев) или даже как воедино связанной совокупности внутренних условий, через которые преломляют­ся внешние воздействия (С.Л. Рубинш­тейн), печальной данью эпохе, в которую им выпало жить и творить? Ведь это де­лает личность незримой, чего требовало то время. Эпохе нужна была не личность, а «новый человек». Не осуждая назван­ных ученых, приведу другой взгляд: «Че­ловек живет, пока есть у него внешность. И личность есть внешность. Проблема бессмертия была бы разрешена, если бы была разрешена проблема бессмертного овнешнения» (Шпет, 2007, С.191). Спра­ведливости ради следует сказать, что С.Л. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев, Л.И. Бо­жович говорили, что путь к личности ле­жит через поступок. Г.Г. Шпет характери­зовал поступок как «текст» в отношении к «контексту» личности. Об этом при­ходится говорить, так как от пони­мания субъекта и личности лишь как внутренних моментов или условий де­ятельности недалеко и до утверждения Г.П. Щедровицкого о «бессубъектности деятельности». Впрочем, такой ее анализ имеет право на существование, как и ана­лиз бессубъектной сферы сознания.

Поскольку А.Н. Леонтьев размышлял в границах субъект-объектной парадиг­мы, без понятия «субъект» действитель­но трудно обойтись. Однако, наполнить «конкретного субъекта» конкретным же содержанием, не поставив его рядом с личностью, еще труднее. Надо сказать, к чести А.Н. Леонтьева, он и не делает та­кой попытки, возможно, сознавая бес­смысленность наделения субъекта лич­ностными свойствами и качествами. Все же, он использует это понятие, но не как конкретное, а как вполне абстрактное. Разъясняя положение об общественно- исторической сущности личности, он пишет, «что личность впервые возникает в обществе, что человек вступает в исто­рию (и ребенок вступает в жизнь) лишь как индивид, наделенный определенны­ми природными свойствами и способ­ностями, и что личностью он становится лишь в качестве субъекта общественных отношений. Иначе говоря, в отличие от индивида, личность человека ни в ка­ком смысле не является предсуществую­щей по отношению к его деятельности, как и его сознание, она ею порождает­ся» (Леонтьев, 1983, Т.2, С.194–195). Зна­чит, личность – не индивид, как мини­мум, она возникает, порождается (если порождается?) индивидом. Личностью не рождаются! Но что же представляет со­бой индивид? И здесь оказывается, что: «Понятие «индивид» выражает недели­мость, целостность и особенности кон­кретного субъекта, возникающие уже на ранних ступенях жизни» (там же). Инди­вид, а, следовательно, и конкретный субъ­ект – это продукт биологической эволю­ции. Значит, конкретный субъект – это и особь, и организм, и индивид, и лич­ность. Самое лучшее, что можно с ним сделать, это согласиться с А.Н. Леон­тьевым и оставить такого абстрактно­го субъекта за пределами исследования. Впрочем, он таки и поступает с субъек­том, а заодно и с индивидом, и ведет речь только о личности. Конечно, А.Н. Леон­тьев говорит, что особенности индивида, становящегося в своей деятельности личностью, не уничтожаются, а сохраняются, но именно в качестве его особенностей. Он дает им название «подструктур личности».

Справедливости ради нужно сказать, что, в конце концов, А.Н. Леонтьев, как и С.Л. Рубинштейн, выходит за пределы субъект-объектной парадигмы. Он вы­деляет «три основных параметра личности: широту связей человека с миром, степень их иерархизованности и общую структуру» (там же, С.225). Под структу­рой он понимает «относительно устой­чивую конфигурацию главных, внутри себя иерархизованных мотивационных линий» (там же, С.224). Пафос размыш­лений А.Н. Леонтьева состоит в том, что личность «выступает как то, что человек делает из себя, утверждая свою человече­скую жизнь» (там же, С.225). Не буду вос­производить следующую далее патетику о «баррикадах» и «полях сражений». Как говорил Венечка Ерофеев в книге «Мо­сква – Петушки»: «Покажите мне на Земле уголок, где не всегда есть место подвигу, и я соглашусь жить вечно.»

От классиков обратимся к более близ­кому нам времени. В двухтысячные годы начала выходить многотомная хрестома­тия («Общая психология. Тексты»), под­готовленная психологами МГУ имени М.В. Ломоносова. К моему большому удивлению (и сожалению!) на каждом томе, кроме вводного, написано: «Субъ­ект деятельности», «Субъект познания» и т.д. Эти броские названия, помимо того, что они внушают ложные ожидания, к счастью, совсем не соответствуют содержанию этих томов, о чем прямо го­ворил инициатор и ответственный ре­дактор всего издания В.В. Петухов. Он действительно начинал свои размышле­ния даже не с триады, а с квадриги: «субъект», «индивид», «индивидуальность», «личность», и предупреждал, что содер­жание этих терминов часто пересека­ется, оказывается размытым. Далее он различает в человеке природного, соци­ального и культурного субъектов. Затем, после краткого экскурса в проблематику изучения индивида, личности и «Я», раз­умно отказывается от понятия «субъект» и предлагает другую триаду: природный организм, социальный индивид, лич­ность. Так мы и будем теперь называть определенных выше субъектов, заклю­чает автор (назвать субъекта личностью, действительно очень легко). Видимо, основанием отказа от термина «субъект» В.В. Петухову послужили приводимые им различения У. Джеймса: физическое, социальное и духовное Я; различение З. Фрейда: «Оно», «Я» и «Сверх-Я», а воз­можно и принятое в теологии трехчаст­ное деление человека, которое нередко распространяется на личность: дух, душа, тело. Сложновато представить себе размышления о трехчастном делении субъ­екта: он, действительно, физиологиче­ских функций не отправляет, на души прекрасные порывы не способен, непреклонным духом не обладает. Впрочем, в цитируемой работе В.В. Петухов сам признает, что субъект – это испытуемый в психологической лаборатории, где его изучают и тестируют как чувствующее, реагирующее, запоминающее, думающее устройство. Это означает, что психоло­гия имеет дело с субъектом, как со сво­им объектом. Предметом собственных исследований В.В. Петухов избрал лич­ность: подлинную и мнимую – последняя названа странноватым словом «мнич­ность» (Петухов, 2001, С.274–284). Но в названии хрестоматии «субъект» остал­ся. Зачем же умножать сущности?

Итак, мне не удалось найти в рабо­тах С.Л. Рубинштейна и других рассмо­тренных выше авторов сколько-нибудь содержательных связей между понятия­ми «субъект» и «личность». Да и само понятие «субъект» используется настоль­ко широко, что его содержание близко к нулю. Почти как у В. Даля: «Субъект – предмет; всякое лицо, вещь, о коих гово­рится». В.А. Лекторский в статье «Субъ­ект» (Философская энциклопедия, 1970 г.) дает следующее определение: «Субъ­ект (от лат. subjectus – лежащий внизу, на­ходящийся в основе, от sub – под и jactio – бросаю, кладу основание) – носитель предметно-практической деятельности и познания (индивид или социальная груп­па), источник активности, направленной на объект». Статья не содержит упоминаний о «психологическом субъекте», о «личности». Нет о них речи и в книге В.А. Лекторского «Субъект, объект, познание» (Лекторский, 1980).

М. Хайдеггер говорит, что субъ­ект – это под–лежащее. Значит, он носитель предметно-практической дея­тельности, т.е. в определенном смысле – функция деятельности или познания. И в этом смысле субъект вне своих фун­кций бессодержателен и пуст. Субъект – под деятельностью, а личность – над ней. Субъект – носитель, личность – хозяин деятельности. Личность может отказаться от одной деятельности, выбрать или построить другую. К этому различению я вернусь ниже.

Как говорилось выше, в использо­вании понятия «субъект» нет ниче­го предосудительного. Другое дело, его уместность в том или ином контексте. Г.Г. Шпет, протестовавший против «психологического субъекта», использует по­нятие «субъект» в философском и эсте­тическом контекстах, а главное – дает ему вполне содержательную характери­стику. В завершающей части книги «Внутренняя форма слова» Г.Г. Шпет, вслед за В. Гумбольдтом, обращается к анали­зу поэтического творчества. Он возра­жает против трактовки законов твор­чества как законов душевной жизни творческого субъекта. Он также против понимания субъекта творчества как психологического субъекта: поэтика не есть психология поэтического творчества. Она не является естественной функцией че­ловеческого психофизического организ­ма. Депсихологизация творческого субъ­екта, по мнению Г.Г. Шпета, позволяет объективно оценивать его роль в актах творчества и также объективно анализи­ровать культурно-социальные акты тру­да и творчества: «Мы имеем дело всякий раз не только с реализацией идеи, но так­же с объективированием субъективного, а вместе, следовательно, с субъективиро­ванием объективного – в каждом произведении поэзии, как и во всех других об­ластях творчества.

Таким образом, источник из которо­го мы можем почерпнуть знание субъек­тивности заключается ни в чем ином, как в самом продукте творчества. Нуж­но найти способы, которыми вскрыва­лась бы эта субъективность в точном и строгом смысле» (Шпет, 2007, С.469). В актах творчества субъект выступает как репрезентант, субстрат, «носитель» смысла, идеи, реализатор, агент, в кото­ром они как бы пребывают виртуально. И сам субъект актуален лишь в реали­зации идеи, становящейся вещью, объ­ектом. Без этого воплощения в культур­ной реальности субъект лишен своих качеств sui generis и принимается как простой объект природы, как задача естественнонаучного изучения Г.Г. Шпет и сам рассматривает субъекта как объ­ект, но объект совершенно специфиче­ский, который он называет со-объектом. При этом он ставит задачу путем прин­ципиальной редукции получить чистый не эмпирический предмет исследова­ния. В итоге такой редукции он рассма­тривает субъекта не как объект вообще, а как субъекта, опосредующего продукт творчества. «Каждый его акт есть, во- первых, его акт, – а не просто интен­ция в единстве сознания, – и, во-вторых, каждый такой акт ...мы видим, как акт, объективирующий субъекта в процессе реализации объективной идеи, и можем легко убедиться, что все (социальное) содержание субъекта исчерпывается со­вокупностью его объективаций. Пока мы понимаем последние в смысле отвле­ченного естествознания, как причин­ные эффекты, или как рефлексы, реак­ции, спонтанные психические процессы и т.п., мы не продвигаемся вперед» (там же, С.475). Автор неоднократно подчер­кивает бесперспективность эмпириче­ского, в частности, психологического, рассмотрения поэтического продукта, так как «оно именно субъекта-то не мо­жет вскрыть, ибо естественнонаучное изучение принципиально не знает субъ­екта, как субъекта, а знает только объ­ект» (Шпет, 2007, С.274).

Можно, конечно, возразить Г.Г. Шпету, что психология не естественная, а гума­нитарная, даже культурно-историческая, наука, для становления которой Г.Г. Шпет многое сделал. Г.Г. Шпет и сам признает, что в нашем чувстве субъекта, «скрыто­го» за своей экспрессией, в истолковании этого чувства мы все же под творческим субъектом понимаем не отвлеченный или «средний», безличный объект индивиду­альной или социальной психологии, как, равным образом, и не объект биографии, а живой hic et nunc данный творческий лик, в данном (произведении) исчерпы­вающийся. Как же, например, возмож­но его представить, мыслить, постигнуть его действительность...Где persona creans? Поскольку он не видит других путей к по­знанию этой субъективности, то предла­гает искать их в самом искусстве, внутри него. Когда же речь идет не о безли­ком субъекте творчества, а об авторе, то Г.Г. Шпет говорит, что его личность высту­пает как аналогон слова. «Личность есть слово и требует своего понимания. Она имеет свои чувственные, онтические, логические и поэтические формы. По­следние конструируются как отношения между экспрессивными формами случай­ных фактов ее поведения и внутренними формами закономерности ее характера» (там же, С.286). В этом контексте понят­ны его утверждения, что личность – это предмет интерпретации, понимания. «Тут имеет место «понимание» совсем особого рода, понимание в своей основе без понимания – симпатическое понима­ние» (там же, С.212). Подобная психо­логическая интерпретация личности не может и не должна сводиться к даже со­держательно рассматриваемому субъекту.

Приведу еще одно свидетельст­во сложности постижения субъекта. М. Фуко так же, как и Г.Г. Шпет, скепти­чески относился к рассудочно-отвле­ченному призыву: «Познай самого себя». В курсе лекций «Герменевтика субъекта» М. Фуко рассматривал этот призыв вме­сте с другим – с призывом «заботиться о себе». Он следующим образом очерчи­вает замысел своего курса лекций: «Следо­вательно, нет смысла выстраивать некую беспрерывную историю gnóthi seauton, исходным постулатом которой, тайным или явным, выступала бы какая-то общая, универсально значимая теория субъекта, но, я думаю, надо начинать с аналитики форм рефлексивности, поскольку именно формы рефлексивности конституи­руют субъекта как такового. Надо, стало быть, начинать с разбора форм рефлек­сивности, с истории практик, служа­щих им основанием, чтобы смочь раскрыть смысл – изменчивый, исто­рический и никак не универсальный – старого традиционного принципа «по­знай самого себя». Вот каким был задуман в общих чертах этот курс» (Фуко, 2007, С.502). Анализ различных форм рефлек­сивности и, собственно, лежащих в их основании практик – это, видимо, и есть теория культурно-исторической филосо­фии, а, возможно, и психологии субъекта, если таковая возможна.

* * *

Второй член рассматриваемой триады – индивид или, если угодно, – индивиду­альность, представляет собой и объект, и предмет, и цель бесконечного числа исследований. В.А. Петровский пишет: «Чи­сло мыслимых психологических опре­делений этого термина когда-нибудь приблизится к числу индивидуально­стей в психологии. Тут трудно что-либо поделать! Каждый по себе судит, от себя отталкивается, свою индивидуальность отстаивает» (Петровский, 2009, С.201). К этому можно добавить, что психоло­ги-носители тех или иных свойств ин­дивидуальности, например, чувствитель­ности, подвижности, силы и т.п. выдают их за главные. Несмотря на хаос сущест­вующих и потенциальных определений индивидуальности, которые фиксирует В.А. Петровский, несмотря на множест­во существующих концепций и моделей индивидуальности, психология знает о ней значительно больше, чем о субъекте и личности. Не только знает, но и кое-что умеет. Во всяком случае, это знание положительное, практически полезное и до­статочно широко используемое.

Вновь соглашусь с В.А. Петровским, что понятия «субъект» и «личность» не конгруэнтны понятию «индивид», что, на мой взгляд, не удивительно. Ду­маю, что они не конгруэнтны не толь­ко в статике, но и в динамике. Так или иначе, многие попытки определить или охарактеризовать личность отталкива­ются именно от индивидуальности. Г.Г. Шпет говорит, что собственная индивидуальность есть личность. Видимо, это следует понимать так, что это такая ин­дивидуальность, которой ты овладел. А.А. Ухтомский, ссылаясь на Н.Е. Введен­ского, называет личность функциональ­ным органом индивида, т.е. созданным им новообразованием. Сальвадор Дали говорит, что личность – это избыток (я бы до­бавил – таинственный) индивидуально­сти. В свое время П.А. Флоренский ввел тонкое разграничение между индивидом и личностью: «Говорят иногда о «сходст­ве личностей», это – неточное словоупо­требление, так как на самом-то деле при этом разумеется не сходство личностей, а сходство тех или иных свойств их пси­хофизических механизмов, т.е. речь идет о том, что, – хотя и в личности, – но – не личность. Личность же, разумеемая в смысле чистой личности, есть для каж­дого Я лишь идеал, – предел стремлений и самопостроения» (Флоренский, 1990а, С.79). И далее: «Личный характер лично­сти – это живое единство ее само-сози­дающей деятельности, творческое выхо­ждение из ее самозамкнутости, или, еще это есть неукладываемость ее ни в ка­кое понятие, поэтому «непонятность» ее и, следовательно, неприемлемость ее для рационализма. Победа над законом то­ждества – вот, что поднимает личность над безжизненною вещью и делает ее живым центром деятельности. Но понятно, что деятельность, по самому су­ществу ее, для рационализма непости­жима, ибо деятельность есть творчество, т.е. прибавление к данности того, что еще не есть данность, и, следовательно, прео­доление закона тождества» (там же, С.80). А раз так, то психология, да и все гуманитарное знание, имеют дело не с тожде­ствами, а с различиями, не со статикой, а с динамикой, не со ставшим, а со становлением и его незавершимостью. Не слиш­ком ли это обескураживающие утвержде­ния для тех, кто изучает деятельность и старается вывести из нее личность, ко­торая сама определяет деятельность, хотя бы и в качестве ее внутреннего условия или момента?

П.А. Флоренский еще более усилива­ет приведенное положение, говоря, что личность выходит за пределы всякого по­нятия, трансцендентна всякому понятию: «Можно лишь создать символ коренной характеристики личности, или же значок, слово, и, не определяя его, ввести фор­мально в систему других слов, и распоря­диться так, чтобы оно подлежало общим операциям над символами, «как если бы» было в самом деле знаком понятия. Что же касается содержания этого символа, то оно не может быть рассудочным, но лишь непосредственно переживаемым в опыте само-творчества, в деятельности само-построения личности, в тождестве духовного самосознания» (там же, С.83). Выражаясь современным языком, Фло­ренский утверждает культурно-истори­ческую природу личности и возвышает ее над субъектом: «Итак, познание не есть захват мертвого объекта хищным гно­сеологическим субъектом. В собствен­ном смысле познаваема только личность и только личностью» (там же, С.74). Лич­ностью личность познаваема, а субъекта­ми, в лучшем случае, распознаваема, если они не опускают ее до своего уровня.

Все же позднее, как бы противоре­ча себе самому, П.А. Флоренский дает ей свое определение. Он рассматривает сло­ва как первичные клетки личности и го­ворит, что «личность есть не что иное, как агрегат слов, синтезированных в сло­во слов – имя» (Флоренский, 1990б, С.271). Это определение соответствует дан­ной им характеристике культуры как сре­де, растящей и питающей личность.

Напомню, что выше мы уже встреча­лись со шпетовским определением лич­ности как слова. Об этом же много по­зже писал Э. Левинас, утверждавший, что лицо есть духовная жизнь – слово. Со всеми этими определениями или харак­теристиками личности, конечно, мож­но согласиться, но тайну личности они не раскрывают, что, может быть, и не так плохо: пределы ее развития, самопостроения, равно как и глубины ее паде­ния, остаются неизвестными. Когда-то Б. Спиноза сказал, что то, на что способно человеческое тело, никто не определил. Не определено и то, на что способны че­ловеческий дух и личность. Поэтому со­гласимся с А.Ф. Лосевым, писавшим, что слово личность этимологически проис­ходит от лика, а не от личины (маски, куклы и пр.), что личность – чудо, миф, единственность, идеал. Синонимом лич­ности является свобода, которая, согла­сно М.М. Бахтину, неразрывно связана с чувством вины и ответственностью. Он резонно заметил, что личность не нуждается в экстенсивном раскрытии, она проявляет себя в поступке, в жесте, в слове (а может и утаивать себя).В этом смысле личность, действительно, есть чудо, миф, предмет удивления, восхище­ния, преклонения, зависти, ненависти, предмет непредвзятого, бескорыстного, понимающего проникновения и худо­жественного изображения во всем многообразии ее индивидуального, культур­но-исторического опыта, в том числе опыта не ответного, а ответственного – слова и действия-поступка. Одним сло­вом, личность – это человек исторический. Это не приравнивание личности лишь к исторической личности, а лишь указание на то, что феномен личности довольно поздний результат человече­ского развития. Это было убедительно показано В.Н. Топоровым при характеристике образа Энея не только как чело­века судьбы, но и как личности – челове­ка исторического: «Стоя перед судьбой лицом к лицу (как и перед смертью), Эней выработал новую стратагему по­ведения, в которой многое, напомина­ющее традиционные реакции, – не бо­лее, чем результат омонимии, более или менее легко снимаемой при учете более широкого и сложного контекста, кото­рый для Энея был актуален. Выработав эту новую поведенческую стратегию и органично усвоив ее себе, сделав ее сво­ей натурой, Эней тем самым сложил и новый свой «психо-ментальный» тип, обладающий объяснительной силой как в отношении внешних обстоятельств, так и в отношении той модели мира, ко­торая в наибольшей степени адекватна его психо-ментальному типу Энея и – шире – «энеевского» человека, новой стадии в эволюции homo-mediterraneus, обусловившей многие черты более позд­них представителей «европейского че­ловечества» (Достоевский)» (Топоров, 1993, С.IV).

С тех пор как появился средиземно­морский человек-личность, древнее имя которой – герой (Вяч. Иванов), много воды утекло. В 1922 г. в очерке «Конец романа» О. Мандельштам писал: «Ясно, что когда мы вступили в полосу могучих социальных движений, массовых орга­низованных действий, акции личности в истории падают и вместе с ними пада­ют влияние и сила романа, для которого роль личности в истории служит как бы манометром, показывающим давление социальной атмосферы … Ныне европейцы выброшены из своих биографий, как шары из биллиардных луз, и закона­ми их деятельности, как столкновением шаров на биллиардном поле, управляет один принцип: угол падения равен углу отражения … Современный роман сра­зу лишился и фабулы, т.е. действующей в принадлежащей ей времени личности и психологии, так как она не обосновыва­ет уже никаких действий» (Мандельштам, 1987, С.73–75). Поэт прозорливо писал о ситуации, которая только начинала скла­дываться в европейской цивилизации и культуре. Но у России ведь свой путь, на котором отставание набирает уско­рение. Акции личности не просто пада­ли, личности увозились целыми парохо­дами. Потом еще круче. В начале 1930 г. М.М. Пришвин писал в дневнике: «По всей стране теперь идет уничтожение культур­ных ценностей и живых организованных личностей» (Щедрина, 2008, С.193). Спу­стя еще несколько лет, в эпоху террора итог подвел Б. Пастернак:

О личностях не может быть и речи.

На них поставим тут же крест.

Спустя еще несколько десятилетий, свой прогноз дал И. Бродский, написав, что «обновляющийся мир будет менее духовным, более релятивистским, более безличным, я бы сказал, менее человеч­ным» (Бродский, 2008, С.28). Не забудем, что настоящий XXI век сменил XX – «век- волкодав» 11 сентября 2001 года.

С констатациями и прогнозами поэтов трудно спорить. Их собственная жизнь доказала их правоту. Может быть, психо­логия не заслуживает порицания за то, что она поднимает обезличенного субъекта на недосягаемую высоту, а личность опускает до уровня субъекта, и таким образом уравнивает их? Может быть, на­оборот, она даже заслуживает похвалы за то, что еще не отказалась от попыток ее понимания? Будем оптимистами. В чело­веке все же есть запас прочности, и эпо­хи возрождения, как минимум, оттепели и весны время от времени наступают. По­этому сказанное, конечно, не может слу­жить основанием для отказа от попыток прикоснуться к тайне личности и для не­дооценки усилий психологов в понима­нии, изучении, интерпретации личности. В то же время нельзя не признать, что на этом пути мы встречаемся с серьезны­ми трудностями. Например, психологи так и не смогли договориться о главном, что собой представляет ядро лично­сти. Предлагались: иерархия мотивов (А.Н. Леонтьев), переживания и аффекты (Л.С. Выготский и А.В. Запорожец), жиз­ненная позиция, мотивирующие представления (Л.И. Божович), смысловые образования (А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, Б.В. Зейгарник и др.), творчество (В.В. Давыдов) и т.д. В этот же ряд можно смело поставить свободный ум (А.С. Пуш­кин) или самостоянье человека (он же). Замечу, – человека, а не субъекта! Может быть сама личность является ядром все­го перечисленного и многого не пере­численного? На мой взгляд, была сильно преувеличена роль деятельности в ста­новлении личности, что спровоцировало и непомерно повысило внимание к субъ­екту. При этом была явно недооценена роль переживаний, на которой настаи­вали Л.С. Выготский, А.В. Запорожец. Они как бы вторили Г.Г. Шпету, писавшему: «Каждый живой индивид поэтому есть sui generis коллектив переживаний, где его личные переживания предопределяют­ся всею массою апперцепции, составля­ющей коллективность переживаний его рода, т.е. как его современников, так и его предков. В целом коллектив пережи­ваний, носимый в себе индивидом, мож­но обозначить как его духовный уклад» (Шпет, 2006, С.492). Ведь, в конце кон­цов, наш опыт, сознание и та же личность невозможны вне переживаний. Г.Г. Шпет даже говорил, что философия есть не только знание, но также некоторый тип очень сложного переживания, выходяще­го за пределы чисто интеллектуальных отношений. К числу таких философских, поэтических, надеюсь, и психологических переживаний относится тоска по личности, послужившая мотивом написа­ния этой статьи.

* * *

Завершу этот затянувшийся разго­вор тем, что очевидной, реальной про­блемой психологии является наше среднее звено-индивид или инди­видуальность. От нее возможны два пути: вниз – к субъекту – функции или к коллекции (коллективу) функций, к подлежащему. И путь вверх – к лич­ности, к коллективу переживаний, к духовности и свободе. К большому сожалению, выбор не всегда за челове­ком, но и преуменьшать его стремлений к пределу самопостроения не следует.

Литература:

Арсеньев А.С. Философские основания понимания личности. – Москва : Академия, 2001.

Бродский И. Книга интервью. – Москва : Захаров, 2008.

Зинченко В.П. Нужно ли преодолевать постулат непосредственности? // Вопросы психологии. – 2009. – № 2. – С. 3–20.

Зинченко В.П. Сознание и творческий акт. – Москва : Языки славянских культур, 2010.

Зинченко В.П. Мысль и слово Густава Шпета (возвращение из изгнания). – Москва : РОУ, 2000.

Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. – Москва : Наука, 1980.

Леонтьев А.Н. Избр. психол. произведения в 2-х тт. – Москва : Педагогика, 1983.

Мандельштам О.Э. Слово и культура. – Москва : Сов. Писатель, 1987.

Мерлин В.С. Психология индивидуальности. – Москва : ИПП ; Воронеж : МОДЭК, 1996.

Большой психологический словарь / под ред. Б.Г. Мещерякова, В.П. Зинченко – Санкт-Петербург : Прайм ЕВРОЗНАК, 2008.

Небылицын В.Д. Основные свойства нервной системы человека. – Москва : Просвещение, 1966.

Петровский А.В. Самоосуществление индивидуальности // Психология индивидуальности: новые модели и концепции / под науч. ред. Е.Б. Старовойтенко и В.Д. Шадрикова – Москва : НОУ ВПО МПСИ, 2009.

Петухов В.В. Понятие личности. Функциональные различия природы и культуры // Общая психология. Тексты. В 3-х тт. Т. 1. – Москва : Генезис, 2001. – С. 274–284.

Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. – Москва : АН СССР, 1957.

Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. В 2-х тт. – Москва : Педагогика, 1989.

Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. – Москва : Педагогика, 1973.

Рубинштейн С.Л. Человек и мир. – Москва : Наука, 1997.

Теплов Б.М. Проблемы индивидуальных различий. – Москва : АПН РСФСР, 1961.

Топоров В.Н. Эней – человек судьбы. К «средиземноморской» персонологии. Часть I. – Москва : РАДИКС, 1993.

Флоренский П.А. Столп и утверждения истины. – Москва : Правда, 1990а.

Флоренский П.А. У водоразделов мысли. – Москва : Правда , 1990б.

Фуко М. Герменевтика субъекта. – Санкт-Петербург : Наука, 2007.

Шпет Г.Г. Philosophia Natalis. Избранные психологические труды. – Москва : РОССПЭН, 2006.

Шпет Г.Г. Искусство как вид знания. Избр. тр. по философии культуры. – Москва : РОССПЭН, 2007.

Шпет Г.Г. Сочинения. – Москва : Правда, 1989.

Щедрина Т.Г. Архив эпохи: тематическое единство русской философии. – Москва : РОССПЭН, 2008.