Концепция личности и характера, основанная на теории деятельности А.Н. Леонтьева

Бороздина Лидия Васильевна Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Краткий очерк истории характерологии

Понятие «характер», как не однажды упоминалось, впервые появляется в язы­ке древних греков (Roback, 1928; Стра­тоновский, 1974; Бороздина, 1997, 2004, 2012), образуясь от глагола «χαρασσω», передающего обширный комплекс реме­сленных действий. Одним из значений слова становится «оттиск, штамп, метка». В этом качестве концепт довольно рано начал применяться к человеку, у которо­го уникальной меткой, отличающей его от других людей, выступало лицо. Так, об этом писал Геродот еще в V в. до н.э. (Бороздина, 1997). Позднее понятие обозначает уже не только соматические, но и психические свойства индивида, его мысли, слог, манеру устной или письмен­ной речи. Таким образом, термин наде­ляется общим смыслом индивидуальных особенностей, различий и в целом — ин­дивидуальности субъекта.

Ясно, что подобная интерпретация де­лает представление о характере чрезвы­чайно широким. Аристотель сужает такое воззрение (Аристотель, 1984). Пользуясь не ремесленным «характер», а, по приме­ру своего учителя Платона, словом «этос» («ηϑος») – устойчивый нрав, он рассма­тривает его как констелляцию черт, возникшую прижизненно, созданную при­вычным способом действий человека и презентирующую субъекта со сторо­ны морали. Последняя задает специфи­ку поведения индивида, с помощью кото­рой этос может быть описан и распознан. Ученик Аристотеля Феофраст (Феофраст, 1974; Фрейденберг, 1941; Стратоновский, 1974) последовательно реализует наме­ченный Стагиритом путь психогностики. В книге о характерах Феофраст впервые вводит в научный лексикон ремеслен­ный термин в его исходном значении и, озаглавливая труд «Ηϑικοι χαρακτηρες» – буквально «Этические характеры», т.е. «Поведенческие стереотипы, штампы, шаблоны» (Аверинцев, 1971; Лосев, 1975; Ярошевский, 1976; Бороздина, 1997). Ав­тор приводит в ней целую галерею различных стилистических клише, выделяя их по доминирующей черте: лести, тще­славию, трусости (30 этюдов), и пока­зывая, как данное свойство выражается в манере поведения, ибо каждому качест­ву релевантен свой стандарт поступков [1]. Феофраст изображает типовые характе­ры. Его ученик, известный античный комедиограф Менандр, применяя прием Феофраста, рисует уже индивидуальные нравы.

Новый всплеск интереса к анализу ха­рактера возникает в XVI в., когда руко­писи Феофраста попадают в Западную Европу и печатаются на греческом и ла­тинском языках. В XVII столетии сначала в Англии (Hall, 1969), потом во Франции у моралистов (Лабрюйер, 2011) появля­ются подражания Феофрасту (Борозди­на, 1997). Наряду с увлечением феноме­нологией характера ставится проблема его истоков и генезиса, далее интенсивно обсуждаемая французскими материали­стами: Д. Дидро, К.А. Гельвецием и др. (Бо­роздина, 1997), чей вывод гласил: харак­тер человека есть продукт обстоятельств его жизни, производное влияний среды. Это мнение удерживается и в XIX в.

В итоге почти двух с половиной ты­сячелетней истории изучения человече­ского нрава складывается странная си­туация. Прежде всего, не происходит какого-либо продвижения в понимании предмета психологии характера. У Ари­стотеля главным был вопрос о том, что такое характер, и он отвечает на него, вы­деляя из всей индивидуальности этос как моральную персону субъекта. В интерва­ле между XVI и XIX вв. определение характера большей частью вообще не дается, а трактовка предмета расширяется до полной психической индивидуально­сти. Признается, что характер созидаем – с ним не рождаются, он становится. Но, если у Аристотеля человек и был само­созидателем, то у французских материа­листов характер образуют жизненные ус­ловия, в результате чего субъект лишается значительной доли своей свободы само­созидания, а у Р. Оуэна (1865) теряет ее полностью, поскольку индивид мыслится в принципе не способным творить себя, оказываясь «пассивной смесью» в руках предшествующих поколений.

Вместе с тем, к середине XIX-началу XX в. исследование характера становит­ся модным. Предлагается даже учредить особую науку о нем – этологию (Милль, 1914), отделив ее от общей психологии. Позднее нечто подобное осуществляет­ся усилиями, главным образом, русского психиатра А.Ф. Лазурского, стремивше­гося построить характерологию в форме индивидуальной психологии (Лазурский, 1908). Предмет этой науки – полный психический облик субъекта; метод – эм­пирический и экспериментальный, на­сколько, по словам автора, это возможно в психологии личности, а цель – анализ человеческой разновидности для постро­ения типологии.

На переломе XIX и XX столетий воз­никают три специальных подхода к из­учению характера: конституциональный (Э. Кречмер, У. Шелдон), психоаналити­ческий (З. Фрейд и другие), идеологический (Э. Шпрангер, А. Робэк). В рам­ках этих подходов толкование характера остается прежним – как психической индивидуальности. В конституциональ­ном подходе делается попытка уточнить представления об истоках характера и возможности его диагностики по сома­тическому типу. В психоаналитическом – присутствует вопрос о специфических детерминантах характера и дается собственная разработка его развития в виде последовательного прохождения инди­видом психосексуальных стадий. В иде­ологическом – поднимается проблема действия духовных ценностей на образо­вание характера.

В зарубежной психологии, начиная с Г. Олпорта (Allport, 1937), категория «характер» постепенно изымается из научно­го языка как не имеющая самостоятель­ного содержания. Согласно Г. Олпорту, наибольшим завоеванием психологии XX в. служит открытие личности, а ее наиважнейший атрибут – индивидуаль­ность. Характер же – это личность в ее оценке, личность – это некий «сырой» характер, вне оценки. По замечанию не­мецких авторов (Arnold, 1972), американ­цы произвели замену понятия «характер» на «личность», никак не меняя его смысла. В результате этого в большинстве стран мира тема характера утратила свой автономный статус, а соответствующая категория стала либо прямо отождеств­ляться с термином «личность», что делалось чаще всего, либо считаться анахро­низмом, исключающим ее употребление в качестве психоаналитического клише – «анализ характера», «черта характера».

К сожалению, характер весьма рано начали идентифицировать с личностью – примерно с XVIII в., что в последующие два столетия становится повсеместным: в США – М. Селигман (Seligman, 2002) и др.; в Англии – Р. Оуэн (Оуэн, 1865), Г. Модсли (Модсли, 1871), А. Бэн (Бэн, 866) и др.; во Франции – Т. Рибо (Рибо, 1886), Ф. Полан (Полан, 1896), Л. Кор­ман (Corman, 1932) и др. В Германии при образовании в конце второй половины XIX в., т.е. практически на рубеже веков, «немецкой характерологии» это словосо­четание означало специальное направле­ние философского толка, посвященное изучению человеческой личности.

В отечественной психологии наличе­ствуют так называемые широкая и более узкая интерпретации характера. Первая сводит его к индивидуальному психиче­скому складу (Левитов, 1969), согласно второй – характер содержит две состав­ляющие. Одна из них – направленность, существующая в виде отношения субъ­екта к длинному ряду различных объ­ектов, первоначально составленному А.Ф. Лазурским в соавторстве с философом С.Ф. Франком (Лазурский, 1912) и наи­более точно, хотя и усеченно, воспроиз­водимому впоследствии Б.Г. Ананьевым (Ананьев, 1947). Это отношение к обще­ству, общественным идеям, труду, приро­де, людям, к себе и т.д. Другой составля­ющей служит способ действия индивида, обычно заменяемый на волю (Ковалев, 1957; Левитов, 1969). Такое представле­ние, сформированное в первой полови­не ХХ в., еще удерживается в отдельных текстах, но не является сколько-нибудь серьезно востребованным.

Обращение к истории характероло­гии вскрывает два существенных фак­та. Прежде всего, крайнюю неопределенность трактовки предмета изучения, несмотря на монотонную апелляцию к психической индивидуальности. Во­прос разногласий – конкретное наполне­ние этой индивидуальности. Аристотель не вводил в этос ум, ибо он врожден че­ловеку, за него не порицают и не хвалят, а также аффективные процессы, вследст­вие которых субъект утрачивает контр­оль над собой. Но практически уже в одно с ним время (384-322 г. до н.э.) Феофраст включает в сборник скетчей о нравах, да­тируемый приблизительно 318-317 г. до н.э., описание недостатка ума, как одну из черт, детерминирующих определенный тип характера (Феофраст, 1974). Позд­нее одни авторы рассматривают не толь­ко мышление, но и сознание в качестве наиважнейшего фактора образования ха­рактера, переменной, чье влияние име­нуется «личным воздействием», благода­ря которому и формируется собственно характер, в отличие от темперамента и прочих наследственно обусловленных свойств (Фуллье, 1896). Другие исследователи полностью отрицают какое-либо действие сознания на построение человеческого нрава, целиком помещая его в область бессознательного (Рибо, 1886). Представители английской школы закла­дывают в основу этоса чувства и пытают­ся конструировать весь характер из них (Shand, 1914). В Германии характер при­равнивают к воле, во Франции он созда­ется из различных стремлений (Полан, 1986), строится по законам ассоциаций (Малапер, 1913) или с использованием трех «элементов характера»: «ум, чувства, воля» (Бэн 1866) и т.п. В результате воз­никает такая разноголосица суждений о непосредственном наполнении челове­ческого нрава как индивидуального пси­хического склада, что он начинает терять четкие контуры.

Что касается второго, уже упоми­навшегося факта, – сведения характера к психической индивидуальности, то здесь мы сталкиваемся с прямым редукци­онизмом, когда одно явление переносится на другое и, если следовать такой логике, неизбежно проступает странная последовательность: характер = личность = индивидуальность. Не требуется особой проницательности для выделения глав­ной части ряда – это его последний ком­понент. Ни характер, ни личность при подобной интерпретации не имеют соб­ственного значения без индивидуаль­ности, потому что она и составляет их суть. Но это грубое искажение действительности. Людской нрав действитель­но обладает качеством уникальности, но он не есть сама уникальность, поэто­му редукция характера, а далее личности к психической индивидуальности чело­века – это не более чем подчеркивание широко известного их разнообразия и единичной неповторимости. Однако дело в том, что свойство индивидуаль­ной вариативности касается не только полной психической структуры субъекта, но и ее отдельных компонентов – от эле­ментарной сенсорики до выбора жизнен­ных ценностей. Это непреложный факт, объективно фиксируемый, например, при измерении порогов чувствительно­сти. Индивидуальное своеобразие – ка­чество номотетическое, закономерность общего действия, оно не подходит для выражения сущности феноменов харак­тера или личности столь же интериндивидуальных, как и составляющие их пси­хические функции и процессы. Поэтому указанное свойство, пронизывающее всю психику, как и телесность, не в состоянии быть сколько-нибудь строго выделенным предметом ни характерологии, ни науки о личности. Здесь необходимо ясное по­нимание содержания названных фено­менов, их места и назначения в челове­ческой психике.

О предмете психологии личности и характера

В отечественной психологии с кон­ца 70-х гг. ХХ в. все более упрочивается воззрение на личность как на структуру мотивационно-смысловых образований, или структуру личностных смыслов (Асмолов, 1979). При всей продуктивности вводимого и разрабатываемого подхода, определение личности кажется слишком широким, ибо заимствованное из тео­рии деятельности понятие «личностный смысл» в авторской редакции составля­ет «значение для себя» (Леонтьев, 1975, С. 145). В действительности личность чело­века – это структура не просто личност­ных, а «жизненных смыслов» (Бороздина, 1989, 2002, 2004, 2012), т.е. таких, которые не только значимы для индивидуума, но которые детерминируют, программи­руют и реально строят его линию жиз­ни. Комплекс жизненных смыслов несет в себе то, ради чего существует данный субъект, на что он тратит свою жизнь, что включает ее центральное содержание.

Единицей анализа личности, т.е. ана­лиза на данном уровне человеческой психики, служит единичный смысл, все они образуют иерархическую конструк­цию, где жизненные смыслы занимают наиболее высокие позиции, дифферен­цируясь по степени накала этого «значе­ния для себя». Изложенное представле­ние не подразумевает, однако, какого-то аксиологического подтекста, привноси­мого по критерию социальной валентно­сти отдельных смыслов, в результате чего один индивид наделяется личностью, а другой – нет. Личность есть у каждого человека, не исключая делинквентов, во­прос в том, чем она наполнена, какое не­посредственное содержание имеют, глав­ным образом, жизненные смыслы.

Сеансы клинического интервью с ис­пытуемыми в возрасте от 10 до 90 лет показывают, что, в отличие от просто личностных, жизненные смыслы отно­сительно немногочисленны, но отнюдь не единичны. Уже в ранней взрослости они достаточно осознанны людьми, хотя часть смысловой структуры может оста­ваться в латентном состоянии. Названные смыслы способны перестраиваться в ходе жизни, меняя место в иерархии. По­следнее с очевидностью обнаруживается в геронтогенезе, когда смысл продления собственного существования, самосохранения приобретает для субъекта чрез­вычайную значимость, продуцируя соответствующий мотив и деятельность по самообереганию, самоподдержанию, самоукреплению, когда обследуемые начи­нают приписывать наивысшую ценность жизни как таковой, чего нет или почти нет у молодых взрослых (Бороздина, 2001). Итак, личность – это часть челове­ческой психики, представляющая моти­вационно-смысловую структуру субъекта и, прежде всего, его жизненные смыслы.

Разумеется, любой единичный смысл можно реализовать по-разному. Способ их воплощения презентирует иной слой психики человека – его характер в ка­честве уровня, принимающего к испол­нению жизненные смыслы, поэтому для него релевантен вопрос: не «что, ради чего?», а «как, каким образом?» Единицей анализа на уровне характера служит по­ступок. В теории деятельности А.Н. Леон­тьева, на которой базируется концепция, развиваемая автором, такого элемента нет, и А.Н. Леонтьев нечасто пользуется им в текстах. В предлагаемой концепции под поступком понимается вид действия, обеспечивающего локомоцию индиви­дуума в особой области его жизненного пространства – области субъект-субъек­тных отношений. Объектом здесь высту­пает не предмет, а иное лицо. Поступок – это действие, в котором человек обра­щается к другому или с другим, либо дей­ствие, адресованное другому и способное иметь социальный резонанс. Кристалли­зация системы поступков, их организа­ция в устойчивую поведенческую схему, обретение индивидуального стандар­та таких актов и являет собой отработ­ку характера. Это поведенческий шаблон, стилистическая особенность, представ­ляющая стабильный, свойственный конкретному человеку модус деяний.

Принцип строения здесь отличен от предыдущего. На уровне личности по­стулируется иерархия смыслов, в слое характера логично предположить цен­тризм. Если весь репертуар поступков субъекта расположить на концентриче­ских окружностях, находящихся в боль­шей или меньшей близости к центру в за­висимости от частоты использования, то характер будет складываться из тех дей­ствий, которые чаще всего применяют­ся, становясь привычкой, второй натурой человека. Поэтому шаблон поступков войдет в ближний сектор концентра, за­нимая примыкающие к нему окружности. В слое характера первостепенна не высо­та, т.е. амплитуда индивидуальной значимости жизненного смысла, как в лично­сти, а привычность, доступность того или иного акта в форме техники исполнения. Это образование, имеющее статус устой­чивого гештальта приемов, позволяющее субъекту осуществлять свою жизненную линию, не задумываясь, в силу автоматизации привычки о том, как это делать (Adler, 1927).

Нетождественность личности и характера

Два образования человеческой психи­ки – личность и характер явно не иден­тичны и являются таковыми, прежде все­го, по определению мотивов и целей в теории деятельности А.Н. Леонтьева (Ле­онтьев, 1975), на которой базируется вся система приведенных положений. Со­провождаясь смыслами, мотивы поро­ждают деятельность, цели – действия. Личность – это ценностно-смысловая структура субъекта, характер – целевая структура, слой создания или выбора це­лей человеком. Как видим, по своему со­держанию и функции рассматриваемые образования различны, что в контексте настоящего обсуждения достаточно ак­сиоматично. Однако это различие прямо подкрепляется фактическим материалом, при использовании приема, с помощью которого А.Н. Леонтьев разводил фено­мены действия и деятельности. Он пи­шет: «Одно и то же действие может осу­ществлять разные деятельности, может переходить из одной деятельности в дру­гую, обнаруживая таким образом свою относительную самостоятельность… Оче­видно и обратное, а именно, что один и тот же мотив может конкретизоваться в разных целях и соответственно породить разные действия» (Леонтьев, 1975, С. 105).

В свете приведенных рассуждений не­обходимо проанализировать отдельные жизненные примеры, а также, и главное, данные этнической психологии.

Что касается первых, то поступок, вроде острого спора одного человека с другим или другими, способен служить реализацией смысла защиты себя, сво­его достоинства, семьи, близких, имущества и т.п. Словом, всего того, что в языке У. Джемса входит в понятие «мое» или «Я» (эмпирическое), т.е., примени­тельно к данному контексту, в смысло­вую структуру «Я» (Джемс, 1991). Одна­ко аналогичным поступком – участием в ожесточенной полемике человек спо­собен отстаивать справедливость, как часть смыслового содержания его лич­ной нравственности, даже если спра­ведливость нарушается по отношению не к нему, а к иному лицу или лицам. Это отстаивание принципов субъектом как моральной персоной. Итак, один и тот же поступок может воплощать разные смы­слы индивидуума, а один и тот же смысл, например, свободолюбия, осуществлять­ся за счет нетождественных действий, что наблюдается в различных культурах.

Столь значимый жизненный смысл, как любовь и стремление к свободе, ти­пичный для многих народов мира, всег­да входил незыблемой ценностью в ин­тегральную личность древних греков. В своем воплощении свободолюбие по­лучило совершенно определенное от­ражение в каноне полисной морали, т.е. в требованиях к гражданину города-госу­дарства, первыми из которых были хра­брость, стойкость, отвага. Особенно ярко это проявилось в античной Спарте, где наиболее почитаемыми считались сила духа (наряду с физической), бесстрашие, доблесть, готовность человека защитить независимость своего полиса и собст­венную свободу, не щадя жизни (Боннар, 1958; Бороздина, 1997).

В смысловой структуре представите­лей современной Греции, вопреки осоз­нанию того, что они не в состоянии воз­родить лучезарную «Великую Грецию», вопреки их «комплексу неполноценно­сти» даже по отношению к византийским грекам, свободолюбие служит одним из высокоценных смысловых образований нации и отдельных людей. По описанию И.В. Зиньковской, греки «смогли пройти через 400-летнее турецкое завоевание [2] – одно из самых жестоких в истории, со­хранив практически в неприкосновен­ности самосознание, религию, обычаи и язык. «Мимо них прошла эпоха Воз­рождения, их не коснулись научные от­крытия Просвещения, социальные и промышленные революции и многое другое» (Зиньковская, 2005, С. 83). Греки были, по выражению автора, выброшены в совре­менность примерно 150 лет назад и с тех пор стараются догнать Запад. Переход оказался болезненным, ибо народ живет в стране, потерявшей более трех четвер­тей территории и постоянно находящей­ся на грани банкротства. Но тот факт, что за 400 лет турецкого владычества грече­ский этнос не утратил национального са­мосознания, культуры, религии, обычаев и языка, является серьезнейшим доводом в пользу неприятия греками положения подчинения и их стойкого стремления к независимости. На уровне реализации этой смысловой структуры можно ви­деть ее полное и прямое воплощение. «Обнаруживая чрезвычайную страсть к свободе выбора, греки совершенно не восприимчивы к пониманию слов: “дис­циплина”, “координация” или “система”» (Там же, С. 84). Но дело здесь, разумеет­ся, не в перцептивных или когнитивных трудностях, а в полном отказе от услов­ных ограничений, от той или иной ре­гламентации жизни и деятельности: «сво­бодный человек должен жить свободно!» По словам Зиньковской, «греки путают хорошие манеры и подобострастное по­виновение, которое они были вынужде­ны усвоить, чтобы выжить под турецким игом» (Зиньковская, 2005, С. 85). Вследст­вие этого они убеждены, что проявление вежливости как некой цивилизованной формы предупредительного угодничест­ва подобает рабу, но не свободному чело­веку. В результате стиль поведения греков отличается неприятием конвенциальных норм, тяготением к свободе без искусст­венных, в их понимании, ограничений и включает в себя элементы необязатель­ности в межличностных контактах. Нель­зя сказать, что современные греки не зна­ют и не признают своих недостатков, они вполне критичны, но готовы моменталь­но «поставить на место» любого, особенно иностранца, который нелестно отзо­вется о Греции или усомнится в том, что «греки – соль земли» (Там же, С. 83).

Англичанам также в полной мере при­сущи независимость и ощущение себя свободной нацией (Зиньковская, 2005), впервые отвергнувшей диктат Ватика­на и вообще католицизма, впервые огра­ничившей абсолютную власть монарха, а помимо того – нацией, не столько входящей в народонаселение планеты, сколько стоящей над ним, потому что в своей истории Великобритания име­ла длительный период существования в виде крупной колониальной империи, владевшей огромными территориями вне метрополии. Современный англича­нин сознает себя свободным в свободной стране и крепко держится за свою свобо­ду. Его пристрастие к домашнему очагу служит символом личной независимости. Но, если обратиться к тому, как поведен­чески осуществляется это свободолюбие, то мы видим высокомерие британцев и отстраненность, отражающую их само­достаточность (Зиньковская, 2005; Лебон, 2011), а также особое внимание ан­гличан к неукоснительному соблюдению их гражданских прав, оберегание послед­них от любого посягательства со сторо­ны государства, каких-либо организаций внутри него или частных лиц.

Таким образом, в первом из анализи­руемых случаев (древние греки) свободо­любие воплощается в храбрости, бесстра­шии, доблести, а во втором (современные греки) – в поведенческой раскованности, не редко в бестактности и быстром со­скальзывании в вербальную агрессию; в третьем (англичане) – в надменности, за­мкнутости и своеобразной «прикованно­сти» людей к своим гражданским правам (Зиньковская, 2005).

Можно видеть, что один и тот же жиз­ненный смысл, т.е. единый элемент лич­ности, имеет неодинаковую характеро­логическую конкретизацию в разных этносах.

Конечно, специальные историче­ские и этнические условия и, помимо этого, частное толкование обсуждаемо­го смысла, будучи небезразличными для его реализации, отчасти и продуцируют отмеченные дифференциальные осо­бенности. Древним грекам надо было защищать свои государства, поэтому формировался, в основном, характер во­ина. Современные греки, обретя свобо­ду, переполнены желанием пользоваться ею в полной мере. Англичане, испыты­вая гордость за державу, рано получив­шую и длительно удерживающую свой суверенитет, зорко следят за соблюдени­ем собственных гражданских прав как га­рантии личной независимости. Но, какие бы оттенки значения ни принимало сво­бодолюбие при трех описанных обсто­ятельствах, ядерным, корневым в этом, безусловно, жизненном смысле для на­рода каждой страны остается одно: свобода и независимость, что и подлежит осуществлению, сопровождающемуся ха­рактерологической вариацией, следую­щей за частной смысловой задачей (за­щита территории и проч.) или не только за ней.

Приведенные примеры были призва­ны показать, что один и тот же жизнен­ный смысл может воплощаться с помо­щью разных акций на уровне характера, т.е. разных поступков, формирующих черты. Но действительно и обратное: один и тот же поступок способен «слу­жить» нескольким смысловым образо­ваниям. Храбрость, бесстрашие древних греков реализует не только смысл свободолюбия, но и любовь к Родине, свер­хценный смысл патриотизма. Деяния людей, свидетельствующие об их неу­страшимости, доблести, героизме, прямо касаются смысла «Я» субъекта, резко под­нимая потенциал его самовосприятия и создавая отношение человека к себе как к персоне, окруженной ореолом славы. А это, в свою очередь, делает индивида не только само-, но и социально ценным, что в небольшом по размеру городе-го­сударстве, которым был полис, обеспечи­вало субъекту определенный статус, ко­торый непосредственно задавал смысл общественной или профессиональной деятельности.

Подобные примеры несложно про­должить, но важно то, что одинаковый смысл или структура имеют разное характерологическое выражение в стерео­типе поступков, а один и тот же поступок обслуживает ряд смысловых структур, т.е. комплекс элементов личности.

Соотношение личности и характера. Источник их формирования

По своему назначению и функции в психике человека личность и характер представляют собой достаточно само­стоятельные конструкты. Но все же веду­щим в известной мере оказывается уровень личности, ибо конкретный смысл с его частным толкованием несомнен­но задает вектор поиска средств реали­зации, подбор способов воплощения в жизнь данной смысловой единицы или структуры.

Очевидно, что обсуждаемые образова­ния не идентичны, но они и не разведе­ны. Напротив, оба уровня связаны: посту­пок как любое действие всегда имеет цель, которая есть производное смыслов. Такое понимание не означает, тем не менее, что мотив разбивается на цели, подобные его более мелким фрагментам. Определенный смысл, рождающий мотив, или мотив, сопровождающийся определенным смы­слом, вызывает процесс либо целеобразо­вания, целепостроения, т.е. создания цели, либо ее выбора, если она присутствует в поле альтернатив.

Источник формирования личности и характера один: смыслы существования человек черпает в мире людей, там же он находит и способы их исполнения. Ни с личностью, ни с характером индивид не рождается, то и другое он выбирает и усваивает в культуре социума. Но ска­занное не предполагает параллельности генезиса обоих образований. Напротив, в процессе развития между ними возмож­ны смещения. Какие-то формы поступков ребенок усваивает раньше пробужде­ния способности осознать и присвоить их значение. На протяжении жизненного цикла человека вероятны периоды более интенсивного построения личности или характера.

Расхожее мнение о возможности со­четания хорошей личности с плохим ха­рактером – всего лишь иллюзия: высокие смыслы не реализуются в низких поступ­ках и наоборот. Однако в жизни мы иног­да видим более или менее заметное не­соответствие обсуждаемых конструктов. Чем оно порождается? Чаще всего уста­новкой «казаться, а не быть», когда че­ловек создает внешний, социально одо­бряемый рисунок поведения и лишь в экстремальной ситуации обнаруживает свое «истинное лицо», открывая личность, и усваивает в культуре социума. Но ска­занное не предполагает параллельности генезиса обоих образований. Напротив, в процессе развития между ними возмож­ны смещения. Какие-то формы поступ­ков ребенок усваивает раньше пробужде­ния способности осознать и присвоить их значение. На протяжении жизненного цикла человека вероятны периоды более интенсивного построения личности или характера.

Расхожее мнение о возможности со­четания хорошей личности с плохим ха­рактером – всего лишь иллюзия: высокие смыслы не реализуются в низких поступ­ках и наоборот. Однако в жизни мы иног­да видим более или менее заметное не­соответствие обсуждаемых конструктов. Чем оно порождается? Чаще всего уста­новкой «казаться, а не быть», когда че­ловек создает внешний, социально одо­бряемый рисунок поведения и лишь в экстремальной ситуации обнаруживает свое «истинное лицо», открывая личность и/или характер. Помимо этого, отклоне­ния первой в лучшую сторону по сравне­нию со вторым нередко являются резуль­татом недостатка средств исполнения (плохо сформированных или неадекват­ных смыслам). Следующая причина мо­жет крыться во влиянии темперамента на характер: эмоционально неустойчивый, импульсивный человек оказывается не в состоянии последовательно выдержи­вать линию поведения, соответствующую его смыслам. Важны и качества интеллек­та. Последний не входит в характер, как учил Аристотель, но, по его же мнению, решение о поступках принимается при прямом, непосредственном интеллекту­альном участии, и это – фактор, способ­ный тормозить не только воплощение, но и возникновение смыслов.

Уместно внести уточнение о том, как соотносятся известные психические функции человека с двумя рассматриваемыми образованиями. Если к лич­ности предъявляется вопрос «что, ради чего?», к характеру – «как?», то к прочим функциям – «чем?» Их сумму Л. Клягес (Klages, 1910) называл материалом ха­рактера, комплексом естественных да­рований, прирожденным капиталом. Последний, несомненно, обладает раз­ной мощностью и его воздействие на оба конструкта трудно переоценить. У субъекта, избравшего музыкальную карьеру, но не избавленного от ограни­чений звуковысотного слуха, рушится смысл стать серьезным профессиона­лом. У амбициозного человека, стремя­щегося к самовозвышению, но обделен­ного достаточной силой интеллекта, из-за неоптимальной стратегии сры­вается исполнение многих замыслов, возникает конфликт с социальным окружением, развивается тревожность, агрессивность, фрустрированность, что мы воочию наблюдаем при так называ­емой «триаде риска» (Бороздина, 2011).

Подводя итог сказанному, можно ут­верждать, что отождествление понятий «личность» и «характер» неправомер­но, поскольку это неодинаковые компо­ненты человеческой психики, различа­ющиеся по месту и назначению в ней, по своему содержанию, единицам ана­лиза, строению и генезису. Исключение характера из сферы исследования де­лает общую структуру психики челове­ка неполной, а идентификация лично­сти с психической индивидуальностью столь же бесперспективна, как и ее иден­тификация с характером, в чем убеждает 2,5-тысячелетняя история изучения ха­рактера в указанной интерпретации.

Примечания:

1.Традиционная» дофилософская этика Греции сводилась к набору поведенческих предписаний для мужчин и женщин, взрослых и юношей, знат¬ных и простолюдинов. Этот свод регламентировал поведение на войне и в мирной жизни, в общении со старшими, младшими, иностранцами и т.д. (Стратоновский, 1974).

2.С XV в. Греция находилась под властью Турции. Благодаря Греческой революции 1821-1829 гг. и поражению Турции в войне с Россией 1828-1829 гг. с 1830 г. Греция обрела независимость.

Литература:

Аверинцев С.С. «Греческая» литература и ближневосточная «словесность» // Типология и взаимосвязь литератур древнего мира / отв. ред. П.А. Гринцер. – Москва : Наука, 1971. – С. 206-266.

Ананьев Б.Г. Очерки истории русской психологии XVIII-XIX веков / Б.Г. Ананьев. – Ленинград : Госполитиздат, 1947.

Аристотель. Никомахова этика // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. IV. – Москва : Наука, 1984. – С. 73-127.

Асмолов А.Г. О некоторых перспективах исследования смысловых образований личности / А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, Б.В. Зейгарник и др. // Вопросы психологии. – 1979. – № 4. – С. 35-46.

Боннар А. Греческая цивилизация / А. Боннар. – Москва : Иностранная литература, 1958.

Бороздина Л.В. Личность и характер / Л.В. Бороздина // «Активизация личности в системе общественных отношений» : тезисы докл. VII Всесоюз. съезда Общества психологов СССР. Москва, август 1988. – Москва, 1989. – С. 57-59.

Бороздина Л.В. Психология характера / Л.В. Бороздина. – Москва : Изд-во МГУ, 1997.

Бороздина Л.В. Различие личности и характера / Л.В. Бороздина // Ежегодник РПО «Психология и ее приложения». – 2002. – Т. IX. – Вып. 2. – С. 222-225.

Бороздина Л.В. О предмете психологии характера и личности : учеб. пособие / Л.В. Бороздина. – Москва : Проект-Ф, 2004.

Бороздина Л.В. Уровень притязаний: классические и современные исследования / Л.В. Бороздина. – Москва : Акрополь, 2011.

Бороздина Л.В. Проблема характера в психологии / Л.В. Бороздина // Вопросы психологии. – 2012. – № 1. – С. 36-43.

Бороздина Л.В. Самооценка в разных возрастных группах: от подростков до престарелых / Л.В. Бороздина, О.Н. Молчанова. – Москва : Проект-Ф, 2001.

Бэн А. Об изучении характера / А. Бэн. – Санкт-Петербург : Изд-е Заленского и Любарского, 1866.

Джемс У. Психология / У. Джемс. – Москва : Педагогика, 1991.

Зиньковская И.В. Этническая психология / Зиньковская. – Воронеж : Истоки, 2005.

Ковалев А.Г. Характер / А.Г. Ковалев, В.Н. Мясищев. – Ленинград : Изд-во ЛГУ, 1957.

Лабрюйер Ж. Характеры / Ж. Лабрюйер. – Санкт-Петербург : Азбука, 2011

Лазурский А.Ф. Очерк науки о характерах / А.Ф. Лазурский. – Санкт-Петербург : Изд-во К.Л. Риккера, 1908.

Лазурский А.Ф. Программа исследования личности в ее отношении к среде / А.Ф. Лазурский, С.Ф. Франк // Русская школа. – 1912. – Кн. 1. – С. 1-24.

Лебон Г. Психология народов и масс / Г. Лебон. – Москва : Академический проект, 2011. – 238 с.

Левитов Н.Д. Психология характера / Н.Д. Левитов. – Москва : Педагогика, 1969.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность / А.Н. Леонтьев. – Москва : Политиздат, 1975.

Лосев А.Ф. История античной эстетики. В 8 томах Т. 4 / А.Ф. Лосев. – Москва : Наука, 1975.

Малапер П. Элементы характера и законы их сочетаний / П. Малапер. – Москва : Кн. изд-во К.И. Тихомирова, 1913.

Милль Дж.Ст. Система логики / Дж.С. Милль. – Москва : Изд. Г.А. Лемана, 1914.

Модсли Г. Физиология и патология души / Г. Модсли. – Санкт-Петербург : Изд. О. Бакста, 1865.

Оуэн Р. Образование человеческого характера / Р. Оуэн. – Санкт-Петербург : Изд. Н.И. Билибина, 1865.

Полан Ф. Психология характера / Ф. Полан. – Санкт-Петербург : Ф. Павленков, 1896.

Рибо Т. Болезни личности / Т. Рибо. – Санкт-Петербург : А.Е. Рябченко, ценз., 1886.

Стратоновский Г.А. Феофраст и его «характеры» / Г.А. Стратоновский. – Ленинград : Наука, 1974.

Феофраст. Характеры / Феофраст. – Ленинград : Наука, 1974.

Фрейденберг О.М. «Характеры» Феофраста / О.М. Фрейденберг // Ученые зап. ЛГУ, Сер. Филол. науки. – 1941. – № 63. – Вып. 7. – С. 129-164.

Фуллье А. Темперамент и характер / А. Фуллье. – Москва : Изд-е магазина Книжное Дело, 1896.

Ярошевский М.Г. История психологии / М.Г. Ярошевский. – Москва : Мысль, 1976.

Adler A. The Practice and theory of individual psychology. – New York: Harcourt, Brace & World, 1927.

Allport G. Personality: A Psychological Interpretation. – New York: Hole, 1937.

Arnold W. Character. In: Eysenk H. (Ed.). Encyclopedia of Psychology. – London: Fontana Collins, 1972. – P. 177-180

Corman L. Visages et caracteres. – Paris: Plon, 1932.

Hall J. Characters of Virtues and Vices [1608]. London: Works. 1608. Ed. Philip Wynter. Volume VI. – New York: reprinted by AMS Press, 1969. – 89-125.

Klages L. Prinzipien der Charakterkunde. – Bonn: Bouvier, 1910.

Seligman, M.I.P. Authentic Happiness: Using the New Positive Psychology to Realize Your Potential for Lasting Fulfillment. – New York: Free Press, 2002.

Shand A.F. Foundations of character. – London: Macmillan, 1914.

Roback A.A. Psychology of character. – London; New York: Harcourt Brace & Company, 1928.