Диссоциация в феноменологической перспективе (на примере спортсменов и представителей экстремальных профессий)

Власик Анастасия Сергеевна Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Коршунов Алексей Владимирович Институт физической культуры, спорта и здоровья Московского педагогического государственного университета

Понятие диссоциации, как и боль­шинство гипотетических кон­структов в психологии, так и не получило своего окончательного, разде­ляемого всеми исследователями, опре­деления. Различные трактовки – и широкие, включающие самые различные психические феномены, и узкие, сво­дящие диссоциацию к специфическим симптомам, возникающим в ответ на травматическое событие, центрируют­ся вокруг понятия нарушения или не­достаточной интеграции различных аспектов опыта. Так, Spiegel & Cardena (Brewin, Holmes, 2003) под диссоциацией понимают временное нарушение непрерывности взаимосвязанных, содружественных процессов восприятия окружающего нас мира и памяти в соче­тании с нарушением собственной иден­тичности (ощущении себя одним и тем же человеком в прошлом, настоящем и будущем). Американская психиатриче­ская ассоциация определяет диссоциа­цию как «нарушение интегрированных в норме функций сознания, осознания подлинности своего эго или моторного поведения, в результате которого опре­деленная часть этих функций утрачива­ется» (Тарабрина, 2007, С. 86).

В различных источниках диссоциа­ция рассматривается и как психологи­ческая защита и как основной механизм симптомообразования при посттрав­матическом стрессовом расстройстве. Кроме этого, существуют работы, авто­ры которых считают диссоциативными и такие, явно не травматического происхождения феномены, как абсорбцию, дорожный транс, гипнотический транс и т.п. Общей чертой описаний этих со­стояний является отмечаемая впоследст­вии странность, необычность испытанных переживаний, их несоответствие ситуации. Одной из отличительных особенностей – изменение привычных «отношений» между телом и сознани­ем (Spiegel, 1994): телесные ощущения, включая боль, позывы к удовлетворению физиологических потребностей, часто ускользают от осознания.

Разнообразию диссоциативных фе­номенов отвечает и отсутствие единой теоретической концепции диссоциа­ции. Более того, нерешенным остается вопрос о том, представляют ли диссоциативные феномены континуум или речь идет о качественно разных состо­яниях, объединенных под общим ти­тром, вследствие недостаточности зна­ний (Handbook of PTSD, 2007).

Отметим, что в современной науч­ной литературе по психологии все мень­ше места отводится описанию и анализу переживаний и тому, что за ними сто­ит, – ученые зачастую ограничиваются констатацией существования какого-то феномена, чтобы в дальнейшем подвер­гнуть его операционализации и выстро­ить всевозможные корреляционные свя­зи с другими переменными. На основе этих данных выдвигаются гипотезы о за­кономерностях, создаются модели, при этом теоретические вопросы о структу­ре феномена, его месте в общем корпу­се представлений о человеке (включая философские основания) остаются незатронутыми. Кажется, именно такая участь постигла диссоциативные явления – так и не определившись до конца с их сущ­ностью, исследователи занимаются их измерением, получая порой удивитель­ные результаты, которые при этом невоз­можно в полной мере проинтерпретиро­вать (Waller, Putnam, Carlson, 1996).

В настоящее время основные иссле­дования диссоциации ведутся в русле когнитивной психологии, с использова­нием, в том числе, методов нейронауки. Нам представляется, что описательные возможности в изучении диссоциатив­ных состояний не исчерпаны – идеи феноменологов о сознании, его связи с телом могут стать плодотворными для понимания механизмов диссоциации и даже для самого очерчивания этого все еще туманного конструкта.

В данной работе, для сохранения ло­гики в изложении идей, мы восполь­зуемся критерием E.F. Howell, предло­жившей разделение диссоциативных состояний на неконтролируемые, патологические, наблюдающиеся при по­сттравматическом стрессовом и мно­жественном расстройствах личности, и произвольные, в той или иной степе­ни, иначе – нормальные, встречающиеся в экстремальных и в обычных ситуаци­ях у людей без выраженных психиче­ских нарушений (Howell, 2005). Косвен­ным подтверждением правомерности такого разделения являются выявленные в исследовании Е.В. Снедкова и С.В. Лит­винцева примечательные результаты: в выборке военных, проходивших служ­бу в Афганистане, у лиц с истерическими чертами (считающихся склонными к диссоциативным состояниям) реже других возникало посттравматическое расстройство (Литвинцев, 2005).

Материалом для иллюстрации фено­менологического анализа диссоциации нам послужат свидетельства специали­стов (сотрудников МВД, имеющих опыт командировок на Северный Кавказ, пси­хологов Центра экстренной психологиче­ской помощи МЧС) – полученные в ходе интервью описания их переживаний в рабочих ситуациях. Для анализа диссоциа­тивных стратегий у спортсменов мы вос­пользуемся данными литературы.

Опыт в феноменологии А. Бергсона и «симптомы вторжения» при посттравматическом стрессовом расстройстве

Чтобы выстроить методологическую базу для нашего исследования, обратим­ся к текстам А. Бергсона, предшествен­ника феноменологической философии во Франции, и комментариям к ним, сде­ланным Ж. Делезом.

По А. Бергсону, реальный опыт пред­ставляет собой композит, смесь из тен­денций, «чистых наличий», принципи­ально («по природе, а не по степени») отличающихся друг от друга. Речь идет о том, например, что, в акте естествен­ного восприятия, помимо собствен­но перцептивных процессов, всегда за­действована и мнестическая функция [1]. Ж. Делез формулирует мысль А. Бергсо­на следующим образом: любой акт восприятия или представления заключает в себе в неравных пропорциях «направ­ление восприятия, помещающее нас сра­зу в материю, и … направление памяти, помещающее нас сразу в мир духа» (Де­лез, 2001, С. 241). В этой цитате затронут важный момент, отсылающий к фунда­ментальному противопоставлению: в ре­альности неразделимые [2] длительность и пространство задают два типа «многообразий», дуализмов. По одну сторо­ну – чистая длительность, дух, память, субъект, «внутреннее многообразие последовательности, расплавленности, организации, неоднородности, качест­венной различенности, … виртуальное и непрерывное многообразие, не своди­мое к числам». По другую – пространст­во, материя, восприятие, «многообразие внешнего, одновременности, рядоположенности, порядка, количественной дифференциации, … числовое многоо­бразие, дискретное и актуальное» (Де­лез, 2001, С. 252). Кажется странным от­несение чистого восприятия к материи, пространству – своеобразие А. Бергсона, усмотревшего ложность рассуждений и идеалистов, и материалистов, заключается в том, как и где он проводит гра­ницу, разделяющую материю и дух. Для французского философа чистое вос­приятие есть функция тела, безличная, «причастная вещам», то, чем «обладало бы существо, поглощенное настоящим и способное, благодаря устранению памя­ти во всех ее формах, достигнуть однов­ременно непосредственного и момен­тального видения материи» (Бергсон, 1992, С. 178). «Мы воспринимаем вещи там, где они есть, восприятие помеща­ет нас сразу в материю, оно безлично и совпадает с воспринимаемым объектом» (Делез, 2001, С. 240).

Субъективной пристрастностью, искажениями человеческое восприятие обязано взаимопроникновению, слия­нию актов чистого восприятия и памя­ти (уточним, памяти духа): «каким бы кратким ни представили мы себе наше восприятие, оно все же непременно обладает некоторой длительностью и, следовательно, предполагает извест­ное усилие памяти, которая объединяет множественность моментов, продолжая их одни в другие». «…Субъективность» чувственных качеств, прежде всего, и состоит в своеобразном стягивании ре­альности посредством нашей памяти, … память в двух своих формах, посколь­ку она набрасывает пелену воспомина­ний на фон непосредственного воспри­ятия и поскольку она стягивает воедино множественность моментов, составляет главное привнесение индивидуального сознания в восприятие, субъективную сторону нашего познания вещей» (Бер­гсон, 1992, С. 177).

Это отступление в область, казалось бы, далекую от актуальных проблем пси­хологии травмы, поможет пролить свет на особенности психических процес­сов при постравматическом стрессовом расстройстве, т.к. нарушения памяти и симптомы вторжения или флэшбе­ки – специфические для травматических расстройств феномены. Пережива­ние события или его фрагментов вновь (в литературе расширительно, т.е. даже при отсутствии помрачения сознания, квалифицируемое как флэшбек) отли­чается от обычных воспоминаний. В от­вет на определенный сенсорный сти­мул – триггер, часто выявляемый лишь при направленном расспросе, по ас­социации, непроизвольно возникают образы пережитого травматического события, сопровождающиеся соответст­вующими той ситуации эмоциями и фи­зиологическим возбуждением. Картины прошлого оживают в сознании и пере­живаются чрезвычайно реалистично, визуализируются столь ярко, как будто бы они происходят прямо сейчас, ная­ву. Ориентировка в окружающей дейст­вительности при этом может сохраняться полностью или частично (феномен двойной ориентировки) или же нару­шаться. В последнем случае наблюдается полная отрешенность от окружающего, поглощенность сценоподобными представлениями с последующей невозмож­ностью припомнить детали видений.

В исследовании S. Hellawell и C. Brewin испытуемые – все соответствующие критериям диагноза посттравматического стрессового расстройства – должны были написать текст, повествующий о травматическом событии, затем отметить в нем те части, которые были написаны ими в состоянии флэшбек. Оказалось, что ука­занные фрагменты отличались упомина­нием большего количества деталей, пре­имущественно относящихся к элементам восприятия (выделено А.В.), использова­нием глаголов в настоящем времени, ча­стым упоминанием смерти, эмоций стра­ха, ужаса и беспомощности. В других частях рассказа чаще описывались так на­зываемые вторичные чувства – гнев, вина (Hellawell, Brewin, 2004).

Кроме этого, флэшбек всегда возни­кает непроизвольно, что отличает его от воспоминаний, которые также, при дол­жной сосредоточенности, могут пред­ставать в сознании весьма явственно. При посттравматическом стрессовом расстройстве, напротив, существенно нарушается возможность произволь­но погружаться в конкретные эпизоды прошлого, в том числе, эмоционально нейтральные. Так, в работе Brennen T. et al. показано, что при намеренном вспоминании событий своей жизни в от­вет на предъявление стимульного сло­ва (например, счастливый, злой и т.д.) пациенты с посттравматическим стрес­совым расстройством склонны воспро­изводить какие-то повторяющиеся, ре­гулярные ситуации (overgeneral recall from autobiographical memory), в то вре­мя как лица контрольной группы чаще детально описывают конкретные эпизо­ды (Brennen et al., 2010).

Перед учеными когнитивного на­правления – авторами этих исследова­ний стоял вопрос: являются ли флэшбе­ки результатом дезорганизации системы обычной автобиографической памяти или речь идет о совершенно ином спо­собе хранения, переработки и воспро­изведения информации. Истоки послед­ней идеи можно проследить в работах П. Жане, автора первой концепции диссоциации. Указывая на особую роль памя­ти в согласованном протекании психи­ческих процессов, в образовании связей между прошлым и настоящим индиви­да, организации и распределении по ка­тегориям поступающей информации, французский психиатр полагал, что в системе человеческой памяти существует несколько уровней кодирования информации. Современный вариант этой идеи представлен теорией двойной репрезен­тации (dual representation theory) Brewin. Им постулируется наличие двух систем памяти (Brewin, Holmes, 2003). Одна кодирует ту информацию, которая осозна­ется, может быть выражена вербально, составляет часть автобиографического нарратива («verbally accessible memory», VAM). В другой – фиксируются впечатле­ния, на которых в момент события произ­вольное внимание не было сконцентри­ровано (запахи, вспышки света, телесные ощущения, боль и др.). Эти переживания не всегда доступны словесному выраже­нию и могут быть вызваны к жизни спе­цифическими триггерами, проявляясь в виде ярких, эмоционально насыщенных образов прошлого. Эта система памяти на­звана Brewin «ситуационно доступной па­мятью» («situationally accessible memory»). Следует подчеркнуть, что возможность произвольного извлечения информации из нее сильно ограничена. Пользуясь терминологией, принятой в отечественной школе психологии, можно говорить о том, что человек «не владеет» этой памятью как своим психическим процессом.

Проведенные Brewin исследования позволяют довольно точно описать пе­реживания флэшбек и характер воспро­изведения травматического материала, однако на наш взгляд, они недостаточ­ны, чтобы подтвердить выдвинутую ги­потезу. Механизм возникновения флэш­бек не исчерпывается указанием только на особенности функциониро­вания мнестических процессов, флэш­бек подразумевает нарушения и внима­ния, и волевых функций. Речь идет не только о зрительном образе, предстаю­щем перед мысленным взором субъекта, а о целостном состоянии, подобно тому, как состояние дежа вю не является по­вторением чего-то как будто бы виден­ного – «повторяется все состояние со­знания целиком» (Курган). По этой же причине термин ревизуализация (revisualization), который часто исполь­зуется в когнитивной науке как синоним слова флэшбек, на наш взгляд, неточен.

Флэшбек – актуализация слоя опы­та, который как любой другой должен был бы включать контекст, задаеющий смысл, определенное переживание себя, однако в экстремальной ситуации имен­но контекст был разрушен, смысл утра­чен и интенсивно переживалась угро­за существованию собственного Я. Этот опыт, например, боевых действий или насилия в отношении индивида, образует некую капсулу. Как несубъективи­рованный, неприсвоенный, он не может быть выстроен человеком в последова­тельную историю, которую можно было бы рассказать другому, не впадая вновь в диссоциативное состояние. В терми­нах бергсоновской концепции психи­ческого этот опыт принадлежит, скорее, пространству, материи или иначе – остается восприятием и не приобретает статуса воспоминаний.

Субъективность по А. Бергсону и «нормальные» диссоциативные состояния

Реконструируем представления А. Бер­гсона о сознательном «я». Это образно- метафорическое описание душевной жизни опирается на данные феномено­логической интуиции. Философ говорит о «я» как о сфере, своей поверхностью со­общающейся с внешним миром – не физическим, а миром как образом или, точ­нее, совокупностью отдельных образов. Граница, нечеткая, размытая, маркиру­ет постепенный переход от пространст­ва внешнего к длительности внутреннего: «… чем глубже мы проникаем в сознание, чем больше наше «я» вновь становит­ся самим собою, тем в большей степе­ни наши состояния сознания переста­ют рядополагаться, тем больше они начинают взаимопроникать, сливаться и окрашивать друг друга» (Бергсон, 1992, С. 121). Слияние состояний в по­ток, постоянная изменчивость, неопре­деленность (как невозможность обо­значить словом) отличает подлинное («основное», по А. Бергсону) «я» – источник свободного, спонтанного действия. А на поверхности «… состояния наше­го сознания кристаллизуются в слова, а наше конкретное, живое «я» покрыва­ется коркой четко очерченных психоло­гических фактов, друг от друга отделен­ных и, следовательно, застывших». Итак, слово, любой неизменный образ – то, в чем незаметно теряется наше подлин­ное «я» (или иначе: то, в чем оно отчужда­ется). «Резко очерченное, грубое слово, накопляющее в себе устойчивые, общие и, следовательно, безличные элементы наших представлений, подавляет или, по меньшей мере, прикрывает нежные, неу­ловимые впечатления нашего индивиду­ального сознания» (Бергсон, 1992, С. 107). Погружение в себя, уплотнение конкрет­ных, чувственных образов воспоминания, «отождествление с нашим основным «я»» (Там же, С. 12) представляет собой вопро­шание без гарантии на ответ. Оно вряд ли когда-либо достигается полностью, ско­рее, осуществляется колебаниями, пере­ходами между различными слоями со­знания. Это описание знакомого каждому психологического опыта, с необходимо­стью предшествующего акту рефлексии.

Длительность, описываемая в ранних работах как психологический опыт [3], в итоге выступает в качестве основы философского метода – интуиции, ко­торая, в свою очередь, связана с актом вопрошания. Именно в этом акте и воз­можно появление подлинного, истинно­го я: «…интуиция – это движение посред­ством которого мы возникаем из нашей собственной длительности, посредст­вом которого мы используем нашу соб­ственную длительность, дабы утвердить и немедленно распознать существова­ние других длительностей над и под нами» (Делез, 2001, С. 247). Здесь под­черкивается нестатичность, постоянное усилие в борьбе за возможность быть субъектом. «Субъект – это то, что раз­вивает само себя …, субъект выходит за свои пределы, ставит под сомнение са­мого себя» (Там же, С. 86).

Представляется, что нормальное фун­кционирование психики заключается – в терминах А. Бергсона – в постоянном переходе от пространства к длительно­сти и обратно. Так, например, мучитель­ный поиск вербального выражения для схватывания сложного переживания предполагает погружение «в себя», прикосновение к «подлинному я» и может закончиться обретением нового значе­ния, нового смысла, зафиксированно­го в слове. Мы предполагаем, что имен­но этот переход между пространством и длительностью становится невозмож­ным в диссоциативных состояниях.

Диссоциативные феномены описаны прежде всего со слов пострадавших, мно­гие из которых сообщают о неожидан­ной для них собранности, удивительном спокойствии в опасной, критической ситуации, что нередко сопровождается ощущением отсутствия («как будто меня там не было»), переживанием своих действий как автоматизированных («был как робот»). Представители экстремальных видов профессий (военные, спасатели и т.п.) рассказывают о подобных состо­яниях, предшествующих ситуациям, потенциально травматичным, угрожающим жизни или психическому благополучию. Уже перед выходом на работу, выездом на место чрезвычайной ситуации состояние специалиста меняется: вместо волнения, грозящего дезорганизацией деятельнос­ти, – собранность, сосредоточенность на поставленной задаче, при этом все дру­гие жизненные процессы, включая физи­логическим потребности, редуцированы.

Пример:

Сотрудник ОМОН, рассказывая о ко­мандировке времен второй Чеченской кампании, в частности, отмечает, что при­ходилось выезжать с базы в Грозный на небронированной машине, тут же добав­ляет: «Если бы в нормальном состоянии был бы, не поехал бы, … сейчас это по­нимаю». На следующей встрече поясня­ет: «Чувство опасности приходит после, в процессе, когда чем-то занят, не так».

Некоторые сотрудники ОМОН и большинство психологов МЧС дают более развернутые описания и трактовки этого феномена.

Пример:

Психологи МЧС рассказывают: «Иног­да форму надеваю, меняюсь, приобре­таю варианты измененности самой себя. Без формы однажды (по настоянию на­чальства) было сложнее, я лишалась че­го-то… Каждый раз состояние менялось: большая собранность, состояние до­вольно приятной собранности-осознан­ности, готовности к чему-то… Очень ане­стезирующее состояние, особенно когда в собственной жизни «жесть». Все силь­ные эмоции исчезают, очень отстранен­ная от самой себя», «Очень страшно вы­езжать было, особенно вначале. Через какое-то время на выезде стала иденти­фицироваться со здравым смыслом, т.е. представлять, что на моем месте человек мыслящий здраво, разумный, после это­го стало спокойнее».

О работе с пострадавшими, находя­щимися в состоянии острого горя: «Я понимаю, что это моя работа, … но, по большому счету, я здесь отстраненная… Меньше эмоциональной подстройки, ты – сам по себе, ты – работник МЧС».

С точки зрения феноменологии, та­кая диссоциация оказывается возмож­ной благодаря приостановке движения от пространства к длительности и фик­сации на каком-либо образе или пред­ставлении, чем-то «пространственном» в терминах А. Бергсона. Заочно в ситу­ации, потенциально травматической и, следовательно, не предполагающей смысла и какой-либо иной роли для че­ловека, как только роли жертвы, устанав­ливается позиция субъекта (например, спасатель), задающая и определенный смысл происходящего, и границы ком­петенции. Это происходит посредством актуализации некоей идентификации, принятии на себя конкретных черт или образа. Указанный акт позволяет специ­алисту остаться до некоторой степени отчужденным от ситуации, личностно не вовлечься в нее и, что важно, удер­жать временную форму процессов рабо­чей деятельности в чрезвычайной ситуа­ции, исходя из имеющихся представлений о профессиональной позиции, действо­вать эффективно, не чувствуя усталости, совершать действия, для которых в «нор­мальном» состоянии было бы необходимо прикладывать специальные волевые уси­лия (Стрелков, 2005, 2010). Вместе с тем, связь с «подлинным я», в понимании Бергсона, утрачивается, что влечет за собой ряд последствий, а именно: потерю «при­сутствия» (в том смысле, в котором о нем говорят психологи) и спонтанности.

Пример:

Психолог МЧС рассказывает о готов­ности следовать приказанию генерала в экстремальной ситуации – приказа­нию, выполнение которого расходилось бы с разделяемым респондентом взгля­дом на суть работы психолога: «Поня­ла, что в тот момент я себя потеряла как психолога, психотерапевта, человека – действовала без личного своего отно­шения, человеческого сочувствия, … тог­да почувствовала некоторое облегчение, когда он (генерал МЧС) дал указание: за меня что-то решили, а хорошо-плохо было фиолетово. Качество присутствия становится минимальным».

Непосредственно в экстремальной ситуации зачастую оказывается невоз­можным находить творческие, нестан­дартные решения, выучиться чему-то новому. Как выразился один из респондентов нашего исследовании: «Для спе­циалиста мыслить в чрезвычайной ситу­ации – это лишнее».

Произвольное регулирование внимания и диссоциативная стратегия у спортсменов

В спортивной психологии исследова­нию различных аспектов внимания и их влиянию на результаты спортсменов в со­ревнованиях посвящено множество работ. С 70-х гг. XX века ученые выделяют так называемые ассоциативные и диссоциатив­ные стратегии, которые применяют, например, бегуны на длинные дистанции, марафонцы. Ассоциативная стратегия за­ключается в отслеживании спортсменом своих телесных ощущений, дыхания, мы­шечного напряжения, боли во время бега, в осознавании своего эмоционального состояния, в произвольном регулирова­нии темпа. При использовании диссоциа­тивной стратегии индивид фокусируется, скорее, на внешних моментах, не связан­ных с бегом: он наблюдает пейзаж, ду­мает о посторонних проблемах, видит сны наяву. Главное при этом – ограни­чить влияние сенсорной информации на тело. Подобная диссоциация контроли­руемая, гораздо менее выраженная, чем у лиц экстремальных видов профессий, затрагивающая лишь телесные ощущения и эмоциональное состояние, позволяет не испытывать боль и усталость. Согласно нашим представлениям, условием диссоциации в данном случае выступает пред­варительная ориентация на достижение результата, цель – пробежать дистанцию.

Исследования показали, что боль­шинство спортсменов используют имен­но диссоциативную стратегию, однако наиболее опытные и демонстрирующие высокие результаты марафонцы чередуют фокусирование на телесных ощу­щениях и внешних моментах, т.е. пере­ключаются с одной стратегии на другую (Silva, Appelbaum, 1989; Morgan, Pollock, 1977; Morgan, 1981; Gill, Strom, 1985). Благодаря ассоциативной стратегии оказывается возможным произвольное достижение расслабления, необходимое при длительных физических нагрузках (Smith et al, 1995), а также формирова­ние и накопление опыта, которое в со­стояниях диссоциации, на наш взгляд, практически не происходит.

Заключение

В данной статье мы попытались зано­во осмыслить некоторые состояния, тра­диционно объединяемые понятием дис­социации, с позиции феноменологии А. Бергсона. Диссоциация, в терминоло­гии этого французского философа, вы­ступает как нарушение координации между пространством и длительностью. Причем, важно отметить, что речь идет не о дезорганизации психической жиз­ни, а скорее об особой организации, за­ключающейся в «расслоении» опыта в экстремальных ситуациях, предъявля­ющих повышенные требования к ресур­сам человека. При этом диссоциация со­ответствующих обстоятельствам эмоций и когнитивной составляющей выполня­ет защитную функцию. Например, отсут­ствие переживаний ужаса, страха, беспомощности, ощущений боли позволяет человеку целенаправленно действовать, или иначе: сохранять временную форму процессов в деятельности.

В случае последующей патологиче­ской диссоциации (при посттравмати­ческом стрессовом расстройстве) мо­мент травматического события отмечен тем фактом, что некоторые впечатления не дают себя субъективировать, они по своей сущностной природе остаются в регистре восприятия, материи. Столкнувшись с чем-то непереносимым, субъект лишается самообладания, утра­чивает свободу действий, захватывается ужасом, паникой, поглощается внешним, т.е. пространством, оказывается «выр­ванным» из своей длительности. Сохра­нение субъективности за счет некото­рого отстранения от реальности путем «нормальной» диссоциации – вот за что борется человек в экстремальной ситу­ации, цена поражения – последующее страдание от симптомов вторжения.

Диссоциация, осознаваемая, отчасти произвольная и контролируемая лица­ми, задействованными в экстремальных видах труда, оказывается одной из стра­тегий, которую используют спортсмены при длительных физических нагрузках. Создание и применение адекватного ди­агностического инструментария, пси­хологическая работа со спортсменами по регулированию фокуса внимания во время соревнований будет способство­вать достижению ими более высоких спортивных результатов.

Примечания:

1.«Наши восприятия, несомненно, пропитаны воспоминаниями и, наоборот, воспоминание … становится наличным, актуальным, только заимствуя тело какого-нибудь восприятия, в которое оно воплощается» (Бергсон, 1992, С. 198).

2.«… материя никогда не ослаблена в достаточной мере, чтобы быть чистым пространством, чтобы уже не обладать данным минимум сжатия, благодаря которому она задействована в длительности и благодаря которому сама отчасти является длительностью. И, наоборот, длительность никогда не сжата в достаточной мере, чтобы быть независимой от внутренней материи, где она действует, от протяженности, ко¬торую она собирается сжать» (Делез, 2001, С. 299).

3.«Чистая длительность есть форма, которую принимает последовательность наших состояний сознания, когда наше «я» просто живет, когда оно не устанавливает различия между наличными состояниями и теми, что им предшествовали» (Бергсон, 1992, С. 93).

Литература:

Бергсон А. Материя и память // Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. – Москва : Московский клуб, 1992. – 336 с.

Бергсон А. Опыт о непосредственных данных сознания // Собрание сочинений в четырех томах. Т.1. – Москва : Московский клуб, 1992. – 336 с.

Делез Ж. Эмпиризм и субъективность: опыт о человеческой природе по Юму. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза / Ж. Делиз. –Москва : ПЕР СЭ, 2001. – 480 с.

Курган А.А. Тайна феномена дежа вю: опыт феноменологического анализа. Электронный ресурс. – Режим доступа : http://hpsy.ru/public/x3482.htm

Литвинцев С.В. Боевая психическая травма: руководство для врачей / С.В. Литвинцев, Е.В. Снедков, А.М. Резник. – Москва : Медицина, 2005. – 432 с.

Стрелков Ю.К. Временная форма профессионального опыта / Ю.К. Стрелков // Вестник. Моск. Ун-та. Серия 14. Психология. – 2010. – №2. – С. 23-31.

Стрелков Ю.К. Психологический смысл длительности / Ю.К. Стрелков // Известия ТРТУ. Тематический выпуск «Гуманитарные проблемы современной психологии». – 2005. – №7 (51). – С. 43-47.

Тарабрина Н.В. Практическое руководство по психологии посттравматического стресса. Ч. 1. Теория и методы / Н.В. Тарабрина, В.А. Агарков и др.. – Москва : Когито-Центр, 2007. – 208 с.

Brennen T. et al. Trauma exposure and autobiografical memory // Journal of Traumatic Stress. – 2010. – Vol. 23. – № 2. – pp. 240-247.

Brewin C., Holmes E. Psychological Theories of PTSD // Clinical Psychology Review. – 2003. – Vol. 23. – № 3. – pp. 339-337.

Gill D.L., Strom E.H. The effect of attention focus on performance of an endurance task // International Journal of Sport Psychology. – 1985. – Vol. 16. – pp. 217-223.

Handbook of PTSD: science and practice / edited by M.J. Friedman, T.M. Keane, P. A. Resick. – 2007.

Hellawell S.J., Brewin C.R. A comparison of flashbacks and ordinary autobiographical memories of trauma: content and language // Behavioral Research and Therapy. – 2004. – 42. – pp. 1-12.

Howell E.F. The dissociative mind. – The Analytic Press, Inc., Publishers, 2005.

Morgan W.P. Psychophysiology of self-awareness during vigorous physical activity. // Research Quarterly for Exercise and Sport. – 1981. – Vol. 52. – pp. 385-427.

Morgan W.P., Pollock M.L. Psychologic characterization of elite distance runner. // Annals of the New York Academy of Sciences. – 1977. – Vol. 301. – pp. 382-403.

Silva III J.M., Appelbaum M.I. Association-dissociation patterns of United States Olympic Marathon Trial contestants // Cognitive Therapy and Research. – 1989. – Vol. 13. – issue 2. – pp. 185-192.

Smith A.L., Gill D.L., Crews D.J., Hopewell R., Morgan D.W. Attentional strategy use by experienced distance runners: Physiological and psychological effects // Research Quaterly for Exercise and Sport. – 1995. – Vol. 66. – pp. 142-150.

Spiegel D. Dissociation: Culture, Mind, and Body. – Standford California, 1994.

Waller N.G., Putnam F.W., Carlson E.B. Types of dissociation and Dissociative Types: A Taxometric Analysis of Dissociative Experiences // Psychological Methods. – 1996. – Vol. 1. – № 3. – pp. 300-321.