Психологическая многозначность понятия насилия

Тхостов Александр Шамилевич Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Говорить сейчас о возможном по­зитивном психологическом смысле насилия (понимаемого в самом широ­ком смысле как воздействие без доб­ровольного согласия в отношении ин­дивидуума или группы) по отношению к детям настолько же опасно, насколь­ко, насколько в начале XX века скан­дальным считался разговор о детской сексуальности. Предполагается, что насилие должно быть последователь­но исключено из человеческого бытия и заменено на достаточно расплывча­то понимаемую толерантность.

Тем не менее, насилие можно по­нимать не только как некоторое откло­нение от нормального функциониро­вания, но и как абсолютно необходи­мое проявление витальности и условие социализации.

Обычно история онтогенеза «выс­ших» психических функций излагается как совокупность достаточно «веге­тарианских» событий. Маленький ре­бенок совместно со взрослым (как представителем и носителем культу­ры) радостно осваивает новые формы и способы деятельности, интериоризуя их (правда, не всегда ясно, как) и переходя на новый уровень психичес­кого функционирования. Однако и теоретические выкладки, и клиничес­кие наблюдения, да и обыденный опыт не очень согласуются с такой благостностью. Даже обучение ребен­ка простым пищевым и гигиеническим навыкам не протекает гладко, а сам феномен наказания в широком понимании этого термина, принципи­ально не устранимый из культуры, де­лает сомнительным представление об абсолютной гармонии диады «взрос­лый — ребенок» или «субъект — соци­ум» [18, 19]. Ведь есть руками намного проще, чем вилкой. А кататься на коньках, играть на скрипке, да и про­сто читать нефизиологично, посколь­ку регуляция телесных функций, вле­чений и потребностей требует посто­янных и довольно серьезных усилий. Усвоение социальных и культурных норм мало чем отличается от усвоения через практику падений закона все­мирного тяготения, а через болезнен­ный ожог — умения правильно обра­щаться со спичками.

Представляется принципиально важным в теоретическом и практи­ческом плане сформулировать и ин­тегрировать в контекст развития со­временной психологии ряд важных понятий. В уточнении нуждаются сами понятия «насилие» и «усилие», точнее, — их соотношение. Неявным и неверным допущением является то, что порождаемая в результате куль­турной трансформации функция обладает заведомыми преимуществами перед натуральной, и если мы и стал­киваемся с какими-либо ее несовершенствами, то они суть несовершен­ства ее освоения.

Однако преимущество высшей функции перед натуральной не столь уж очевидно. В.М. Аллахвердов заме­чает, что ребенок сразу после рожде­ния обладает совершенной рефлек­торной регуляцией (например, хвата­тельный рефлекс позволяет ребенку подтягиваться, ухватившись за под­нимающую его руку), которой он не­скоро, а может быть, и никогда не до­стигнет на произвольном уровне. А возможности, скорость и объем ин­формации, перерабатываемой на сознательном уровне, никогда не срав­нятся с организмическими возможно­стями человека [1]. Преимущества высшей функции в другом: в возмож­ности выйти за границы наличной стимуляции, возможности действо­вать или не действовать в соответ­ствии с иными, не натуральными правилами, а иногда и вопреки им. При этом следует особо подчеркнуть, что отказ, торможение, запрещение как формы социализованной саморегуля­ции имеют не меньшее значение, чем освоение совместно со взрослым ее выполнения.

Усилие, напряжение имеют прин­ципиальное значение для порождения высших форм психики. Именно через торможение, задержку, отказ, напря­жение и усилие могут объективиро­ваться те или иные функции и фено­мены психики. Последующая интериоризация должна предполагать обязательный этап экстериоризации, объективации, а последующая пост­произвольность — предшествующую дезавтоматизацию.

Знаменитый параллелограмм раз­вития отражает очень важный, но не­достаточно осмысленный феномен возможного ухудшение деятельности на начальном этапе освоения опосред­ствующих инструментов [4, 9]. Но вне этого невозможно формирование не­которых принципиальных в генети­ческом плане психологических обра­зований. Например, дефицитарность этапа произвольной регуляции как центрального звена формирования идентичности можно рассматривать как психологический механизм нару­шения переживания времени и самоидентичности при различных вариан­тах «зависимости». В рамках такой концепции время рассматривается как превращенный вариант интериоризированного усилия, связанного с торможением удовлетворения потребностей или фиксацией усилия достижения.

Успешное прохождение фазы нор­мального отчуждения через экстериоризацию и последующую интериоризацию саморегуляции формирует нор­мальную линейную модель времени, включающую в себя прошлое, насто­ящее и будущее; дающую возможность как оперативной, текущей регуляции процессов жизнедеятельности, так и долгосрочного планирования. Здесь мы сталкиваемся со своеобразной ин­версией: психологическое пережива­ние времени сначала рождается как заторможенная деятельность, как про­тяженное напряжение, а затем само становится высшей формой смысло­вой регуляции такого усилия и напря­жения. Регуляция имеет смысл лишь при условии наличия представления о времени и жизненной перспективе. Неуспешное прохождение этой фазы социализации может привести к фик­сации архаической циклической мо­дели времени, при которой непозна­ваемые внешние силы своевольно управляют субъектом и которая не предполагает возможности планиро­вания. Это делает субъекта полностью детерминированным внешней или внутренней (физиологической) стиму­ляцией, как, например, при различ­ных вариантах зависимости.

Современными психоаналитиками также показано, что не только избы­точное насилие, непереносимая или слишком ранняя травматизация явля­ются источниками психопатологичес­ких симптомов. Не менее важный их источник — избыточное облегчение условий существования, превращаю­щееся в тормоз развития навыков са­мостоятельности, сепарации или даже построения устойчивых границ субъекта. Условия формирования «психотической личностной структу­ры» могут быть связаны с феноменом «всеприсутствующей матери», удов­летворяющей все потребности ребен­ка до момента их актуализации. Таким образом ликвидируется зазор между актуализацией потребности и ее удов­летворением, зазор, абсолютно необ­ходимый для формирования устойчи­вого выделения себя из мира: мера физиологической неудовлетворенности есть центр кристаллизации субъектности, сознания, самосознания и устойчивых границ «Я».

Отсутствие необходимого зазора, оптимального усилия на следующем этапе развития, когда ребенок должен выйти из симбиотических отношений с матерью, порождает «пограничную личностную структуру», характеризу­ющуюся постоянным стремлением к установлению симбиоза и «опорных» отношений. Избыточная любовь, ги­пертрофированная поддержка не только не стимулируют развитие само­стоятельности, но становятся источ­ником аффективных расстройств в случае утраты подобного опорного объекта. Смысл «пограничной лично­стной организации» прежде всего в несформированности сингулярности самосознания, невозможности замены опорного объекта, по определению являющегося уникальным.

«Невротическая структура» также, в каком-то смысле, может быть след­ствием избыточной любви, отсутстви­ем «третьего» в диаде «мать — ребе­нок», что оборачивается отсутствием необходимости усилий к завоеванию своего места, своего права, ибо это право заранее завоевано [7].

Идея травматизации, непереноси­мости или избыточности усилия как ведущего этиологического фактора психопатологических феноменов, не­критично заимствованная из класси­ческого психоанализа, перенесена на современную педагогику.

Интенсивное и бесконтрольное развитие современных технологий удовлетворения потребностей, а так­же умножение и активная деятель­ность так называемых гуманистичес­ких школ психологии и педагогики привело к своеобразному перекосу, дисгармонии в представлениях о соот­ношении насилия и усилия. В резуль­тате стало казаться, что любое — по принуждению или самостоятельно со­вершаемое — усилие есть насилие, ка­лечащее психику и тело человека, без­нравственное по своей сути и потому подлежащее решительному иллиминированию, вплоть до полного устранения из контекста «правильного воспитания».

Идеалом воспитания и обучения стала идея об абсолютно «гуманисти­ческой» ненасильственной педагоги­ке, когда ученик получает необходи­мые знания и умения без всякого при­нуждения, насилия, усилия, без отметок и, желательно, лежа.

В результате к моменту перехода в среднюю школу школьники не знают таблицы умножения, а к моменту окончания школы не всегда способны показать на карте мира свою собствен­ную страну. Но все это, с точки зрения «гуманистической» педагогики, — ерунда, ибо основная цель — это раз­витие свободного человека. Правда, у лиц, подвергшихся «свободному вос­питанию», при психологическом ис­следовании диагностировались весьма своеобразная самооценка и особенности волевой сферы, значительно за­трудняющие как ход дальнейшей со­циальной адаптации, так и процесс личностного развития [8].

Мысль о том, что усилие, перед тем как стать интериоризированным, вне­шним и, по сути, имеющим генетичес­кое родство с насилием, с гуманисти­ческой точки зрения, совершенно несимпатична. Постоянное усилие имеет принципиальное значение не только в онтогенетическом плане, для форми­рования высших форм психической деятельности, но и для нормального функционирования человека.

Здесь культура создает еще одну ловушку, еще один побочный источ­ник возможной патологии. С одной стороны, любая технология, создава­емая культурой, направлена на эконо­мию усилия, на снижение напряже­ния, облегчение жизни. Но прогресс часто имеет своей целью регресс — любые орудия (от палки до машин и компьютеров) призваны облегчить или сэкономить усилия: создать рычаг, модифицировать несовершенное тело, добиваясь результатов, не достижимых в естественных условиях. Бессмыслен­но отрицать, что человек никогда не сможет обогнать гоночный автомо­биль, не сможет летать, если не будет использовать летательных аппаратов, а компьютер безмерно расширяет ограниченные возможности его ин­теллекта, памяти и пр.

Конечно, человек — субъект и про­тагонист прогресса, его главный дея­тель и движущая сила. Но с другой сто­роны, человек постоянно рискует стать жертвой такого прогресса, на индивидуально-психологическом уровне оборачивающегося регрессом. Автомобиль приводит к ожирению, а слишком раннее пользование кальку­лятором не дает возможности сформи­роваться навыкам арифметических операций. «Невыносимая легкость бытия», обеспечиваемая современны­ми технологиями удовлетворения по­требностей, актуально и потенциаль­но чревата серьезными отрицательны­ми последствиями для всего процесса культурно-исторического развития. Еще несколько тысяч безответственно внедренных в жизнь социума «безус­ловно полезных» технологий — и личностно развиваться будет не для чего. Да и некому. Или почти некому.

Стремление к максимальному об­легчению с помощью технических и организационных средств абсолютно всех аспектов жизнедеятельности как к основной цели прогресса таит в себе большую психологическую и соци­альную опасность. Слишком легкий мир — основа постепенного распространения расстройств, относимых нами к группе «культурной патоло­гии». Технологическая переразви­тость, кажущаяся легкость удовлетво­рения любых потребностей маскиру­ют собой грозную перспективу массовой актуализации «нормальных психических расстройств», личностной недоразвитости, а может быть, и деградации лучших человеческих ресурсов, потенциалов, лучших вирту­альных качеств человеческой личнос­ти. Мир без целеустремленного усилия конкретной личности к самосовер­шенствованию — это сон, обморок, смерть, остановка самого существен­ного направления и цели прогресса.

В общем направлении цивилиза­ции к виртуальному индивидуальному регрессу есть еще одна специфическая ловушка — возможности знаково-сим­волического опосредствования как механизма произвольной регуляции и удовлетворения потребностей.

Знаково-символическое опосред­ствование — универсальный инстру­мент, осваиваемый в онтогенезе, — дает возможность овладеть своим по­ведением через овладение управляю­щими им стимулами. Это идея, заим­ствованная у Гегеля, была призвана объяснить возможность влияния на реальное поведение нематериального субстрата воли [6]. Поскольку не очень понятно, каким образом можно «при­крепить» волю к материальному дей­ствию, ибо они находятся в разных пластах, то была использована мета­фора «хитрости» разума, не вмешивающегося в действия природных сил, но сополагающего их в такой последо­вательности, которая отвечает жела­нию субъекта, никоим образом не на­рушая природных законов. Например, существование самолета ни в коей мере не нарушает ни одного закона природы, но в природе самолетов не бывает, и его изобретение позволяет человеку совершать действие, не со­вместимое с его природой, — летать. Правда, эта идея, позволяя разгрузить волю от необходимости совершать ма­териальное усилие, не очень проясня­ет проблему выбора: на самом деле ведь проблема не в том, что волей не­возможно поднять камень, а нужно усилие мышц. Речь не идет о том, что усилие перестает измеряться в кило­граммах, неясно, как может воля во­обще быть детерминированной.

Но как бы там ни было, идея зна­ково-символического опосредствова­ния действительно раскрывает специ­фическую функцию культуры — ослаб­ление усилия. Более того, она отражает еще одну очень важную ее функцию — возможность знаково-символическо­го удовлетворения потребностей, пе­ренесения действия в символический пласт. Удвоение мира за счет создания знаково-символического простран­ства, пространства культуры позволя­ет расширить возможности человека: помимо прямого действия становится возможным действие символическое. Человек, читая книгу, смотря спек­такль, картину, слушая музыку, может испытывать почти те же чувства, ко­торые он мог бы испытать, став фак­тическим героем этих произведений. Расширяя таким образом возможное пространство жизни, человек никогда не сможет стать участником таких событий, за которыми он может по­наблюдать по телевизору, в кино или театре, — культура одновременно и облегчает реализацию многих по­требностей, приближая момент их удовлетворения, но одновременно лишая деятельность ее сердцевины — самостоятельного усилия.

Социализацию, таким образом, следует рассматривать не как завер­шенную, безусловно гармоничную, согласную, радостную совместную де­ятельность субъекта и социума, но как достаточно жесткую борьбу, шрамы от которой в виде различных форм «куль­турной» патологии есть плата за воз­можность обретения нормальной идентичности и адекватной саморегу­ляции. Психоанализ так же, как и культурно-исторический подход, при­дававший принципиальное значение социализации натуральных функций, более правдоподобным признавал ее довольно «кровавый» характер.

Список литературы:

1. Аллахвердов В.М. Методологическое пу­тешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. — СПб: Речь, 2003. - 364 с.

2. Барт Р. Избранные труды. Семиотика и поэтика. — М.: Прогресс, 1994. — 615 с.

3. Бержере Ж. Психоаналитическая психо­логия. — М.: Изд.-во Московского уни­верситета, 2002. — 380 с.

4. Выготский Л.С. Избранные психологи­ческие труды. — М.: Изд-во Акад. наук РСФСР, 1956, — 519 с.

5. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Собрание сочинений в 6 т. — Т. 6. — М.: Педагогика, 1982. — С. 228—291.

6. Гегель Г.В.Ф. Система наук. — СПб: На­ука, 1992. — 441 с.

7. Каплан Г.И., Сэдок Б.Дж. Клиническая психиатрия. В 2 т. — М.: Медицина, 1994. - Т. 1. — 672 с.; Т. 2. — 524 с.

8. Корольков А.А., Петленко В.П. Фило­софские проблемы теории нормы в био­логии и медицине. — М.: Медицина, 1977. - 392 с.

9. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. — М.: Политздат, 1975. — 304 с.

10. Московичи С. Век толп. — М.: Центр пси­хологии и психотерапии, 1996. — 478 с.

11. Роджерс К, Фрейберг Д. Свобода учить­ся. — М.: Смысл, 2002. — 527 с.

12. Тищенко П.Д. Био-власть в эпоху биотех­нологий. — М.: ИФРАН, 2001. — 178 с.

13. Тоффлер О. Одноразовая культура. — М.: Логос, 2001. — 240 с.

14. Тхостов А.Ш. Психология телесности. — М.: Смысл, 2002. — 288 с.

15. Тхостов А.Ш., Сурнов К.Г. Современные технологии и новые границы социокуль­турной детерминации нормы и патологии // Психология. Современные направле­ния междисциплинарных исследований. —М.: ИП РАН, 2003. — С. 66—79.

16. Тхостов А.Ш., Сурнов К.Г. Технологичес­кие детерминанты определения границ нормы и патологии // Материалы Съезда психологов в Санкт-Петербурге. — СПб, 2003.

17. Фромм Э. Иметь или быть? — М.: Про­гресс, 1990. — 330 с.

18. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. — М.: Магистериум, 1996. — 446 с.

19. Фуко М. Наблюдать и наказывать. Рож­дение тюрьмы. — М.: Ad Marginem, 1999. - 479 с.

20. Фуко М. Рождение клиники. — М.: Смысл, 1998. — 310 с.