Коллективные переживания прекарности и гражданские движения

Хорошилов Дмитрий Александрович Российский государственный гуманитарный университет

Ильжер Екатерина А. Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Введение

Гражданские движения – это основной способ осуществления институциональных преобразований современных обществ. Тема протестов и выступлений стала как никогда актуальной во всем мире благодаря усилению глобальных связей, позволяющих сопротивляться неравенству в правах на «достойную жизнь» (livable live), политическому насилию и экономическим лишениям (Butler, 2015). Имеется солидная психологическая и социологическая традиция анализа гражданских движений как формы коллективного действия (поведения). В отличие от иррационального поведения массы или толпы, гражданские движения представляют собой организованные выступления людей, ставящих цель которых – выразить отношение к социокультурным изменениям, способствовать или препятствовать им (Андреева, 2009; Kelly, Breinlinger, 2012; Smelser, 2011). При этом акцентирование демократического потенциала изменений сужает понятие социальных движений до собственно гражданских.

Исследователи, представляющие различные дисциплины, сходятся во мнении – основным фактором коллективных действий является идентичность (Klandermans, 2014; Tajfel, Turner, 1986), в социологии – коллективная, в психологии – социальная. На наш взгляд, в интересующем нас интеллектуальном контексте они синонимичны. Гипотеза А. Тэшфела и Дж. Тернера о том, что интерсубъективное восприятие социальных изменений (т.е. наличие когнитивной альтернативы сложившимся в обществе межгрупповым отношениям, которые оцениваются как несправедливые) является одним из главных «запускающих» факторов коллективного поведения, получила эмпирическое подтверждение (Van Zomeren et al., 2008). Восприятие несправедливости социальной ситуации и выражение эмоционального отношения к ней с позиций групповой идентичности становится причиной участия в коллективных действиях по ее реальному изменению (Агадуллина, 2013).

Но такое объяснение сталкивается с трудностями при изучении феномена «новых» гражданских движений. Практически ни одна из теорий не смогла предсказать внезапные и географически разбросанные мобилизации: «Occupy Wall Street» в США, митинги в России или недавние демонстрации «желтых жилетов» во Франции. Новые гражданские движения отличаются от привычных выступлений по следующим четырем признакам (Melucci, 1980; Neveu, 2015):

1. относительная автономия структурных элементов;

2. абстрактный характер требований;

3. отсутствие связи с политическими организациями;

4. объединение собраний основывается чаще на культурных, а не экономических характеристиках.

Сказанное уместно интерпретировать как проявление латентных социальных изменений, анализ которых требует разработки сложных методологических стратегий (Гусельцева, 2018). Психология может предложить свой подход к объяснению новых гражданских движений.

Очевидно, в современных обществах формируется скрытая «протестная» динамика, не локализуемая в социальном пространстве до момента выхода людей на улицы, который и становится «точкой сборки» гражданского движения. Дж. Батлер (Butler, 2015) даже сомневается в существовании общей для него идентичности. Уличное собрание – это собрание людей, представляющих различные позиции и интересы, но объединенных борьбой за жизнь. Если все же сохранить концепт, то можно предположить, что идентичность новых гражданских движений имеет сетевой и спонтанный характер, а протестное сообщество – это сообщество «воображаемое» (Anderson, 2006), чей критерий идентификации не чисто социальный или политический, но скорее всего аффективный, напрямую не связанный со справедливостью, как то постулируется в психологических теориях.

По мнению Ш. Муфф, рациональный консенсус в вопросе социальной справедливости просто невозможен и даже опасен для демократического общества, поэтому следует обратиться к анализу аффективного измерения политического дискурса (Mouffe, 2005). Действительно, требования справедливости в новых гражданских движениях часто слишком абстрактны и по-разному интерпретируется их активистами и оппонентами. Как ответ на размышления Муфф, в современной психологии предлагаются концепции коллективных и межгрупповых эмоций, устанавливающие взаимосвязь между социальной идентичностью и аффективным состоянием, разделяемым членами группы (Lyer, Leach, 2009; Scheve, Salmela, 2014). Одной из причин спонтанных гражданских движений и протестов считается предшествующий им эмоциональный опыт (Snow, Moss, 2014). Социальная психология, по-видимому, совершает «аффективный поворот» от исследования когниций и идентичностей к интерсубъективным эмоциональным состояниям как решающему фактору группового поведения.

В отечественной психологии имеется оригинальный термин, трудно переводимый на английский язык, – коллективное переживание, который использовался еще Г. Шпетом в хрестоматийной работе по этнической психологии (Шпет, 1989). Современные российские психологи (Емельянова, 2016; Марцинковская, 2016; Стефаненко, Липатов, 2015) проводят аналогии между коллективными переживаниями и чувствами, межгрупповыми эмоциями и социальной идентичностью. Коллективное переживание это:

1. динамическая единица взаимной идентификации личности и группы, объединяющая когнитивный и аффективный компоненты (представление о группе и интенцию к совместному действию);

2. типическое эмоционально-смысловое отношение людей к обществу и культуре;

3. сложный языковой знак, опосредующий социальное познание и поведение, поэтому его логично исследовать через понятия естественного языка, что делает перспективным использование методологии качественного жанра.

Теперь необходимо конкретизировать предметное содержание того коллективного переживания, которое активизирует гражданские движения.

Коллективные переживания прекарности в современном обществе

Прекарность – критерий выделения отдельного сообщества или класса прекариата, объединяющего различных людей по всему миру вне зависимости от классовой, этнической или гендерной принадлежности. Прекариат – это политическое положение, в котором одни группы больше других страдают от недостаточной поддержки социально-экономических сетей, подвергаются насилию, травмам и, как следствие, смерти (Butler, 2015). Прекариат образует замкнутый «класс для себя» без постоянной занятости и гарантий, связанных с работой, доходом или кредитом. Он социально беззащитен, что оборачивается размыванием личностной идентичности и сужением временной перспективы. Крайне важно помнить, что в такой проблемной ситуации, для которой характерны недовольство, аномия, беспокойство и отчуждение, может оказаться каждый из нас (Standing, 2011).

Прекарность как психологический феномен – не критерий нового класса, идет ли речь о мигрантах, фрилансерах или хипстерах (Тощенко, 2018), а комплексная экзистенциально-политическая характеристика всех современных обществ, где экономический и социальный капитал (включая телесность) фактически любого человека, независимо от его ресурсов, шансов и возможностей, может быть нивелирован стечением случайных и непредсказуемых событий (Хорошилов, 2018). С этой точки зрения, природа «социальности» заключается во взаимозависимости уязвимых и ранимых тел, изначально открытых и восприимчивых друг к другу в непредсказуемом и неподконтрольном смысле: Я – это отношение к Другому, чью жизнь Я стараюсь сохранить, без этого отношения Я утрачиваю онтологическое и этическое основание самого себя (Butler, 2015). Прекарность не просто указывает на биологическую хрупкость и ранимость существования человека. Она становится дискурсивной практикой конструирования границ дифференциации/оценочного сравнения групп с точки зрения их телесной уязвимости, права на жизнь и смерть (утверждаемого социальными институтами).

Парадоксально, что перформативность гегемонии, производящей и распределяющей прекарность, как раз делает возможным коллективное сопротивление – внезапное появление незащищенных тел в публичном пространстве становится требованием «достойной жизни» (livable life), не редуцируемой к «голой жизни», у которой нет иного права, кроме как быть безнаказанно убитой (Agamben, 1998). Можно сказать иначе: в политическом производстве дифференцирующих признаков прекарности есть шанс для возникновения неожиданной и непредусмотренной переделки общества в точках хрупкости/уязвимости/поражаемости человека, освобождающей место для демократических форм жизни. Именно в этот момент в обществе актуализируются гражданские движения, для чего прекарность должна стать реальным и устойчивым коллективным переживанием. Как идентификационная структура она способна объединять индивидов из различных позиций в социальном поле.

Прекарность и гражданские движения в России: программа эмпирического исследования

Основная цель проведенного исследования заключалась в описании коллективных эмоций (переживаний в русскоязычной традиции) участников социальных и гражданских движений в России и анализе их опыта с точки зрения теорий идентичности и прекарности. Мы стремились показать, что прекарность – это критерий идентификации с воображаемым сообществом протеста, в чьей основе находится не только когнитивная, но и аффективная составляющая, с трудом поддающаяся означиванию и дискурсивному проговариванию (что постулировалось Ш. Муфф в агонистической модели демократии). Именно поэтому на площади и проспекты Москвы в 2010-е годы вдруг вышел «креативный класс», внешне защищенный, казалось бы, солидным социальным капиталом, но объединенный политическим аффектом, который предстоит исследовать (Левинсон, 2012).

Мы исходили из теоретической гипотезы о том, что не конвенциональные представления о справедливости межгрупповых отношений, а коллективные переживания прекарности, т.е. уязвимости и хрупкости в актуальном социальном и политическом порядке, являются латентным идентификационным маркером протестного сообщества и предиктором личного участия в массовых выступлениях. Такая логика рассуждений объясняет сетевой характер и спонтанность организации новых гражданских движений и призвана снять затруднения методологического характера при экспликации общей для них идентичности, которая на примере митингов в России 2010–2013 гг. называлась слишком абстрактной и ситуативно обусловленной (Ерпылева, Магун, 2014).

Для проверки и дальнейшего уточнения гипотезы мы обратились к непосредственным участникам массовых выступлений, развернувшихся в России в последнее десятилетие (2010–2019). Целевую выборку исследования составили семь человек, из них 4 мужчин и 3 женщин в возрасте от 20 до 40 лет.

Нами были использованы качественные методы полуструктурированного интервью и интерпретативного феноменологического анализа (Бусыгина, 2015; Smith, Flowers, Larkin, 2009). Подход интерпретативной феноменологии нацелен на изучение жизненного мира и переживания опыта. С точки зрения ее сторонников, опыт не может быть описан только сам по себе, он раскрывается с помощью интерпретации, всегда опосредованной культурными и языковыми контекстами понимания. Предпочтение отдается индивидуальным случаям и интервью. Интерпретативная феноменология является скорее идиографической по своей аналитической направленности – наибольший интерес представляет уникально-личностное своеобразие каждого случая, после чего конструируются типические паттерны проживания социального опыта (что смыкается со шпетовской трактовкой коллективных переживаний как единства эмоционально-смыслового содержания и его знаковой формы).

Результаты эмпирического исследования

В результате интерпретативного феноменологического анализа интервью с участниками исследования выделены основные темы, которые можно рассматривать как проявления типического коллективного переживания прекарности, преломленного через призму личного и биографического опыта участников социальных и гражданских движений.

1. Участие в уличном собрании как идентификация со всей страной. Респонденты описывают порыв, особое настроение, чувство общности на уличных собраниях. Митинги сравниваются с праздником, отмечается их организованность: «Понимаешь, что даже если ты тоже в толпе, то тебя не будут толкать, тебя не задавят… Идешь гулять в компании с единомышленниками, на которых основывается наше общество». В одном из интервью говорится, что ощущение безопасности не покидало даже в те моменты, когда участников арестовывала полиция. Возникает надежда на очередное перерождение России (ассоциация с «перестройкой» Горбачева) и формирование гражданской сплоченности собравшихся, народа в целом как жителей одного города, одной страны («энергетика, все на одной волне, какое-то безумное единение, радость, что в России не все так плохо»).

2. Переживание несправедливости как выход из личного комфорта. Респонденты отмечают, что при собственной финансовой обеспеченности и социальной защищенности (кто-то отказывается от системы государственных бесплатных услуг, предпочитая частные платные, кто-то живет в другой стране и т.д.), они не могут не замечать тяжелые условия жизни в стране за пределами столицы: «Много людей страдает, жизнь, которую они ведут, даже жизнью нельзя назвать». Экономическое положение связывается с темой свободы слова и личного самовыражения, отстаивания гражданской позиции: «Всем без разницы, плохо ли тебе, мнение никому твое не интересно». Беспокоят не только экономические, но и политические проблемы, к числу которых респонденты относят фальсификации голосов на выборах, «показательные» судебные процессы, опасность войны и т.д. Выразительная медицинская метафора: люди начинают буквально «заболевать» от коррупции. Будущее молодого поколения вызывает особое волнение: «Беспредел, с которым они сталкиваются со стороны власти, просто больно смотреть на это, людям просто обрубают крылья».

3. Интенция к изменению социального порядка. Участники митингов показывают, что «мы тут дохнем», т.е. имеются многочисленные неразрешенные проблемы, от которых Россия за свою длительную историю «устала» и хочет стабильности. Подросткам, заверяет один из респондентов, «терять нечего, они поняли, что свой кусок нефтяного пирога они уже не получат». При этом количество протестующих оказывается не столь важным для проведения социальных изменений: «В тоталитарном обществе один человек, вышедший протестовать, приравнивается к миллиону в обществе демократическом».

4. Совладание с переживанием страха наказания. Выход на улицы сопровождается страхом возможного ареста за реальное участие в митингах и простые репосты в интернете. Один респондент сначала боялся идти на несанкционированные митинги, но был увлечен туда друзьями, другой смотрел интернет-трансляцию из дома, а смелая девушка вышла на митинг с коляской с ребенком вопреки недовольству родителей: «Для меня это гордость и, в то же время, поступок, который пришлось ото всех скрывать». Постепенно те, кто опасался за безопасность, не был готов рисковать стабильностью и работой, «отсеялись». Респонденты говорят, что участники демонстраций хотели не насилия, а мирного протеста, но при этом только добились ужесточения режима. Поэтому страх наказания превращается в меланхолическое воспоминание упущенных возможностей.

5. Разочарование и утрата надежды. Респонденты часто используют образ окончания праздника после февраля 2012 года (когда социальные движения в России достигли своего пика): «Пошел спад, как будто сквозь пальцы рук выскальзывает, а ты ничего сделать не можешь». Первоначально радостное переживание социальных изменений и превращения страны в гражданскую нацию, когда начинается какой-то новый исторический этап, скоро сменяется разочарованием: «Раньше у нас было ощущение, что кому-то это не все равно, помимо тех, кто уже туда ходит. Когда все поняли, что это вообще никому не нужно, более того, тебя считают нехорошим человеком, то возникает отторжение». К мнению выступающих никто не прислушался, «просто пытались заткнуть и нивелировать их действия», никаких изменений не произошло, возникло ожесточение со стороны власти и других людей, исчезло вдохновение, случился слом, «душевный порыв не был оценен»…

Важно подчеркнуть, что утрата иллюзий относительно социальных и политических достижений и целей гражданских движений не является свидетельством их поражения или завершения – они вновь переходят на латентный уровень, что подтверждается данными социологических исследований, согласно которым протестный потенциал в современной России «хотя и невелик, но реален» (Красин, Вебер, Галкин, 2017). Аналогично рассуждали и наши респонденты. С психологической точки зрения сообщество необязательно должно принимать ярко выраженную внешнюю форму, ибо во многих случаях достаточно наличия переживания как механизма формирования и поддержания приверженности к той или иной группе с определенным стилем жизни и мышления (Марцинковская, 2016). Разочарование в социальных изменениях (т.е. когнитивных альтернативах развития общества по Тэшфелу) является, возможно, не менее значимой составляющей прекарности, чем то же переживание несправедливости и неравноправного распределения достойной жизни (livable life), а этот факт по-прежнему оставляет возможность для внезапной мобилизации новых гражданских движений, как случилось в начале 2010-х гг.

Выводы

В 2010 году – накануне десятилетия расцвета гражданских движений – подавляющее большинство россиян (68 %) заявляло о своей неготовности принимать участие в акциях протеста «против падения уровня жизни, несправедливых действий властей, в защиту своих прав»[1]. Массовые социологические опросы «имеют свои издержки» и не раскрывают всех многообразных контекстов общественных настроений (Мельникова, 2017). Эта тема периодически возвращается в публичных интернет-дискуссиях (недавняя методологическая полемика Г. Юдина с Левада-центром – яркое тому свидетельство). Количественный «протестный индекс»/«потенциал» массового сознания, судя по всему, не способен зафиксировать интерсубъективный аффект, который оказывается решающим при анализе новых гражданских движений. Настоящая статья – эскиз психологического подхода к исследованию латентных факторов коллективных действий.

1. Модели социальных и гражданских движений в различных дисциплинах стремятся объединить дискурсивный, когнитивный и аффективный измерения анализа коллективных действий (поведения), размежевание которых устраняется введением понятия коллективного переживания, восходящего к старинным работам по этнической психологии Г. Шпета.

2. Коллективное переживание прекарности (тотальной уязвимости каждого человека перед неравноправным распределением права на жизнь) в современных обществах является идентификационным маркером протеста как «воображаемого сообщества» (Б. Андерсон) и фактором внезапной мобилизации уличных собраний. Прекарность объединяет различных индивидов вне зависимости от их классовых, гендерных и расовых характеристик. Не менее важно, что прекарность становится фактором коллективного поведения только тогда, когда она реально переживается сообществом, формальное приписывание к классу прекариата не является детерминирующим. В определенном отношении прекарность – экзистенциальное коллективное переживание нашего времени.

3. Наиболее удобной стратегией исследования коллективных эмоций и переживаний оказываются качественные методы интерпретативной феноменологии, которые направлены на анализ индивидуальных случаев. Индивидуальные случаи можно считать репрезентацией широкого социального контекста, раскрывающей жизненный мир и непосредственный опыт участников гражданских движений, что показано на примере изучения митингов в России. 

Информация о грантах и благодарностях

Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект № 19-013-00612: Кросс-культурный анализ личностных и ситуационных детерминант совладания с трудными жизненными ситуациями.

Acknowledgments

The research was supported by the Russian Foundation for Fundamental Research, project 19-013-00612 ‘Cross-cultural analysis of personal and situational determinants of coping with difficult life situations’.

Литература:

1. Агадуллина Е.Р. Коллективные действия: предикторы и модели // Социальная психология и общество. – 2013. – № 3. – C. 42–51.
2. Андреева Г.М. Социальная психология. – Москва : Аспект Пресс, 2009.
3. Бусыгина Н.П. Качественные и количественные методы исследований в психологии. – Москва : Юрайт, 2015.
4. Гусельцева М.С. Изучение идентичности в контексте культуры: методология латентных изменений. [Электронный ресурс] // Психологические исследование. – 2018. – Т. 11. – № 58 : [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2018v11n58/1547-guseltseva58.html – (дата обращения 21.04.2019).
5. Емельянова Т.П. Феномен коллективных чувств в психологии больших социальных групп // Социальная и экономическая психология. – 2016. – Т. 1. – № 1. – С. 3–22.
6. Коллективные переживания социальных проблем /под ред. Т.Г. Стефаненко, С.А. Липатова. – Москва : Смысл, 2015.
7. Левинсон А. Пространства протеста: московские митинги и сообщество горожан. – Москва : Strelka Press, 2012.
8. Марцинковская Т.Д. Культура и субкультура в пространстве психологического хронотопа. – Москва : Смысл, 2016.
9. Мельникова О.Т. Респонденты не говорят правду? // Российская газета. – 2017. – № 162 (7328) // [Электронный ресурс] : [сайт]. URL: https://rg.ru/2017/07/24/olga-melnikova-massovye-socoprosy-imeiut-svoi-izderzhki.html – (дата обращения: 21.04.2019).
10. Политика аполитичных: гражданские движения в России 2011–2013 гг. / под ред. С.В. Ерпылевой, А.В. Магун А.В. – Москва : НЛО, 2014.
11. Разум на распутье: Общественное сознание между прошлым и будущим / под ред. Ю.А. Красина, А.Б. Вебера, А.А. Галкина. – Москва : Аспект Пресс, 2017.
12. Тощенко Ж.Т. Прекариат: от протокласса к новому классу. – Москва : Наука, 2018.
13. Хорошилов Д.А. Коллективные переживания прекарности в современной культуре (памяти Т.Г. Стефаненко) // Психологические исследования. – 2018. – Т. 11. – № 58. // [Электронный ресурс]. : [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2018v11n58/1548-khoroshilov58.html – (дата обращения: 21.04.2019).
14. Шпет Г. Сочинения. – Москва : Правда, 1989.
15. Anderson B. (2006). Imagined Communities. London, New York: Verso.
16. Agamben G. (1998) Homo Sacer: Sovereign Power and Bare Life. Stanford: Stanford University Press.
17. Butler J. (2015). Notes Toward a Performing Theory of Assembly. Cambridge, MA: Harvard University Press. doi: 10.4159/9780674495548
18. Kelly C., Breinlinger S. (2012). The Social Psychology of Collective Action: Identity, Injustice and Gender. L., NY: Routledge.
19. Klandermans, P. G. (2014). Identity Politics and Politicized Identities: Identity Processes and Dynamics of Protest. Political Psychology,  35(1), 1–22. doi:  10.1111/pops.12167
20. Lyer A., & ​​Leach C.W. (2009). Emotion in Inter-group Relations.  European Review of Social Psychology, 19, 86–125. doi:  10.1080/10463280802079738
21. Neveu E. (2015). Sociologie des Mouvements Sociaux. Paris: La Découverte. doi: 10.4074/S0336150015012090
22. Melucci A. (1980). The New Social Movements: A Theoretical Approach. Social Science Information, 19(2), 199–226. doi: 10.1177/053901848001900201
23. Mouffe, S. (2005). On the Political. London, New York: Routledge.
24. Smelser N.J. (2011). Theory of Collective Behavior. New Orleans, Louisiana: Quid Pro Books.
25. Smith J.A., Flowers P., & Larkin M. (2009). Interpretative Phenomenological Analysis Theory, Method and Research. Thousand Oaks, CA: Sage.
26. Snow, D. & Moss, D. (2014). Protest on the Fly, 79(6), 1122–1143. doi: 10.1177/0003122414554081
27. Standing G. (2011). The Precariat: The New Dangerous Class. London: Bloomsbury Academic.
28. Tajfel, H., & Turner, J.C. (1986) The Social Identity Theory of Intergroup Behavior. Psychology of Intergroup Relations. Chicago, IL: Nelson, 7–24.
29. Van Zomeren M., Postmes T., & Spears R. (2008). Toward An Integrative Social Identity Model of Collective Action: A Quantitative Research Synthesis of Socio-Psychological Perspectives. Psychological Bulletin, 134(4), 504–535. doi: 10.1037/0033-2909.134.4.504
30. Von Scheve C., Salmela M. (Eds). (2014). Collective Emotions: Perspectives from Psychology, Philosophy, and Sociology. Oxford: Oxford University Press. doi: 10.1093/acprof:oso/9780199659180.001.0001

Примечания

1. данные ВЦИОМ (см.: https://wciom.ru/news/ratings/protestnyj_potencial/).