Культурно-деятельностный подход к проблеме регуляции эмоций: теоретическое обоснование и эмпирическая верификация концептуальной модели

Первичко Елена Ивановна Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Проблема возможного управле­ния человеком своими эмоци­ями и связями этого процесса с состоянием здоровья человека начали волновать философов уже в эпоху Ан­тичности и Нового Времени (Вилюнас, 1976; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011; Gross, 2014). Однако только в конце ХIХ – на­чале ХХ века начинают разрабатывать­ся теории эмоций, первыми из которых стали физиологические, эволюционные и бихевиористские модели. В них под­ходы к решению проблемы регуляции эмоциями (РЭ) базировались преимуще­ственно на идее возможности научения человека различным эмоциональным ре­акциям на новые стимулы по механизму образования условных связей и измене­ния его эмоциональных реакций путем трансформации неконструктивных свя­зей между стимулами и реакциями (Хе­генхан, Олсон, 2006; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011; Madden, 2013).

Мощным стимулом к развитию тема­тики РЭ явилась разработка концепции механизмов психологической защиты в психоанализе. Психоанализу принад­лежит первенство в описании целого ряда феноменов и психологических за­кономерностей, обеспечивающих раз­витие и функционирование процессов регуляции эмоций в норме и патологии в рамках изучения «защиты от тревоги». В рамках психодинамической психоте­рапии выделены и классифицированы защитные процессы различной степени сложности, разработаны подходы к ди­агностике механизмов психологической защиты, описаны «психологические ресурсы» личности, необходимые для эф­фективной регуляции эмоций (Фрейд А., 1993; Мак-Вильямс, 1998; Кернберг, 2001; Соколова, 2007; Freud S., 1962; Cramer, 1991; Vaillant, 1992; Gray, 2005; Schacter, Gilbert, Wegner, 2011; Sadock B.J., Sadock V.A., Ruiz, 2015). Показано, что люди, имеющие еще в детстве сфор­мированные представления о собствен­ном «Я» как о сильном и эффективном, в меньшей степени склонны подавлять негативные эмоции и относиться к ним как к не поддающимся контролю (Фрейд А., 1993; Боулби, 2003; Бардышевская, 2014; Hagekull, Bohlin, 2004; Gray, 2005).

Однако необходимо отметить, что, несмотря на описание целого ряда фе­номенов и психологических закономер­ностей, обеспечивающих становление и развитие процессов регуляции эмоций в норме и патологии, в рамках психоа­налитического подхода не учитывается системный характер вклада осознанных и бессознательных аспектов психическо­го в регуляции эмоциями, игнорируется роль сознания и культуры в ее функцио­нировании.

Исследования тематики регуляции эмоций в рамках когнитивного подхода, берущие свое начало в работах Р. Лаза­руса по проблеме стресса, когнитивной оценке угрозы и совладающего поведения, а также исследования РЭ в рамках когнитивно-ориентированных моделей психотерапии, начиная с работ А. Бека и А. Эллиса, являются продуктивной ли­нией в развитии данной проблемати­ки. Сегодня именно этот подход пред­ставлен работами, в которых проблема РЭ начинает обозначаться как самосто­ятельное направление исследований (Koole, 2009; Gross, 2014, 2015; Compas et al., 2014).

Особый вклад в развитие представле­ний о регуляции эмоций вносят исследо­вания Дж. Гросса и его коллег, в результа­те которых была создана так называемая процессуальная модель РЭ, в которой представлен достаточно широкий пере­чень стратегий РЭ в их временной раз­вертке. Подробно экспериментально из­учены такие стратегии регуляции эмоций, как когнитивная переоценка и подавле­ние экспрессии. Представлены данные о сравнительной эффективности различ­ных стратегий регуляции эмоциями с точ­ки зрения решения адаптационных задач в норме и патологии (Gross, 2014, 2015; Garnefski, Kraaij, 2006; Koole, 2009; Compas et al., 2014; Gross, Jazaieri, 2014; Sauer et al., 2016). Однако исследования, выполнен­ные в рамках данного подхода, имеют, к сожалению, преимущественно феноме­нологическую направленность.

Способность понимать эмоции и управлять ими изучается практически в русле всех концепций эмоционально­го интеллекта. Но результаты исследова­ний в большинстве своем не позволяют обсуждать психологические механизмы РЭ (Mayer, Salovey, Caruso, 2004; Bar-On, 2006; и др.).

Анализ разнообразных исследований по проблеме регуляции эмоций послед­них лет позволяет заключить, что по­давляющее большинство их представля­ет регуляцию эмоций как совокупность осознаваемых и неосознаваемых психи­ческих процессов, усиливающих, осла­бляющих, модифицирующих, перена­правляющих либо удерживающих на одном уровне качество и интенсивность эмоциональных реакций и эмоциональ­ных состояний человека для того, чтобы позволить ему адаптивно функциониро­вать в эмоционально значимых ситуаци­ях (Gross, 2014, 2015; Koole, 2009; Compas et al., 2014). Развивая эти идеи с позиций системного подхода, М.А. Падун предла­гает рассматривать РЭ в качестве систем­ного процесса (Падун, 2015).

Несмотря на то, что в отечественной психологической науке термин «регуля­ция эмоций» не получил такого широкого распространения, как за рубежом, можно с уверенностью сказать, что ряд важных особенностей РЭ ею описан и продолжа­ет продуктивно изучаться в контексте рас­смотрения следующих научных тем:

1. саморегуляция личности, произволь­ная и волевая регуляция в норме и па­тологии (Б.В. Зейгарник, О.А. Коноп­кин, В.И. Моросанова, Б.С. Братусь, В.А. Иванников, В.В. Николаева, Е.Т. Соко­лова, А.С. Спиваковская, А.Ш. Тхостов, Ф.Е. Василюк, А.Б. Холмогорова, Е.С. Мазур);

2. регуляция психических состояний (А.Н. Леонтьев, О.В. Овчинникова, Н.И. Наенко, О.А. Прохоров, Н.Д. Левитов, А.Б. Леонова, А.С. Кузнецова, Л.В. Кули­ков, Н.В. Тарабрина и др.);

3. эмоциональное развитие в детском возрасте в норме и патологии (Л.И. Божович, В.В. Лебединский, О.А. Кара­банова, Г.В. Бурменская, Н.Е. Веракса, М.К. Бардышевская и др.).

Анализ работ, опубликованных в на­шей стране и за рубежом, позволяет за­ключить, что в их числе фактически не представлены исследования, целенаправ­ленно ориентированные на изучение системы регуляции эмоций в норме и па­тологии с выделением ее уровней и/или компонентов, а также механизмов в их системном взаимодействии. Несмотря на богатство накопленного феноменологи­ческого материала и указания целого ряда авторов на необходимость поиска психологических механизмов РЭ (Тхостов, 1997, 2012; Иванников, 2006; Первичко, 2014; Асмолов, 2015; Соколова, 2015; Па­дун, 2015; Зинченко, Первичко, 2014, 2016; Gross, 2014, 2015; и др.), на сегодняшний день в психологии фактически отсутст­вует концептуальная модель, в рамках ко­торой системно описывались бы уровни, компоненты и психологические механиз­мы РЭ, модель, которая позволяла бы ин­тегрировать и обобщать эмпирические данные, накопленные данной проблеме в различных исследовательских традици­ях, а также формулировать обоснованные прогностические заключения. Важность обозначенной тематики исследований обусловлена актуальными практическими запросами: статистика Всемирная органи­зация здравоохранения (ВОЗ) свидетель­ствует о неуклонном росте тревожных, депрессивных и психосоматических расстройств, а также аддиктивного и антисо­циального поведения в современном об­ществе (World health …, 2016). Согласно опубликованным данным, выраженные нарушения регуляции эмоций выявляют­ся у 40–75% перечисленных выше паци­ентов (Gross, Jazaieri, 2014; Sheppes, Suri, Gross, 2015).

Исходя из вышеизложенного, нами была поставлена задача разработки и эмпирического обоснования концепту­альной модели регуляции эмоций в тео­ретико-методологических рамках куль­турно-деятельностного подхода.

Теоретическое обоснование концептуальной модели регуляции эмоций

В культурно-деятельностном подходе эмоции понимаются как «психическое отражение в форме непосредственного пристрастного переживания жизненно­го смысла явлений и ситуаций, обусловленного отношением их объектив­ных свойств к потребностям субъекта» (Краткий психологический …, 1985, С. 407). Подчеркивается, что эмоции «вы­ражают оценочное личностное отноше­ние к складывающимся или возможным ситуациям, к своей деятельности и сво­им проявлениям в них <…> носят отчет­ливо выраженный идеаторный характер <...> Их важнейшая особенность состоит в их способности к обобщению и ком­муникации …» (Леонтьев, 1971, С. 35–36).

Из выше изложенного логично сле­дует общий вывод о том, что собствен­но эмоции (в отличие от аффектов) могут быть отнесены к классу высших психических функций (ВПФ), с такими характеристиками, как прижизненное социальное формирование, опосредст­вованное строение и предметность и, на этой основе, принципиальная воз­можность произвольной регуляции (Выготский, 1982, 1983, 1984; Тхостов, 1997, 2012), несмотря на такую особенность, как наличие «вегетативной составляю­щей» в структуре эмоциональных яв­лений. Опыт многолетнего продуктив­ного применения обозначенных выше базовых теоретических положений для изучения нарушений эмоциональной сферы (работы представителей Москов­ской школы клинической психологии) подтверждает обоснованность и про­дуктивность рассмотрения названной парадигмы в качестве теоретико-ме­тодологического базиса при создании концептуальной модели РЭ.

В качестве эмпирической базы иссле­дования были выбраны пациенты с про­лапсом митрального клапана [1] (ПМК). ПМК – относительно недавно описан­ная форма сердечно-сосудистой патоло­гии, при которой в качестве важной кли­нической характеристики выступают неспецифические жалобы психовегета­тивного содержания, не соответствую­щие по своему обилию и интенсивности имеющимся у пациента анатомо-физи­ологическим изменениям со стороны сердечно-сосудистой системы (Hayek, Gring, Griffin, 2005; O’Rourke, Bailey, 2004; Scordo, 2007). Не только на клиническую, но и на психологическую «сложность» данных больных, а также на правомочность выдвижения психосома­тических гипотез указывают такие фак­ты, как широкая распространенность тревожных расстройств (Мартынов и др., 1999; Нечаева и др., 2015; Coplan et al., 1992; Filho et al., 2011) и случаи до­стоверного уменьшения выраженности клинической симптоматики после прохождения курсов психотерапии и после лечения антидепрессантами и анксио­литиками (Stavrakaki et al., 1991; Coplan et al., 1992; Gonzalez et al., 2002; Scordo, 2007). Все приведенные данные в сово­купности, их противоречивость и не­однозначность обусловливают высокий научный интерес к пациентам с данной формой патологии сердца, как со сторо­ны медицины, так и со стороны клини­ческой психологии, и релевантность их включения в исследование с целью изучения регуляции эмоций.

При разработке обсуждаемой модели были выдвинуты две общие гипотезы ис­следования.

Общая гипотеза 1. РЭ может быть представлена в качестве системы, вклю­чающей психологический и физиоло­гический уровни. При этом в структуре психологического уровня, в свою очередь, могут быть выделены мотива­ционно-смысловой и операциональ­но-технический уровни регуляции. Операционально-технический уровень представлен стратегиями регуляции эмоций, выбираемыми субъектом при разрешении эмоциогенных ситуаций.

Данная гипотеза – о структурно-уров­невой организации РЭ – формулируется в соответствии с теоретико-методоло­гическими принципами культурно-дея­тельностной парадигмы, применяемыми к анализу структуры явлений психиче­ской действительности.

Известно, что структурно-уровне­вый принцип организации является ба­зовым в организации любой системы. Другие принципы организации (фун­кциональные, генетические) признают­ся, в известном смысле, производными от особенностей структурной организа­ции в целом и от особенностей органи­зации иерархического типа (Корнилова, Смирнов, 2011; Карпов, 2015). Следовательно, приступая к изучению мало из­ученного психологического феномена, логически верным будет начать это из­учение с описания структурно-уровне­вого типа. Кроме того, уровневый под­ход, как известно, – это «то, что стало существенным объединяющим звеном школ Выготского и Леонтьева» (Кор­нилова, Смирнов, 2011, С. 304). Идеи структурно-уровневого подхода широ­ко распространены в современной пси­хологии. Чаще других используются когнитивные иерархии. В большинст­ве случаев речь идет о выделении двух уровней когнитивных процессов: «пер­вичных» и «вторичных» или «метакогни­тивных» (Величковский, 2006).

Необходимо отметить, что в сов­ременной психологии и методологии психологии проблема построения так называемых регулятивных иерархий, разработана в меньшей степени, чем когнитивных (Карпов, 2015). Вместе с тем, разработка регулятивных иерархий является актуальной задачей в теорети­ческом и практическом плане и может иметь важное общепсихологическое значение, например, для обогащения и дальнейшего продуктивного развития общепсихологической теории деятель­ности, при рассмотрении деятельности с позиций структурно-уровневого под­хода (концепция А.Н. Леонтьева).

Большинство известных науке уров­невых регулятивных иерархий являются дихотомическими. Введение дихотоми­ческих иерархий, несомненно, не пре­тендует на полноту описания тех либо иных явлений, напротив, оно предпола­гает необходимость их дальнейшей раз­работки и конкретизации с целью более точной квалификации структуры изуча­емого явления (Карпов, 2015). По сути, выделение А.Н. Леонтьевым психологи­ческого и психофизиологического уров­ней реализации деятельности также воплощает этот принцип дихотомической иерархии, что делает актуальным вопрос о выделении в структуре деятельности других компонентов (или уровней), «впи­санных» в обозначенную дихотомичную структуру. Решая эту задачу, А.Н. Леонтьев в структуре психологического уровня ре­ализации деятельности выделяет уров­ни отдельных деятельностей, действий и операций (Леонтьев, 1975).

Изучая психологическую саморегуля­цию при выполнении разных видов дея­тельности, большинство исследователей также придерживаются дихотомичного деления. Традиционно вслед за О.А. Ко­нопкиным и Б.В. Зейгарник в иерархи­ческой структуре саморегуляции принято выделять мотивационно-смысловой и операционально-технический уровни (Конопкин, 1980; Зейгарник, Холмого­рова, Мазур, 1989).

Признавая глобальность задачи опи­сания мотивационно-смыслового уровня регуляции эмоций в целом, было приня­то решение остановиться на исследова­нии мотивации достижения и мотивации избегания неудач. Основывались мы на данных исследований личностных особенностей пациентов с сердечно-сосу­дистыми заболеваниями, в которых до­минируют описания этих больных как имеющих высокую мотивацию достиже­ния, наряду с наличием признаков выра­женного конфликта «вокруг зависимо­сти» (Weiner, 1982; Denollet, Schiffer, Spek, 2010; Gilmour, Williams, 2012; Wise, 2014), а также данных о преимущественном возникновении у них состояния эмоци­ональной напряженности в стрессовых ситуациях определенного характера: на­правленных на проверку декларируемой ими компетентности в тех или иных об­ластях жизнедеятельности (Blumenfield, Strain, 2006; Gilmour, Williams, 2012; Wise, 2014; и др.). Таким образом, в данном ис­следовании мотивационно-смысловой уровень будет описываться, как способ­ность субъекта находить оптимальный баланс мотивов достижения и избегания неудач и способность к постановке реа­листичных целей, в том числе, в ситуаци­ях эмоциональной нагрузки.

Операционально-технический уро­вень в структуре регуляции эмоций, со­гласно нашему предположению, может быть описан стратегиями РЭ, выбирае­мыми субъектом при разрешении эмо­циогенных ситуаций. Под стратегиями РЭ в настоящем исследовании понимает­ся актуализация и/или выбор субъектом действий и способов опосредствования, адекватных решению задачи регуляции эмоций на основе имеющихся в индиви­дуальном опыте ресурсов оптимизации своего эмоционального состояния.

С опорой на опубликованные эмпи­рические данные об утяжелении кли­нических проявлений ПМК в ситуациях эмоциональной нагрузки была сформу­лирована частная гипотеза о возможно­сти изменений в компонентах системы РЭ пациентов с ПМК при наличии состо­яния эмоциональной напряженности. Выдвижение этой гипотезы эмпириче­ски аргументирует выделение в структу­ре РЭ физиологического уровня, наряду с психологическим. Другой важный ар­гумент в пользу выделения этого уровня в структуре РЭ – базовые представления о деятельности, мотивации и эмоциях в культурно-деятельностной парадигме (Леонтьев, 1971, 1975; Вилюнас, 1976; Тхостов, 2012).

Общая гипотеза 2. В качестве значи­мых психологических механизмов регу­ляции эмоций выступают рефлексия и знаково-символическое опосредствова­ние эмоций.

Правомочность выделения данной гипотезы – о механизмах РЭ также об­условлена теоретико-методологически­ми положениями культурно-деятель­ностного подхода.

В числе тезисов, важных для выдвиже­ния гипотезы о механизмах регуляции эмоций, прежде всего, тезис о том, что эмоции могут быть отнесены к классу выс­ших психических функций (ВПФ) с таки­ми характеристиками, как прижизненное социальное формирование, опосредство­ванное строение и произвольность спо­собов функционирования. На основании этого тезиса знаково-символическое опо­средствование должно рассматриваться в качестве важнейшего психологического механизма, обусловливающего становле­ние и развитие ВПФ.

Далее, при выделении механизмов ре­гуляции эмоций мы обратились к трудам Б.В. Зейгарник, где была открыта для об­суждения проблема «многоуровневости» психологического опосредствования с указанием на некорректность сведения этого процесса к использованию знака только в рамках прямой (без включенно­сти мотивов) регуляции деятельности. В работах Б.В. Зейгарник и ее учеников было показано, что опосредствование психиче­ских функций в процессе жизнедеятель­ности кардинально меняет характер и структуру не только самих психических функций, но и поведения и жизнедеятель­ности субъекта в целом. При смысловом опосредствовании своего поведения че­ловек получает возможность актуализиро­вать и создавать новые мотивы, благодаря чему его поведение становится более реф­лексируемым и произвольным (Зейгар­ник, 1981; Зейгарник, Холмогорова, Мазур, 1989). Тем самым подчеркивается значе­ние опосредствований разного уровня для становления и развития рефлексии и саморегуляции субъекта. При этом Б.В. Зейгарник отмечает, что для оптимизации саморегуляции необходимо «… помочь пациенту осознать истинный смысл своих действий, увидеть себя со стороны» (Зей­гарник, 1981, С. 13), тем самым указывая, что рефлексия должна рассматриваться в качестве важнейшего психологическо­го механизма мотивационно-смыслового уровня саморегуляции. Разработка этих тезисов представлена в более поздних ис­следованиях (Зейгарник, Холмогорова, Мазур, 1989; Холмогорова, 2010; Холмого­рова, Зарецкий, 2011).

Таким образом, в публикациях Б.В. Зейгарник содержатся указания на не­обходимость связанного рассмотрения рефлексии и знаково-символического опосредствования в качестве централь­ных механизмов становления и разви­тия саморегуляции субъекта.

В отечественной психологии пред­ставлены работы, в которых обозначен вклад знаково-символического опосред­ствования эмоций в их регуляцию (Тхо­стов, Колымба, 1998, 1999; Плужников, 2010). Однако нет исследований, в ко­торых бы показывалась связанность рефлексии и знаково-символического опосредствования эмоций при выборе субъектом стратегий РЭ и обеспечении эффективной регуляции эмоций в нор­ме и патологии, в частности, при сер­дечно-сосудистых заболеваниях, и их зависимость от мотивации и актуально­го эмоционального состояния субъекта.

В качестве необходимой методологи­ческой ссылки при выделении в качестве важнейших механизмов осуществления эффективной РЭ рефлексии и знаково- символического опосредствования эмо­ций должно быть выделено введенное Л.С. Выготским представление о пере­живании как о системной динамической «единице сознания» и «единице лично­сти и среды» (Выготский, 1984, С. 382- 383). Л.С. Выготский подчеркивает, что переживание обладает качествами пред­метности и субъектности одновременно и презентируется субъекту в смысловых образованиях в единстве «аффективных и интеллектуальных процессов» (Вы­готский, 1982, С. 22). Такое понимание переживания, как психологической ка­тегории, объясняет необходимость рассмотрения отношений между явления­ми интеллектуальной и эмоциональной жизни в их системном взаимодействии, в качестве одного из основополагаю­щих принципов для понимания психо­логических законов развития процессов регуляции. Тем самым внимание иссле­дователей направляется на связанность рефлексии и знаково-символического опосредствования эмоций как важней­ших механизмов эффективной РЭ. Ука­зывается на принципиальную возмож­ность рассмотрения эмоций и способов их выражения в качестве семиотической системы, выступающей в качестве фактора опосредствования при развитии всех психических функций и личности в целом. Обозначенные представления также аргументируют правомерность использования приемов моделирования рефлексивной нагрузки и смыслового опосредствования для изучения РЭ.

Таким образом, в соответствии с ме­тодологическими традициями культур­но-деятельностной парадигмы нами выдвигается концептуальная модель ре­гуляции эмоций, в соответствии с которой она может быть представлена в качестве системы, включающей психо­логический и физиологический уровни. При этом в структуре психологического уровня, в свою очередь, могут быть выде­лены мотивационно-смысловой и опе­рационально-технический уровни, сла­женная работа которых обеспечивается такими психологическими механизма­ми, как рефлексия и знаково-символи­ческое опосредствование.

Методическое обеспечение исследования

Для изучения регуляции эмоций в норме и при ПМК был разработан спе­циальный диагностический комплекс, состоящий из двух частей.

1. Экспериментальное моделирование эмоциональной нагрузки в услови­ях применения процедуры изучения уровня притязаний (УП) с регистра­цией таких его параметров как высота, устойчивость и адекватность (Karsten, 1972), а также показателей мимической активности и жестикуля­ции, частоты смены поз и изменений тона голоса (по данным видеозаписи), уровня реактивной тревожности (РТ) Ч. Спилбергера (Ханин, 1976) и показателей артериального давления (АД). Значения РТ и АД фиксировались до и после эксперимента. При вынесении диагностических суждений об определении типа психических состояний использован метод экспертных оце­нок (Ядов, 1995).

2. Проективное и психосемантическое исследование фрустрационных реак­ций по модифицированному специ­ально для целей данного исследова­ния варианту методики Розенцвейга (Rosenzweig, 1945; Тарабрина, 1984; Первичко, 1996, 2015; Зинченко, Первичко, 2016; Pervichko, Zinchenko, 2016).

Согласно инструкции, испытуемые должны из стандартного набора ситу­аций (стимульный материал методики Розенцвейга) отобрать те, которые они оценивают как наиболее травмирующие. Далее, из набора эмоциональных де­скрипторов (Макеева, 1980) им предлага­лось для каждой из выбранных ситуаций последовательно отобрать те дескрипто­ры, которые наиболее точно описывают возникшие у них в этой ситуации эмоцио­нальные переживания. Наконец, участни­ки исследования должны были ответить на три вопроса: A – «Что бы Вы ответи­ли в данной ситуации?»; B – «Что бы Вы при этом подумали?»; C – «Что надо было бы ответить, чтобы уменьшить травмати­ческое значение ситуации?». Последова­тельной сменой инструкций задавалась особая «рефлексивная нагруженность» ис­следования: его участники ставились в условия необходимости актуализации все более сложных, как в личностном плане, так и с когнитивной точки зрения, средств знаково-символического опосредствова­ния, поскольку рефлексивная «нагружен­ность» исследования возрастала от одной инструкции к другой. При выполнении методики регистрировались:

1. количество ситуаций, отнесенных участниками к разряду травмирующих;

2. количество и модальностные характе­ристики выбранных эмоциональных дескрипторов;

3. частота использования различных стратегий регуляции эмоций в усло­виях инструкции А и инструкции С [2] (Первичко, 1996, 2015; Зинченко, Первичко, 2016; Pervichko, Zinchenko, 2016).

В исследовании участвовали 134 па­циента с ПМК 1-2 степени в возрасте от 18 до 37 лет (средний возраст 25.5±1.1 лет). Контрольную группу составили 73 практически здоровых человека (сред­ний возраст 27.5±1.3 лет).

Данные клинической диагностики предоставлены сотрудниками кафедры госпитальной терапии № 1 лечебного факультета МГМСУ им. А.И. Евдокимова. Руководитель исследовательского проекта – академик РАН А.И. Мартынов.

Эмпирическая верификация концептуальной модели регуляции эмоций

Регуляция эмоций при решении за­дач перцептивного выбора ситуаций и эмоциональных дескрипторов.

Результаты эмпирического исследо­вания показали, что пациенты с ПМК в отличие от здоровых лиц выделяют большее количество ситуаций, относи­мых к разряду эмоционально значимых, и отбирают большее количество де­скрипторов для описания возникающих при этом переживаний (табл. 1 и 2.).

Таблица 1. Среднегрупповые показатели количества выбранных ситуаций (Me±SD)

Количество выбранных ситуаций	ПМК, n=134	Здоровые лица, n=73	Достоверность различий
Общее кол-во выбранных ситуаций	7.90±0.67	5.94±1.01	p<0.05
Кол-во выбранных ситуаций препятствия	4.60±1.56	2.41±0.97	p<0.001
Кол-во выбранных ситуаций обвинения	3.30±0.81	3.53±1.11	-

Таблица 2. Среднегрупповые объемы словарей эмоциональных дескрипторов (Me±SD)

Количество дескрипторов в одной си­туации	ПМК, n=134	Здоровые лица, n=73	Достоверность различий
В одной ситуации в целом	8.54±1.49	7.08±1.35	p<0.05
В одной ситуации препятствия	6.83±1.66	6.81±2.20	-
В одной ситуации обвинения	10.04±2.42*	6.97±1.97	p<0.05

Примечание: * – различия достоверны при сравнении количества дескрипторов, выбранных в одной ситуации обвинения, с количеством эмоций, выбранных в одной ситуации препят­ствия (p<0.05).

Эти факты интерпретируются нами как показатель более высокой чувстви­тельности пациентов с ПМК к эмоцио­генным ситуациям и присущей им го­товности оценивать эти ситуации как потенциально травматичные. Расшире­ние объема эмоционально значимых ситуаций в группе больных с ПМК про­исходит за счет увеличения количества выбранных ситуаций препятствия [3], в от­личие от группы здоровых лиц (табл. 1 и 2.). Такая стратегия была названа нами стратегией расширения объема выбора событий и дескрипторов. В случае ее ис­пользования можно говорить о дефиците смыслового конструирования и знаково-символического опосредствования.

Выявлен также «особый феномен» «не отнесения» к разряду травмирующих хотя бы одной из наиболее травматичных си­туаций из стимульного материала мето­дики Розенцвейга. По частоте встречаемо­сти данного феномена пациенты с ПМК достоверно превосходят здоровых лиц (17.9% и 8.3%, соответственно; p<0,001). То есть пациенты с ПМК в ряде случаев не относят к разряду травмирующих наибо­лее «эмоционально нагруженные» ситу­ации из числа ситуаций обвинения. Эта стратегия получила название стратегии ограничения в объеме выбора ситуаций и дескрипторов. В данном случае присут­ствует знаково-символическое опосредст­вование, однако преимущественно в иска­женном виде. При использовании обеих обозначенных стратегий эффект в регуля­ции эмоций достигается, но исключитель­но за счет искажения ситуации при формировании ее образа. Предположительно, в качестве значимого психологического механизма формирования этих феноме­нов (особенно в случае их сочетания) вы­ступает механизм семантико-перцептив­ной защиты (Тхостов, 2002) в условиях дефицита рефлексии.

Проверке гипотезы о наличии де­фицита личностной рефлексии и иска­женности знаково-символического опо­средствования эмоций, проявляющихся в выборе стратегий РЭ при разрешении эмоционально значимых ситуаций со­циального взаимодействия, был посвя­щен следующий этап анализа.

Регуляция эмоций при разрешении эмоционально значимых ситуаций

Данное исследование состояло из двух частей.

В первой части методом контент-ана­лиза ответов испытуемых были выде­лены стратегии РЭ, используемые как здоровыми лицами, так и пациентами с ПМК при разрешении эмоционально значимых ситуаций в условиях спонтан­ного и произвольного отреагирования. После этого стратегии были классифи­цированы по своим психологическим механизмам. Выделено два класса стра­тегий РЭ, использование которых ха­рактерно как для пациентов с ПМК, так и для здоровых лиц:

1. интернальные (направленные на из­менение когнитивной структуры пе­реживания);

2. экстернальные (направленные на из­менение экспрессивных характери­стик эмоций и решение коммуника­тивных задач в ситуациях социального взаимодействия и, тем самым, опосре­дованно, на изменение своего эмоцио­нального состояния).

В каждом из этих классов, в свою оче­редь, присутствуют подклассы когнитив­но-опосредованных и когнитивно-неопосредованных стратегий [4].

Во второй части данного исследова­ния были рассчитаны частоты встре­чаемости выделенных стратегий РЭ у пациентов с ПМК и у здоровых лиц. Выявлено, что при спонтанном отреа­гировании пациенты с ПМК, в целом, склонны использовать менее сложные, с точки зрения знаково-символического опосредствования, и менее действенные, с точки зрения решения задач социального взаимодействия и снижения эмо­циональной напряженности, стратегии РЭ, чем здоровые испытуемые. В списке стратегий больных с ПМК преобладают стратегии «сравнение и обесценивание», подавление эмоций и непосредственное отреагирование, большой процент отве­тов с минимальными и не дифференци­руемыми когнитивными изменениями. Однако стратегия последовательной ак­туализации новых смыслов использует­ся ими с сопоставимой частотой. Кроме того, необходимо подчеркнуть, что максимально часто в данной группе встречается стратегия конфликтно-коммуни­кативного отреагирования (табл. 3) [5].

Таблица 3. Стратегии регуляции эмоций при спонтанном отреагировании. Частотный анализ (%)

№	Стратегии регуляции эмоций		ПМК, n=134		Здоровые лица, n=73		Достоверность различий
I. Интернальные стратегии РЭ
1	Недифференцируемые когнитивные изменения		25.2±1.13		10.7±1.16		p<0.001
2	Руминации и катастрофизация		16.1±2.17		10.4±1.77		p<0.05
3	Сравнение и обесценивание		26.6±2.23		24.2±2.65		-
4	Позитивный пересмотр		4.7±0.43		12.1±1.46		p<0.001
5	Актуализация новых смыслов		23.8±3.67		34.3±3.39		p<0.05
6	Трансформация переживаний с помощью юмора и метафоры		3.6±0.03		8.3±1.6		p<0.001
Всего		100		100		-
II. Экстернальные стратегии РЭ
1	Непосредственное выражение эмоций		27.3±2.68		25.6±2.04		-
2	Подавление экспрессии эмоций		29.2±1.75		20.5±1.9		p<0.05
3	Конфликтно-коммуникативное отреагирование		31.2±2.66		28.9±2.33		-
4	Субъект-субъектные интерактивные трансфор­мации		12.3±1.96		25.0±1.58		p<0.001
Всего		100		100		-

При введении задачи – минимизиро­вать травматический смысл ситуации, в группе пациентов с ПМК, так же как и в контрольной группе, отмечается по­вышение частоты встречаемости более эффективных и более сложных, с когни­тивной точки зрения, стратегий РЭ. На лидирующие позиции в обеих группах выходят стратегии последовательной актуализации новых смыслов и субъект- субъектных интерактивных трансфор­маций [6]. Однако частота использования этих стратегий в новых условиях у пациентов с ПМК остается достоверно бо­лее низкой, чем у здоровых участников исследования (табл. 4).

Таблица 4. Стратегии регуляции эмоций при произвольном отреагировании. Частотный анализ (%)

№	Стратегии регуляции эмоций		ПМК, n=134	Здоровые лица, n=73		Достоверность различий
I. Интернальные стратегии РЭ
1	Недифференцируемые когнитивные изменения		7.3±1.85	6.1±1.45		-
2	Руминации и катастрофизация		18.0±3.65	7.3±0.85		p<0.001
3	Сравнение и обесценивание		28.7±2.78	14.6±1.94		p<0.05
4	Позитивный пересмотр		5.1±1.78	19.3±3.37		p<0.001
5	Актуализация новых смыслов		32.3±4.98	36.4±3.99		-
6	Трансформация переживаний с помощью юмора и метафоры		8.6±3.04	16.3±2.25		p<0.05
Всего		100			100
II. Экстернальные стратегии РЭ
1	Непосредственное выражение эмоций		18.5±1.75	12.6±2.42		p<0.05
2	Подавление экспрессии эмоций		23.2±2.59	18.4±1.9		p<0.05
3	Конфликтно-коммуникативное отреагирование		26.3±1.23	27.0±1.79		p<0.05
4	Субъект-субъектные интерактивные трансформации		32.0±3.61	42.0±3.44		p<0.05
Всего		100			100

Таким образом, результаты исследо­вания показали доступность пациентам с ПМК конструктивно сложных и эффек­тивных способов решения задачи РЭ. Вме­сте с тем, выяснилось, что «более адаптивные» и конструктивные стратегии РЭ практически не используются ими при спонтанном отреагировании. Для выяв­ления психологических факторов, об­условливающих выбор пациентами с ПМК и здоровыми лицами стратегий РЭ в эмо­ционально значимых ситуациях, а также для проверки гипотезы о включенности физиологического уровня в структуру РЭ нами было выполнено исследование, на­правленное на изучение регуляции эмо­ций у них в условиях эксперимента с эмо­циональной нагрузкой.

Регуляция эмоций в условиях эксперимента с эмоциональной нагрузкой

Анализ значений АД показал, что по­сле завершения эксперимента повыше­ние АД наблюдается в обеих группах, однако пациенты с ПМК отличаются от контрольной группы достоверным повышением значений систолического артериального давления (САД) в процессе эмоциональной нагрузки (на 12.83±2.75 мм и рт.ст. и на 1.18±0.62 мм рт.ст., соот­ветственно; p<0.001).

По уровню реактивной тревожно­сти (РТ) как до, так и после эмоцио­нальной нагрузки пациенты с ПМК до­стоверно превосходят представителей контрольной группы (табл. 5). При этом, по показателю прироста тревоги в ходе эксперимента обе группы являются вну­тренне неоднородными – увеличение РТ по окончании эксперимента выявлено у 60,3% здоровых лиц и у 41,0% пациен­тов с ПМК; а и ее уменьшение – у 39,7% здоровых участников исследования и у 59,0% лиц с ПМК. Заслуживает вни­мания тот факт, что в группе пациентов с ПМК как повышение, так и понижение РТ всегда сочетается с выраженным по­вышением АД (особенно САД) во время исследования. Можно предположить, что в этом случае речь, по-видимому, идет о подавлении и вытеснении больными с ПМК существующей у них тревоги.

Таблица 5. Средние значения уровня РТ у пациентов с ПМК и здоровых лиц до и после эксперимента (баллы, M±SD).

Реактивная тревожность	ПМК, n=134	Здоровые лица, n=73	Достоверность различий
РТ до эксперимента	43.69±4.73	37.70±1.72	p<0.001
РТ после эксперимента	45.03±1.06	37.81±3.27	p<0.001
Δ РТ	1.34±0.52	0.11±0.09	-

В группе пациентов с ПМК достовер­но чаще, чем у здоровых лиц, встреча­ются такие типы уровня притязаний, как неадекватный неустойчивый (36,6%), за­ниженный ригидный (29,0%) и «неформируемый» (18,7%), тогда как в группе здоровых лиц – адекватный и устойчи­вый уровень притязаний (60,3% случа­ев). При этом пациенты с ПМК отлича­ются от здоровых лиц достоверно более активной жестикуляцией, более часты­ми изменениями тона голоса и более высокими значениями суммарного бал­ла невербальной активности (табл. 6).

Таблица 6. Средние значения показателей невербальной активности пациентов с ПМК и здоро­вых лиц в ходе эксперимента (абс. величины, M±SD)

Показатели невербальной актив­ности	ПМК, n=134	Здоровые лица, n=73	Достоверность различий
Жесты	20.0±3.1*	14.1±2.6	p<0.05
Смена поз	7.9±2.3	5.8±0.9	-
Мимика	14.6±2.7	15.2±2.2	-
Изменения тона голоса	10.2±1.9 *	5.2±1.1	p<0.001
Суммарный балл	52.7±4.3 *	40.3±5.7	p<0.05

Согласно данным корреляционного анализа, более активное невербальное поведение отмечается у участников ис­следования, для которых характерно на­личие сочетание снижения уровня РТ с одновременным повышением значений АД в процессе эксперимента. Более того, им же свойственно наличие неадекват­ного неустойчивого и заниженного ри­гидного и, реже, «неформируемого» УП.

Комплексная оценка результатов ис­следования с использованием метода эк­спертных оценок позволяет заключить, что в условиях эксперимента по моде­лированию эмоциональной нагрузки у большинства здоровых участников исследования, а именно, в 78,7% слу­чае, возникло состояние операциональ­ной напряженности, тогда как у 80,6% пациентов с ПМК появилось состоя­ние эмоциональной напряженности. За­ключение о возникновении состояния эмоциональной напряженности выно­силось на основании совокупного ана­лиза величин прироста показателей АД и динамики значений уровня РТ до и после эксперимента, не обнаруживаю­щих, в отличие от аналогичных показа­телей у лиц с операциональной напря­женностью, тенденции к оптимизации в процессе исследования, а также дан­ных о частоте встречаемости выявлен­ных в исследовании типичных стратегий УП, отличных от адекватной, в совокуп­ности с данными самоотчетов участников исследования о динамике их эмоционального состояния в ходе эксперимента и, главное, о доминирующей в этот мо­мент мотивации (Наенко, 1976).

Согласно нашей интерпретации, на­личие такого феномена, как неформи­руемость уровня притязаний в процессе эксперимента, отражает актуализацию у субъекта специфических регулятор­ных усилий – в ситуации с неопределен­ным исходом происходит актуализация таких личностных смыслов, в соответст­вии с которыми она интерпретируется субъектом как ситуация угрозы самоо­ценке. Неформируемость уровня притя­заний в этом случае может интерпретироваться как проявление выработанного субъектом защитного способа поддер­жания высокой, но неустойчивой самоо­ценки при актуализации конфликта мотивов достижения и избегания неудачи в ситуациях с неопределенным исходом.

Другим вариантом целеполагания, ко­торый наблюдался у пациентов с ПМК до­стоверно более часто, чем у здоровых лиц, заниженный ригидный уровень притяза­ний. В этом случае мотивация избегания неудач выходит на первый план в струк­туре мотивации субъекта при формирова­нии уровня притязаний. Выбирая для ре­шения заведомо простые задачи, субъект тем самым как бы ставит себя в ситуацию гарантированного успеха. Однако реше­ние слишком простых задач для субъекта с высокой мотивацией достижения и вы­сокой самооценкой в принципе не может быть значимым. В этом случае успешность решений не приносит желаемого удовлет­ворения, оборачиваясь во внутриличност­ном плане переживанием хронического неуспеха (Братусь, 1988; Хекхаузен, 2001; Гаранян, 2010; Бороздина, 2012; Karsten, 1972; и др.). Это будет способствовать хронификации состояния эмоциональной напряженности в случае ее наличия и, по- видимому, может рассматриваться в качестве одного из факторов ее возникнове­ния. По данным дисперсионного анализа наличие неформируемого и заниженного ригидного уровня притязаний статисти­чески связано с результатами, полученны­ми в модифицированном варианте теста Розенцвейга: с высоким выбором дескрип­торов модальностей «презрение» и «гнев», с расширением выбора и ограничением в объеме выбора эмоционально значи­мых событий и дескрипторов для описа­ния возникших переживаний, а также с выбором таких стратегий РЭ в условиях спонтанного и произвольного отреагиро­вания, как руминация, катастрофизация и подавление экспрессии эмоций.

Для пациентов с ПМК, имеющих с неустойчивый уровень, притязаний ха­рактерно значимое увеличение уровня тревожности в ходе эксперимента, бо­гатство поведенческих проявлений, в сочетании с достоверно более высоким, чем в контрольной группе, приростом АД в ходе эксперимента. При наличии неустойчивого уровня притязаний наи­более отчетливо проступают признаки конфликта мотивов достижения и избе­гания неудачи, причем, в его наиболее непосредственной форме – в профиле уровня притязаний неустойчивого типа видно, как у субъекта поочередно актуа­лизируются мотив достижения и мотив избегания неудач. Наличие неустойчи­вого уровня притязаний, по данным ди­сперсионного анализа, статистически связано с выбором таких стратегий РЭ при выполнении модифицированно­го варианта методики Розенцвейга, как расширение объема выбора событий и дескрипторов для описания переживаний, непосредственное выражение эмо­ций, «сравнение и обесценивание» и наличие недифференцированных ког­нитивных изменений – наименее «слож­ных» с когнитивной точки зрения.

Необходимо отметить, что в группе пациентов с ПМК у 21 человека (15,7%) выявлен адекватный устойчивый уро­вень притязаний. Результаты исследова­ния убедительно свидетельствуют о том, что у пациентов с ПМК и у здоровых лиц с адекватным уровнем притязаний ре­гуляция эмоций на всех уровнях ее си­стемного функционирования значи­мо отличается от таковой у участников исследования со всеми выделенными вариантами неадекватного и неустой­чивого уровня притязаний. РЭ характе­ризуется более «слаженной работой» как целостная психологическая система, на­чиная от «мотивационной основы» и до использования конкретных стратегий регуляции эмоций в условиях спонтан­ного отреагирования и при повышении рефлексивной нагруженности ситуации. Во всех случаях адекватного устойчи­вого уровня притязаний у пациентов с ПМК эксперты установили наличие опе­рациональной напряженности.

Таким образом, в исследовании по­лучены результаты, доказывающие, что предпочтительное использова­ние стратегий РЭ и пациентами с ПМК, и здоровыми лицами связано с типом возникающего при моделировании эмо­циональной нагрузки состояния психи­ческой напряженности и типом уров­ня притязаний, отражающим наличие и форму презентации конфликта мотивов достижения и избегания неудачи. Пра­вомочность подобной интерпретации согласуется с данными других исследо­вателей (Леонтьев, 1971; Наенко, 1976; Братусь, 1988; Хекхаузен, 2001; Гаранян, 2010; Бороздина, 2012).

На основании вышеизложенного можно считать доказанной обусловлен­ность РЭ у человека в норме и при ПМК особенностями его мотивационно-по­требностной сферы и актуальным психическим состоянием.

Заключение

Резюмируя результаты исследования, подчеркнем, что в нем в теоретико-ме­тодологических рамках культурно-дея­тельного подхода сформулирована кон­цептуальная модель РЭ, в соответствии с которой она может быть представлена в качестве системы, включающей психологический и физиологический уровни. При этом в структуре психологического уровня, в свою очередь, могут быть выде­лены мотивационно-смысловой и опе­рационально-технический уровни, сла­женная работа которых обеспечивается такими психологическими механизма­ми, как рефлексия и знаково-символи­ческое опосредствование.

Правомочность выделения психоло­гического и физиологического уровней и их вклад в работу системы РЭ эмпириче­ски подтверждаются изменением значе­ний физиологических показателей (зна­чений АД) в условиях эмоциональной нагрузки и обусловленностью этих из­менений особенностями мотивационно-потребностной сферы и у пациентов с ПМК, и у здоровых лиц. Обоснованность выделения мотивационно-смыслового и операционально-технического уров­ней регуляции в структуре психологиче­ского уровня доказана зависимостью вы­бора стратегий регуляции эмоций (они составляют ее операционально-техниче­ский уровень в обсуждаемой модели) от мотивации субъекта. В исследовании вы­явлено наличие статистически значимых различий между группами лиц с уровнем притязаний разных типов по остальным анализируемым параметрам РЭ. Причем это характерно как для пациентов с ПМК, так и для здоровых лиц, что объясняет возможность рассмотрения особенностей мотивационно-потребностной сфе­ры в качестве определяющих проявление остальных анализируемых компонентов системы регуляции эмоций не только у пациентов с ПМК, но и у здоровых лиц.

Использованный в работе методиче­ский подход позволил показать вклад рефлексии и знаково-символического опосредствования, выделяемых в культур­но-деятельностной парадигме в качестве важнейших механизмов функциони­рования психики, в обеспечение работы системы регуляции эмоциями. Во-пер­вых, стратегии регуляции эмоций, наиме­нее оптимальные с точки зрения решения адаптационных задач, характеризуются, согласно полученным результатам, наименьшим вкладом знаково-символическо­го опосредствования и/или его искаженным характером. Во-вторых, в условиях повышения рефлексивной нагрузки воз­растает частота использования более эф­фективных стратегий РЭ.

Выполненное исследование позволило доказать отличие пациентов с ПМК от здо­ровых лиц по параметрам функциониро­вания системы регуляции эмоций. У паци­ентов с ПМК выявлены признаки наличия конфликта мотивов достижения и избега­ния неудачи, а также дефицит личностной рефлексии, искажения в знаково-симво­лическом опосредствовании эмоций и дефицитарность в использовании ресурса имеющихся стратегий РЭ. Полученные ре­зультаты, в совокупности, подтверждают обоснованность гипотез исследования об уровневом строении системы РЭ в норме и патологии и о ее психологических механизмах. Кроме того, было установлено, что пациенты с ПМК отличаются от здо­ровых лиц достоверно более частым возникновением состояния эмоциональной напряженности, которое приобретает статус фоновой характеристики, негатив­но влияющей на возможность адаптивно­го использования ресурса стратегий регу­ляции эмоций в эмоционально значимых ситуациях.

Полученные результаты позволяют сформулировать рекомендации по ока­занию психологической помощи паци­ентам с ПМК, лицам с нарушениями регу­ляции эмоций, а также здоровым людям в стрессовых ситуациях. Разрабатывае­мая концептуальная модель РЭ, будучи верифицирована в данном исследова­нии на здоровых лицах и на пациентах с ПМК, позволит в последующем описывать особенности регуляции эмоций у пациентов различных нозологических форм заболеваний, а также у здоровых людей, как взрослых, так и детей.

Примечания:

1. Под термином «пролапс митрального клапана» понимают провисание всей створки сердечного клапана или ее части в систолу ниже уровня клапанного кольца (Hayek, Gring, Griffin, 2005).

2. Стратегии РЭ, используемые испытуемыми при разрешении выбранных ситуаций, были выделены методом контент-анализа. Контент-анализ ответов участников исследования выполнялся тремя независимыми экспертами – клиническими психологами.

3. Принятое С. Розенцвейгом разделение ситуаций на ситуации препятствия и ситуации обвинения учитывалось в данном исследовании, посколь¬ку ситуации обвинения традиционно интерпретируются как более «эмоционально нагруженные» (Rosenzweig, 1945; Тарабрина, 1984).

4. Описание стратегий регуляции эмоций в норме и патологии, а также психологических механизмов, положенных в основу при их выделении и классификации, приведено в наших публикациях (Первичко, 2015; Зинченко, Первичко, 2016).

5. Конфликтно-коммуникативное отреагирование представляет собой, по сути, определенным образом организованное эмоциональное воздейст¬вие на Другого – и невербальные, и вербальные реакции строятся субъектом таким образом, чтобы в социально приемлемой форме вызвать у партнера по коммуникации определенные эмоции. Характерна диссоциация между экспрессивным компонентом эмоции и состоянием. Напри¬мер, в социально приемлемой форме показать, что возникшая ситуация ему неприятна, путем вызова состояния дискомфорта у партнера по общению. «Тебе нужно худеть, малыш!» «Всего хорошего, флаг вам руки!» (при этом тон, которым произносится фраза, а также мимическое и пантомимическое сопровождение, не предвещают ничего хорошего)

6. При использовании стратегии субъект-субъектных интерактивных трансформаций достигается максимальный эффект как в отношении снятия социального напряжения ситуации, так и в отношении оптимизации человеком своего эмоционального состояния. Ее использование ис-ходно нацелено на вызов у партнера по общению противоположной по отношению к исходной ситуации эмоциональной реакции. Может выра¬жаться в виде юмора и шуток, а также в переключении внимания партнера по общению к скрытым элементам ситуации: «Слава Богу, девушка не пострадала!» (о ситуации с вазой).

Литература:

Асмолов А.Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия // Психологические исследования : электрон. науч. журн. – 2015. – Т. 8. – № 40. – Электронный документ. – Режим доступа : http://psystudy.ru (дата обращения: 11.11.2015).

Бардышевская М.К. Терапевтическая роль наблюдения за развитием детей с аффективно-поведенческими комплексами // Вопросы психологии. – 2014. – № 3. – С. 118–130.

Бороздина Л.В. Диагностика мотивации достижения успеха и избегания неудачи. – Москва, 2012.

Боулби Дж. Привязанность. – Москва, 2003.

Братусь Б.С. Аномалии личности. – Москва, 1988.

Величковский Б.М. Когнитивная наука. Основы психологии познания. В 2-х тт. Т. 1. – Москва, 2006.

Вилюнас В.К. Психология эмоциональных явлений. – Москва, 1976.

Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Собрание сочинений. В 6 тт. Т. 3. – Москва, 1983. – С. 5–328.

Выготский Л.С. Кризис семи лет // Собрание сочинений. В 6 тт. Т. 4. – Москва, 1984. – С. 376–385.

Выготский Л.С. Мышление и речь // Собрание сочинений. В 6 тт. Т. 2. – Москва, 1982. – С. 5–361.

Гаранян Н.Г. Перфекционизм и враждебность как личностные факторы депрессивных и тревожных расстройств: дис. … докт. психол. наук. – Москва, 2010.

Зейгарник Б.В. Опосредствование и саморегуляция в норме и патологии // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. – 1981. – № 2. – С. 9−14.

Зейгарник Б.В., Холмогорова А.Б., Мазур Е.С. Саморегуляция поведения в норме и патологии // Психологический журнал. – 1989. – Т. 10. – № 2. – С. 122−131.

Зинченко Ю.П., Первичко Е.И. Клинико-психологическое исследование регуляции эмоций: культурно-деятельностный подход // Вопросы психологии. – 2016. – № 3. – С. 41–57.

Зинченко Ю.П., Первичко Е.И. Эвристическая ценность постнеклассических моделей в психосоматике (на примере синдромного подхода Л.С. Выготского – А.Р. Лурии) // Вопросы психологии. – 2014. – № 1. – С. 14−27.

Иванников В.А. Психологические механизмы волевой регуляции. – Москва; Санкт-Петербург, 2006.

Карпов А.В. Психология деятельности. В 5 тт. Т. 1. – Москва, 2015.

Кернберг О.Ф. Тяжелые личностные расстройства. Стратегии психотерапии. – Москва, 2001.

Конопкин О.А. Психологические механизмы регуляции деятельности. – Москва, 1980.

Корнилова Т.В., Смирнов С.Д. Методологические основы психологии: учебник. – Москва, 2011.

Краткий психологический словарь / под общ. ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. – Москва, 1985.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – Москва, 1975.

Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы, эмоции: конспект лекций. – Москва, 1971.

Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: понимание структуры личности в клиническом процессе – Москва, 1998.

Макеева А.И. Изучение смысловых полей эмоциональных категорий // Новые исследования в психологии. – 1980. – № 1. – С. 70–75.

Мартынов А.И., Поляков Ю.Ф., Николаева В.В. и др. Моделирование эмоциональной нагрузки у лиц с синдромом дисплазии соединительной ткани сердца // Кардиология. – 1999. – № 11. – С. 51–58.

Наенко Н.И. Психическая напряженность. – Москва, 1976.

Нечаева Г.И. Дрокина О.В., Мартынов А.И. и др. Основы курации пациентов с дисплазией соединительной ткани в первичном звене здравоохранения // Терапия. – 2015. – № 1. – С. 29–36.

Падун М.А. Регуляция эмоций и ее нарушения // Психологические исследования: электрон. науч. журн. – 2015. – Т. 8. – № 39. – Электронный документ. – Режим доступа: http://psystudy.ru (дата обращения: 20.11.2015).

Первичко Е.И. Состояния психической напряженности у больных с синдромом дисплазии соединительной ткани сердца: дис. … канд. психол. наук. – Москва, 1996.

Первичко Е.И. Стратегии регуляции эмоций: процессуальная модель Дж. Гросса и культурно-деятельностный подход. В 2-х ч. Ч. I. Регуляция эмоций: подходы к исследованию // Национальный психологический журнал. – 2014. – Т. 4. – № 16. – C. 13−22.

Первичко Е.И. Стратегии регуляции эмоций: процессуальная модель Дж. Гросса и культурно-деятельностный подход. В 2-х ч. Ч. II. Культурно-деятельностный подход к проблеме стратегий и механизмов регуляции эмоций // Национальный психологический журнал. – 2015. – Т. 1. – № 17. – C. 39−51.

Плужников И.В. Эмоциональный интеллект при аффективных расстройствах: автореферат дис. ... канд. психол. наук. – М., 2010.

Соколова Е.Т. Клиническая психология утраты Я. – Москва, 2015.

Соколова Е.Т. Феномен психологической защиты. // Вопросы психологии. – 2007. – № 4. – 2007. – С. 66–79.

Тарабрина Н.В. Экспериментально-психологическая методика изучения фрустрационных реакций: метод. рекомендации. – Ленинград, 1984.

Тхостов А.Ш. Возможности и перспективы развития культурно-исторического подхода в клинической психологии // Наследие А.Р. Лурии в современном научном и культурно-историческом контексте: К 110-летию со дня рождения А.Р. Лурии / сост. Н.К. Корсакова, Ю.В. Микадзе. – Москва: Факультет психологии МГУ имени М.В. Ломоносова, 2012. – С. 10−36.

Тхостов А.Ш. Депрессия и психология эмоций // Депрессия и коморбидные расстройства / под ред. А.Б. Смулевича. – Москва, 1997. – С. 180−198.

Тхостов А.Ш. Психология телесности. – Москва, 2002.

Тхостов А.Ш., Колымба И.Г. Феноменология эмоциональных явлений // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. – 1999. – № 2. – С. 3−14.

Тхостов А.Ш., Колымба И.Г. Эмоции и аффекты: общепсихологический и патопсихологический аспекты. Ч. 2. Патология эмоций в клинике аффективных и тревожных расстройств // Психологический журнал. – 1998. – Т. 19. – № 5. – С. 81−87.

Фрейд А. Психология Я и защитные механизмы. – Москва, 1993.

Ханин Ю.Л. Краткое руководство к применению шкалы реактивной и личностной тревожности Ч.Д. Спилбергера. – Ленинград, 1976.

Хегенхан Б., Олсон М. Теории научения. – Санкт-Петербург, 2004.

Холмогорова А.Б. Теоретические и эмпирические основания интегративной психотерапии расстройств аффективного спектра: дис. … докт. психол. наук. – Москва, 2006.

Холмогорова А.Б. Может ли культурно-историческая концепция Л.С. Выготского помочь нам лучше понять, что мы делаем как психотерапевты? // Культурно-историческая психология. – 2011. – № 1. – C. 108–116.

Bar-On R. The Bar-On model of emotional-social intelligence. // Psicothema. Vol. 18. 2006. P. 13-25.

Blumenfield, M., Strain, J.J. (Eds.). Psychosomatic Medicine. Lippincott Williams and Wilkins, Philadelphia, 2006.

Compas B.E. et al. Coping and emotion regulation from childhood to early adulthood: Points of convergence and divergence /Compas B.E., Jaser S.S., Dunbar J.P., Watson K.H., Bettis A.H., Gruhn M.A., Williams E.K. // Australian J. of Psychology. 2014. V. 66 (2). P. 71–81.

Coplan J.D., Papp L.A., King D.L., Gorman J.M. Amelioration of mitral valve prolapse after treatment for panic disorder // Am. J. Psychiatry. 1992. V. 149 (11). P. 1587—1588.

Cramer P. The Development of Defense Mechanisms: Theory, Research, and Assessment. New York: Springer-Verlag, 1991.

Denollet J, Schiffer A.A. Spek V: A general propensity to psychological distress affects cardiovascular outcomes: evidence from research on the Type D (distressed) personality profile. Circ Cardiovasc Qual Outcomes. 2010. V. 3. P. 546–557.

Filho, A.S., Maciel, B.C., Romano, M.M.D., Lascala, T.F., Trzesniak, C., Freitas-Ferrari, M.C., Nardi, A.E., Martín-Santos, R., Zuardi, A.W., & Crippa, J.A.S. (2011) Mitral valve prolapse and anxiety disorders. The British Journal of Psychiatry. 199, 247-248.

Freud, S. (1962) The neuro-psychoses of defence. The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud = Die Abwehr-Neuropsychosen (1894). London.

Garnefski, N., & Kraaij, V. (2006) Relationships between cognitive emotion regulation strategies and depressive symptoms: a comparative study of five specific samples Personality and Individ. Diff. 40, 1659–1669.

Gilmour, J., & Williams, L. (2012) Type D personality is associated with maladaptive health-related behaviours. J Health Psychol, 17, 471-478.

Gonzalez, E.A., Pimentel, C., Natale, R.A., Toll, B.A., Soffer, A., & Gralnik, L.M. (2002) Psychiatric and medical co-morbidity in mitral valve prolapse. Ir. J. Psych. Med. 19, 16—20.

Gray P. The Ego and Analysis of Defense - 2nd ed. Jason Aronson, Incorporated, 2005.

Gross, J.J. (2015) Emotion Regulation: Current Status and Future Prospects. Psychological Inquiry. 26, 1–26.

Gross, J.J. (Ed.) (2014) The Handbook of Emotion Regulation (2nd ed.). New York, NY, Guilford Press.

Gross, J.J., & Jazaieri, H. (2014) Emotion, Emotion Regulation, and Psychopathology: An Affective Science Perspective. Clinical Psychological Science. 2, 387–401.

Hagekull, B., & Bohlin, G. (2004) Predictors of Middle Childhood Psychosomatic Problems: An Emotion Regulation Approach. Infant and Child Development. 13, 389–405.

Hayek E., Gring C.N., Griffin B.P. Mitral valve prolapse. Lancet. 2005. V. 365 (9458). P. 507–518.

Karsten, A. (1972) Aspiration level. Encyclopedia of Psychology. New York, Herder and Herder. 1, 84–86.

Koole, S. (2009) The psychology of emotion regulation: An integrative review. Cognition & Emotion. 23, 4–41.

Madden G.J. (Ed.). APA Handbook of Behavior Analysis. Washington: APA Books, 2013.

Mayer J.D., Salovey P., Caruso D.R. Emotional Intelligent: Theory, Findings, and Implication. // Psychological Inquiry. 2004. V. 15 (3). P. 197-215.

O’Rourke R.A., Bailey S.R. Mitral valve prolapse syndrome. In: Fuster V, Alexander R, O’Rourke R.A., et al, eds. Hurst The Heart. 11th ed. New York: McGraw-Hill Professional; 2004. P. 1695–1706.

Pervichko E., Zinchenko Y. Rosenzweig Picture-Frustration Test Modification for a Study of Emotion Regulation Strategies Among the Patients with Stress-Induced Hypertension // European Psychiatry. 2016. V. 33, P. S709-S710.

Rosenzweig, S. (1945) The picture association method and its application in a study of reactions to frustration. J. of Personality. 14, 3-23.

Sadock, B.J., Sadock, V.A., & Ruiz, P. (2015) Kaplan and Sadock’s Synopsis of Psychiatry: Behavioral Sciences. Clinical Psychiatry. Eleventh Edition. LWW. 161-162.

Schacter D.L., Gilbert D.T., Wegner D.M. Psychology: 2nd edition. New York, NY: Worth Publishers, 2011.

Scordo K. (2007) Medication use and symptoms in individuals with mitral valve prolapse syndrome. Clinical Nursing Research. 16, 58-71.

Sheppes, G., Suri, G., & Gross, J.J. (2015). Emotion Regulation and Psychopathology. Annual Review of Clinical Psychology. 11, 379-405.

Stavrakaki, С., Williams, E., Boisjoli, A., Vlad, P., Chassé, H. (1991) Mitral valve prolapse and psychiatric complications: A case report. Journal of Psychiatry and Neuroscience. 16, 45–49.

Vaillant G.E. Ego Mechanisms of Defense: A Guide for Clinicians and Researchers. American Psychiatric Publishing, 1992.

Weiner, H. (1982) Contributions of psychoanalysis to psychosomatic medicine. J of the Amer. Academy of Psychoanal. 10, 27-46.

Wise, T.N. (2014) Psychosomatics: Past, Present and Future. Psychotherapy and Psychosomatics. 83, 65-69.

World health statistics 2016: monitoring health for the SDGs, sustainable development goals. World Health Organization: WHO Press, 2016.