Христианская психология как научное направление: к истории вопроса.

Братусь Борис Сергеевич Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Федеральный научный центр психологических и междисциплинарных исследований

Напомним афоризм, приписывае­мый Герману Эббингаузу: «У пси­хологии давнее прошлое и корот­кая история». Давнее прошлое теряется в веках, когда предметом психологии была душа, разного рода представления о ее страстях, волнениях, переживаниях, па­дении, возвышении и т.п. Изыскателями этой области были философы, писатели, историки и, едва ли не в первую очередь, теологи. Например, связь между психоло­гией и духовным образованием в России присутствовала издавна, со времен еще Киево-Могилянской духовной академии. Достаточно сказать о самой первой в Рос­сии книги по психологии. Это – «Наука о душе» Ивана Михайлова, которая выш­ла в Москве в 1796 году (Ананьев, 1947; Ждан, 1997). Однако, как было показа­но петербургским историком Ю.М. Зень­ко, автором книги является не Иван Михайлов, а Иван Михайлович Кондорский, который, что важно в данном контексте, был лицом духовного звания: во время написания книги дьяконом, а позже – про­тоиереем Русской православной церкви (Зенько, 2000, 2009). Отметим, что эта книга сочетала как духовно-религиозную сторону изучения души, так и последние достижения тогдашнего психологического знания. А.Н. Ждан свидетельствует, что «И. Михайлов произвел систематизацию психологических знаний в духе англий­ского эмпиризма (Ждан, 1999, С. 122). С этого времени можно проследить диа­лог церкви и психологии в России, кото­рый длился до начала ХХ века, когда он был прерван разгромом церкви и цер­ковных наук, а вскоре и разгромом самой психологии (Братусь, 2000).

Возвращаясь к афоризму Эббингауза, можно сказать, что сравнительно дол­гое (почти 200 лет) прошлое взаимоот­ношений церкви (более узко – духовно­го образования) и психологии сменилось в России совсем коротенькой историей ее диалога с уже научной психологией. Если условным годом рождения научной психологии считать год открытия Виль­гельмом Вундтом Лаборатории экспери­ментальной психологии при Лейпциг­ском университете (1879), то эта история укладывается примерно в сорокалетие, поскольку к 1920-ым годам ни о каких изысканиях в области психологии веры, религии, христианства при советской власти речи уже быть не могло. На деся­тилетия остановились в России теологи­ческие исследования (малая часть ушла с русской эмиграцией на запад и там со­хранился очаг их свободного развития). Что касается репрессированной научной психологии, то в нашей стране были под корень вырублены: педология (детская и педагогическая психология), психотех­ника (психология труда и инженерная психология), психоанализ, тестология, зоопсихология, социальная психология, поведенческая психология, психотера­пия и др. (Братусь, 2000).

Фактическое уничтожение целых на­правлений научной психологии при­шлось на тридцатые годы прошлого века, а первая возможность вновь приступить к некоторым из них появилась лишь к 1960-ым. Однако о христианской пси­хологии, несмотря ни на какие «оттепе­ли», по-прежнему речи быть не могло. И хотя «безбожные пятилетки» и массо­вые репрессии миновали, все, связанное с упоминанием (тем более, исследовани­ем) религии, веры в Бога (писавшимся тогда с маленькой буквы), подвергалось жесткой цензуре. Более того, именно в это (хрущевское) время из программ духовных училищ была исключена психология, читавшаяся там, как говорилось, со времен Киево-Могилянской академии. В этом плане христианская психология – наиболее длительно (около семидесяти лет) репрессированная ветвь психологического познания.

Надо ли говорить, что на Западе психо­логические исследования такого рода шли все эти годы своим чередом и в настоящее время можно назвать десятки зарубежных журналов, сотни статей и монографий, множество симпозиумов и конференций, связанных с темами христианской психологии и психотерапии. Вряд ли мож­но назвать хоть одного крупного зару­бежного психолога, который не был бы отмечен значимыми работами в области психологии веры и религии. Достаточно вспомнить В. Джеймса, З. Фрейда, К. Юнга, Э. Фромма, Г. Олпорта, В. Франкла и др. В России же возможность открытого дви­жения в этом научном направлении могла появиться только после конца диктата со­ветской идеологии.

***

Вместе с тем, дело нельзя предста­вить лишь таким образом, что сами по себе новые условия («перестройка», «де­мократия») могли вернуть исследования в этой области. Как справедливо написал в начале девяностых прошлого века С.Л. Воробьев, постановка вопроса о христианской психологии была отнюдь не данью тогдашней моде, а по­пыткой «в специфической форме ре­шить актуальную задачу восстановления связи. Наивно полагать, что кто-то по своей воле может вызвать из небытия полузабытые истины. Напротив: это по­лузабытое нами Бытие «вызывает» нас из нашего неподлинного бытия – «небытия». Мы лишь духовный орган, реагиру­ющий на этот «зов» и пытающийся дать какой-то «ответ» (Воробьев, 1995, С. 85).

Неслучайно поэтому, что определен­ные идеи, мысли относительно христи­анской психологии появлялись (даже так – не могли не появляться) и при со­ветской власти. Разумеется, не прямо и открыто в жестко подцензурной пе­чати, а в разговорах, рассуждениях, намеках, письмах. Со стороны богословия очень интересным в этом плане доку­ментом является письмо (от февраля 1975 г.) иеросхимонаха Сампсона (Сиверса), в котором он, в частности, пи­сал: «Очень жаль, выражу я, грешнейший и убогий ученостью, что на лекциях по нравственному богословию, т.е. по аске­тике (которая с некоторых пор не чита­ется и не преподается в нашей Духовной Академии) не введен предмет «право­славная психология», который анализировал бы психологию страстей греховных, наклонности к ним, виды их проявлений, корни их и происхожде­ние, и невольно бы научал пастырей быть лекарями грехов и пороков каю­щихся, и смог бы наглядно-убедитель­но приводить к покаянию, т.б. которое не есть осознание наименованиями гре­ха священнику на исповеди, но есть жи­тельство, перерождение сердца с прине­сением плодов осознания греха… ».

Комментируя текст, его публикатор С.Л. Воробьев пишет: «Оставим в сторо­не обычные для христианского подвиж­ника самохарактеристики типа «греш­нейший» и «убогий ученостью»: старец Сампсон, в миру граф Сиверс – чело­век уникальной духовной биографии и европейской учености. Обратим вни­мание на два момента в письме: четкое осознание «зова» Бытия и конкретный ответ на этот зов, формирующий, в сущности, предмет и задачи православной психологии: целостное живое знание о генезисе греховных страстей и па­стырское искусство врачевания чело­веческих душ. При таком понимании православная психология становится частью сотериологии – учения о спасе­нии человека, восстановлении его души, поврежденной грехопадением» (Воро­бьев, 1995, С. 86-87).

По сути, в этом письме старец Самп­сон говорит об острой актуальности для всей пастырской деятельности система­тической разработки одного из пунктов представленной еще святителем Феофа­ном Затворником программы христиан­ской психологии, где кроме «состояния под грехом» планировалось исследова­ние «в естественном состоянии» и «в со­стоянии под благодатью» (Феофан За­творник, 1995). В любом случае, мысль о соотнесении такой психологии с сотериологией, спасением человека и его души остается стержневой для данного (со стороны богословия) подхода [1].

***

Нельзя сказать, что не было определенного движения и внутри психологии советского периода (по крайней мере, могу свидетельствовать о семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века). Хотя об употреблении в науке близких к христианскому подходу представле­ний, как упоминалось, прямой речи быть по-прежнему не могло, но в эти годы появился и возрастал общий инте­рес к исследованиям личности, индиви­дуальности. Это уже поворачивало пси­хологов к проблемам внутреннего мира человека, который, в свою очередь, немыслим без учета духовных и религиозных аспектов сознания. В этом поворо­те следует особо отметить исследования смысловой сферы личности, ее мотива­ционно-ценностного содержания. На­конец, и главное, в профессиональной среде стали появляться психологи, со­знательно формирующие понятийный аппарат, способный идти на сближе­ние с началами христианской антропо­логии (Т. А. Флоренская, Ф. Е. Василюк, В. И. Слободчиков, Б. С. Братусь и др.). «Перестройка» в этом плане (прав С.Л. Воробьев) создала условия для переведе­ния этих предпосылок и возможностей в стадию первых реальных шагов.

***

Если определить условную точку от­счета этого движения (в Москве), то можно назвать апрель 1990 года. Имен­но в апреле в Московском универси­тете проходят Ломоносовские чтения, в которых принимают участие ведущие ученые всех факультетов. С определен­ного времени эти форумы стали предва­рять так называемые (в рабочем, разуме­ется, обиходе) «детские Ломоносовские чтения» – Всероссийскую студенческую конференцию. В рамках этой конференции на факультете психологии при­мерно с 1987 года сложилась традиция делать в один из последних ее вечеров большой открытый семинар, посвя­щенный какой-либо общей и значимой теме. Организовывать и вести эти семи­нары студенты просили меня. Помню очень удачные, с участием многих заме­чательных психологов семинары: «Ва­вилов и Лысенко как архетипы науки», «Сталинизм как социально-психологи­ческое явление» с привлечением созданного тогда недавно общества «Мемори­ал» и др. В начале 1990-го года ко мне пришли студенты с просьбой об очеред­ном общем «детско-ломоносовском» се­минаре, но на этот раз тему предложили сами: «Психология и религия». Сказали и о том, что пригласили на этот семинар двух православных священников, при­мерно за десять лет до этого окончив­ших наш факультет, а затем уже перешедших в церковь (в те годы это всегда было достаточно драматическое деяние, требующее личного мужества и проти­вопоставления советскому миру). Ко­нечно, я сразу понял, кого они имели в виду – священников Бориса Ничипо­рова и Иоанна Вавилова. Семинар со­брал полный зал, было много вопросов, выступлений и, по итогам, было решено в скором времени собраться вновь.

Так на факультете психологии Мо­сковского университета появился и стал регулярным семинар по христианской психологии и антропологии под руко­водством Б.В. Ничипорова, И.В. Вави­лова и автора этих строк. На обсужде­ние с самого начала ставились вопросы не только психологии веры и религии, но самого широкого гуманитарного кру­га – от литературоведения, культуроло­ги до психологии восприятия и психотерапии. Весьма широким и ярким был и состав участников – не только ведущие отечественные психологи (В.В. Давыдов, В.П. Зинченко, Л.А. Петровская, И.В. Равич-Щербо, К.Г. Сурнов, Т.А. Флоренская, А.Г. Асмолов, Ф.Е. Василюк, А.И. Донцов, Е.Н. Ениколопов, В.А. Иванников, А.Ф. Ко­пьев, Н.Л. Мусхелишвили, В.Ф. Петренко, В.А. Петровский, А.И. Подольский, В.А. Пономоренко, Е.Н. Проценко, А.А. Пузы­рей, В.В. Рубцов, В.И. Слободчиков, А.С. Спиваковская, В.В. Умрихин, В.Н. Цапкин, Е.И. Шлягина и др.), но и биологи, фи­лософы, историки, литературоведы (В.Л. Воейков, С.Л. Воробьев, А.Б. Зубов, А.Н. Кричевец, Б.Н. Любимов, В.Г. Моров, В.С. Непомнящий, Л. Тайван, Ю.А. Шрейдер, Б.Г. Юдин и пр.) и, разумеется, священники, многие из которых являлись выпускниками Московского университета (Иоанн Вавилов, Артемий Владимиров, Владимир Кильчевский, Андрей Кураев, Валерий Ларичев, Андрей Лоргус, Борис Нечипоров, Владимир Мокренко и др.).

Практически все эти семинары про­ходили при переполненной аудитории, которую составляли не только студенты и преподаватели факультета психоло­гии, но и (судя по спискам участников) представители многих других учрежде­ний и институтов, словом, «вся Москва». Каждый семинар становился, действи­тельно, событием, которого ждали, и ко­торое не обманывало ожиданий. Начи­налось действо в пять вечера и длилось (без перерыва) часа три, это включало основной доклад (или несколько докла­дов), вопросы, обсуждения, дискуссии, заключение ведущих. После семинара большинство участников не расходи­лись, продолжая (уже в кулуарах) обсу­ждение и разговоры. Зрелище получа­лось совершенно необыкновенное для недавней, да официально еще продол­жающейся (до августа 1991) советской истории: по коридорам Московского университета ходили вперемешку свя­щенники, преподаватели, ученые, сту­денты – парами, группами, говорили, спорили на темы, которые еще недавно были под строгим запретом.

Скоро вокруг семинара образовался постоянный кружок – «актив», появилась группа интересующихся проблемой сту­дентов (большую роль в консолидации последних сыграла старший препо­даватель факультета Г.Н. Плахтиенко). Студенты стали помогать в проведении семинаров (обеспечение аудитории, стульев, столов, встреча докладчиков, организация чаепития после семинара и т.п.). Расходились окончательно из здания на Моховой только перед закрыти­ем факультета – часов в десять вечера.

Пишу это вовсе не ради лирических воспоминаний, а потому, что происхо­дившее было важным показателем, мож­но сказать, критерием, индикатором дей­ствительной актуальности, внутренней необходимости появления данного со­бытия. Существенное в науке возника­ет вовсе не так, как это видится многим нынешним (впрочем, и прошлым и, бо­юсь, будущим) чиновникам от науки. Им кажется, что с помощью ими же прикор­мленных, и в этом плане, коррумпиро­ванных экспертных советов они могут определять (назначать) «приоритетные направления», которые снабжать затем (следующий повод для комбинаций) разной по уровню «материально-тех­нической базой», премиями, грантами и т.п. Они же планируют сроки и формы предстоящих результатов и открытий [2]. На деле (надо ли это лишний раз говорить нашему просвещенному читателю) направления рождаются изнутри самой науки, ее внутренней логики развития и поиска истины. Науку, как свободное искусство (раньше, в некоторых класси­фикациях, она в эту рубрику и входила), нельзя купить или продать, что, разуме­ется, не отрицает необходимость часто весьма дорогостоящей «материально- технической базы», заслуженно высо­ких зарплат и т.п. Замечательна формула, приписываемая академику Арцимови­чу: «Наука есть осуществление собствен­ного любопытства за государственный счет». Еще лучше у Пушкина: «… не про­дается вдохновенье, но можно рукопись продать». Первое – не покупаемое нача­ло («священный огонь») не только сво­бодной поэзии, но и свободной науки. И лишь как следствие первого может (риск неизбежен как при всякой свободе) появиться второе, относительно которо­го не грех и поторговаться (чего, кстати, как наглядно демонстрирует история, на­стоящий ученый или художник делать, как правило, решительно не умеют и сво­ими, даже выдающимися результатами особого капитала не наживают).

***

Оглядываясь сейчас назад, видишь, что в тех семинарах (1990-1993) со­шлись основные условия событийного явления: Время, Место, Люди, Действие. Начало девяностых при всех его сложностях, перегибах, промахах, бездене­жье стало «глотком свободы», откупори­ванием прежде закрытых возможностей и направлений (другое дело, что дале­ко не все из них оказались потом благо­приятными). В психологии (в противовес прогнившему за годы «застоя» официаль­ному Обществу психологов СССР) ста­ли появляться все новые добровольные профессиональные объединения: Ассо­циация практических психологов, Пси­хоаналитическая ассоциация, Ассоциация гуманистической психологии и др. Была фактически снята цензура на за­рубежную психологическую литературу, появились разнообразные переводные книги как классические, так и современ­ные, стали приезжать западные ученые (причем поначалу звезды самой первой величины – Виктор Франкл, Карл Род­жерс, Вирджиния Сатир и др.). К читателям возвращались запрещенные про­изведения художественной литературы, книги по философии, теологии, истории. Общество потянулось к Церкви, это было время необыкновенного подъема интереса к религии, к духовным тради­циям. В храмах образовывались, букваль­но, целые очереди людей, стремившихся принять крещение (что дало основание назвать это время «вторым крещением Руси»). Лекции священников собирали залы, а заезжие американские проповед­ники иногда – стадионы. Этот, с позволе­ния сказать, «ажиотажный спрос», конеч­но, должен был иссякнуть и наступить некоторое отрезвление, а затем откат и даже «мода» на отрицание всякой цер­ковности, но семинары пришлись как раз на подъем этого пика.

Что касается Места, то оно (по субъек­тивному мнению автора) лучшее из воз­можных в стране – Московский государ­ственный (в прошлом императорский) университет [3]. Факультет психологии, где происходили семинары, находился на старой территории университета, в «цен­тре центра», на Моховой улице, рядом с Кремлем [4]. И вот уже четверть тысячеле­тия развитие российской культуры и про­свещения связано со стенами Московско­го университета.

Но главное – Люди. Семинары со­здали условия для встречи, знакомства и затем создания группы тех московских психологов, которые при всем научном разномыслии каждого были объеди­нены общим желанием вернуть психо­логии душу и душе – психологию. Это была линия, непосредственно ведущая к осуществлению идеи христианской психологии. Но была и другая, может быть менее очевидная на первый взгляд, однако чрезвычайно важная – возвра­щение психологии в то переплетение наук о человеке, в котором она пребыва­ла (и даже могла занимать центральное место) во времена своего становления, поиска и обретения самостоятельного статуса. Напомним, что среди учреди­телей и активных участников первого в России и одного из первых в мире Психологического общества, создан­ного при Императорском Московском университете (1885) были и философы, и биологи, и врачи, и антропологи, и ли­тераторы, и математики, причем, часто звезды первой величины. Заседания об­щества становились событиями, имена выступавших, последующие дискуссии и обсуждения привлекали образованную публику со всей Москвы. Среди них были и видные писатели, поэты: доста­точно назвать Афанасия Фета или Льва Толстого, который на двух заседаниях (в одно не уложились) выступал с докла­дами о смысле жизни. Последним пред­седателем общества перед его разгоном был известный философ Иван Ильин – один из тех, кого советская власть высла­ла из страны в 1922 году на печально из­вестном «философском пароходе» (Ждан, 1995). Рискну сказать, что наши семинары, разумеется, в очень скромном отношении, пусть не возвращали, но, по крайней мере, отдаленно напоминали об этой порушен­ной на долгие десятилетия традиции заинтересованного и свободного общения представителей разных университетских (прежде всего, конечно, гуманитарных) специальностей вокруг психологии.

Еще один момент, который надо от­метить. Наука и религия за годы совет­ской власти обрели статус антиподов, причем, религия прочно ассоциирова­лась с невежеством, темнотой, мракобесием, злобным гонением в истории на разум и образование. Одним из главных (по высказываниям некоторых – «ошеломляющих») впечатлений многих ря­довых участников было то, что «церков­ники», которых они видели, оказались не темными и оголтелыми, а образо­ванными, умными, яркими людьми. Они убедительно говорили, спорили, приво­дили веские аргументы, шутили, смея­лись, наконец, а не просто отстраненно «вещали» незыблемые истины в послед­ней инстанции.

Крайне важным было и то, что круп­ные светские ученые, принимавшие участие в семинаре, отнюдь не чурались тех, кого согласно многолетней массированной пропаганде следовало относить к «церковным мракобесам», а находили с ними общий язык, прия­тельствовали, и многие не скрывали при этом своей веры в Бога. Но и в тех слу­чаях, когда эта вера не проявлялась или даже налицо был подчеркнутый нейтра­литет, само участие звезд науки в семи­наре по христианской антропологии и психологии было в то время значимым и говорящим само за себя [5]. Уже много (более двадцати) лет спустя я встретил­ся с одним московским священником, который рассказал, что он студентом одного из вузов, только начавшим интересоваться религией, случайно попал на этот семинар и был поражен тем, что «такие люди» оказываются верующими, значит, в вере есть что-то даже для них притягательное и незаменимое. Это, как он признался, оказалось тогда толчком, знаком на пути к Храму.

Теперь о Действии. Организация се­минаров, их ритма, содержания, атмос­феры требовала постоянных целена­правленных усилий (помню: полмесяца готовимся к очередному семинару, пол­месяца от него отходим). Для того, что­бы все не ограничилось лишь вспышкой интереса, необходимы были все новые шаги и действия, успех которых, в свою очередь, зависел от пересечения Време­ни, Места и Людей.

***

В 1991-1992 гг. Академия педагогиче­ских наук СССР после буквально шквала общественной критики (в большинстве вполне справедливой) была преобразо­вана в Российскую Академию образова­ния. Вскоре Научно-исследовательский институт общей и педагогической пси­хологии Академии педагогических наук СССР (НИИОППАПН СССР) был переи­менован в Психологический институт Российской академии образования (ПИ­РАО). Директором института (который до революции был построен для Импе­раторского Московского университе­та на средства С.И. Щукина и называл­ся Психологическим институтом имени Л.Г. Щукиной), был назначен академик В.В. Рубцов. Побывав на одном из засе­даний семинара, он щедро предложил автору этих строк создать при институ­те первую за всю историю страны лабо­раторию христианской психологии.

Однако именно так назвать лабора­торию В.В. Рубцову в Президиуме РАО категорически не разрешили (насторо­женность оставалась, откат интереса уже намечался) и после сложных перегово­ров сошлись на таком, предложенном мной названии – лаборатория философ­ско-психологических основ развития человека. Название, в общем-то, доста­точно приемлемое, ибо осуществление «проекта» христианской психологии прямо подразумевало рассмотрение и анализ исходных философско-психо­логических проблем развития человека. Однако за все время существования ла­боратории это название никто из кол­лег (и даже сотрудников самой лаборатории) толком не выучил и затруднялся точно воспроизвести. Обычно ограничивались для ее обозначения либо име­нем заведующего, либо первоначально задуманным, но отвергнутым начальст­вом именованием «христианской пси­хологии» – так или иначе все понимали, что в действительности являлось здесь предметом исследования.

Лаборатории предоставили комна­ту, в которой многие годы до того нахо­дился партком института, что, согласи­тесь, само по себе уже выглядело весьма символично. Комната располагалась на третьем этаже и выходила окнами на за­ставленный со всех сторон случайными постройками остов церкви в стиле «нарышкинского барокко», окруженный (лучше сказать – плененный) рабочей территорией какого-то номенклатурно­го гаража с мастерскими и подсобками. При всей разности уровней задач и то, и другое (храм и христианская психоло­гия) нуждались в вызволении из-под за­валов (глыб) советского наследия, восстановлении и новой жизни.

Помню, с какой неохотой передавал мне ключи бывший партийный секре­тарь института, как я первый раз вошел вместе с ним в пропитанное пылью и ка­ким-то тягостным духом, сплошь заставленное шкафами с папками партийных и профсоюзных бумаг тесное помеще­ние. Секретарь не без скрытого пафо­са объявил, что здесь хранится красное знамя института, указав на высокий холщевый чехол, стоявший в углу. Чехол показался мне каким-то пустоватым и хо­рошо, что я сразу пощупал его рукой и обнаружил, что знамени там нет – одно древко, о чем и сказал сразу секретарю, дабы не быть позже заподозренным в пропаже. «Сперли уже», – обескуражено и с досадой проворчал секретарь. Кон­статировав тем самым, что символ вер­ности института делу партии – большое плюшевое знамя с золотыми кистями, портретом Ленина посередине и каким-нибудь лозунгом относительно не­избежной победы коммунизма во всем мире кто-то предприимчивый взял (вы­крал) и продал, наверное, сувенирщикам на Арбате. Там в изобилии распродава­лись в то безденежное и голодноватое для многих время атрибуты уходящей эпохи, включая знамена и ордена.

По своему штатному расписанию ла­боратория была крошечной: кроме став­ки лаборанта, ее составляли полторы на­учные ставки, разбитые по половинкам, и половина ставки заведующего, кото­рые заняли священник Борис Ничипо­ров [6], С.Л. Воробьев, В.В. Умрихин и, в ка­честве заведующего, автор этих строк. Лаборантом (единственная полная став­ка) была В.С. Чернякова.

С возникновением лаборатории обра­зовался уже другой – внутренний, уз­кий, постоянно действующий рабочий семинар по проблемам становления христианской психологии. В нем, кроме сотрудников, принимали деятельное участие Т.А. Флоренская, Ю.А. Шрейдер, священник Иоанн Вавилов, Ф.Е. Василюк, В.Л. Воейков, В.К. Загвоздкин, А.Б. Зубов, Н.Н. Мусхелишвили, Е.Н. Проценко, В.И. Слободчиков и др. В Лаборатории обсу­ждались возможные подходы и концеп­ции, содержание только что подготов­ленных первых статей по христиански ориентированной психологии [7].

***

Важным Действием в этот период ста­ла работа со студентами, которые, как упоминалось, появились, выявились, консолидировались вокруг семинаров по христианской психологии и антро­пологии на факультете психологии МГУ в начале девяностых. Решено было от­крыть, или, говоря принятым тогда жаргоном – «пробить» (ибо это требовало немалых усилий и согласований) новое направление (вариант) специализации в рамках кафедры общей психологии. На­звали направление – «психология рели­гии» (непосредственно «христианская психология» категорически не прошла), но, так же как в случае с лабораторией, реальная суть и название превалирова­ли в сознании, разговорах и обсуждени­ях коллег, студентов и, думаю, администрации.

Для студентов этой группы прямо по ходу учебного процесса были созда­ны некоторые отдельные от общего по­тока лекционные курсы, семинарские и практические занятия, конференции, выездные школы (самая памятная была организована о. Борисом Ничипоровым в палаточном лагере у стен Оптиной пу­стыни). В учебных занятиях (фактиче­ски безвозмездно) участвовали Т.А. Фло­ренская, о. Борис Ничипоров, о. Иоанн Вавилов, Ф.Е. Василюк, А.Б. Зубов, Е.Н. Проценко, В.И. Слободчиков, В.В. Ум­рихин, А.Г. Шкуропат, Б.С. Братусь и др. Непосредственным курированием сту­денческой учебы и жизни группы «Пси­хология религии» заботливо занималась Г.Н. Плахтиенко.

***

Для того, чтобы конституировать но­вое научное направление, мало было от­дельных статей, выступлений, обсужде­ний, семинаров (широких и узких), мало было даже начала работы лаборатории и успешного опыта новой учебной спе­циализации. Нужна была книга, способ­ная (пусть в первом приближении) пред­ставить не отдельные мнения и акценты, но некую относительно единую на то время позицию, к которой могла бы отнестись научно-психологическая обще­ственность с учетом, в данном случае, и философско-теологической стороны. Для того, чтобы удостоиться серьезного научного критического обсуждения, ко­нечно, надо было его заслужить, а зна­чит сделать нечто действительно стоя­щее и заметное на фоне новых подходов и книг.

Мы понимали, однако, что появле­ние в краткий срок такой книги на но­вом (если не сказать – пустом) для тогдашней отечественной науки месте, а, тем более, скорое издание ее в услови­ях нищенского финансирования обра­зования и науки, является делом край­не маловероятным. И здесь надо добрым словом вспомнить академика В.П. Зин­ченко (1931-2014), который, став тог­да одним из ответственных руководи­телей по психологии в Международном фонде «Культурная Инициатива», содей­ствовал моему (а значит и моей лабо­ратории) участию в конкурсе «Гуманитарное образование в высшей школе». При этом наш энтузиазм по отношению к христианской психологии (порой, на­верное, с неофитскими перехлестами) он не разделял, удерживая известную толику скепсиса и свойственной ему иронической дистанции, но как настоящий ученый, хорошо знавший многих из нас, оценивал и авансировал прежде всего научный потенциал, предоставляя в сложных тогдашних условиях ценную возможность его реализации [8].

Так или иначе, развернутая заявка была написана, участвовала в конкурсе на новые учебные пособия для гумани­тарного образования в российской выс­шей школе и вошла в число победителей (уверен – не без деятельной поддержки самого В.П. Зинченко [9]). Так мы получи­ли обеспечение для написания и, глав­ное, издания первого в России учебного пособия для вузов «Введение в христи­анскую психологию». Незадолго до вы­хода в свет, название, однако, пришлось срочно изменить: вместо «Введения в христианскую психологию» – «Начала христианской психологии».

Необходимость изменения была выз­вана тем, что в 1994 году в издательст­ве «Школа-Пресс» вышла книга Б.В. Ни­чипорова, на титуле которой стояло наше название – «Введение в христианскую психологию». Аннотация поясня­ла, что «книга о. Бориса (Ничипорова) – православного священника, психоло­га, общественного деятеля посвящена задачам духовного просвещения и вос­питания человека. Мистика родной зем­ли, таинство семьи и дома, грех и покаяние, духовный мир и смысл жизни – проблемы, приобретшие в наше время особую остроту, становятся предметом проникновенных размышлений автора. Основанная на пасторском и педагоги­ческом опыте о. Бориса, данная книга будет полезным пособием всем тем, кто занимается духовным строительством и возрождением личности человека» (Нечипоров, 1994).

Сам о. Борис позже так объяснил мне в личном разговоре выход своей книги именно под таким названием. Он пред­ложил для издательства некоторые свои статьи, проповеди, эссе, объединив их под простым и совершенно точным в данном случае названием «Размышле­ния священника-психолога». Однако издательство, специализировавшееся на литературе учебного характера, предло­жило добавить педагогический подза­головок «Введение в христианскую пси­хологию». Но потом и этого оказалось недостаточно, и редакция настояла поме­нять местами заголовок и подзаголовок (спутав, тем самым, предмет и контекст). Так «введение» оказалось титулом, а «размышления» ушли в пояснение (Ничипо­ров, 1994). Так или иначе, чтобы не пло­дить сущности, пришлось срочно менять заявленное ранее название нашего вовсю готовившегося к печати коллективного труда (Начала…, 1995).

Надо признать, что весьма нереаль­ными выглядели и сроки выполнения работы, и поставленная задача: пред­ставить серьезное пособие для вузов по области, которая фактически научно не определена, по которой нет совре­менных отечественных исследований и устоявшихся обобщений. По сути, при­нять (напроситься на этот) вызов было большим дерзновением и риском. Не­случайно, некоторые из участников ра­бочих семинаров лаборатории выска­зывали свои сомнения относительно возможности и необходимости таких темпов. Один из них, например, считал, что прежде «начал» христианской психологии надо найти все ее «концы» – изучить, кому конкретно книга будет предназначаться, кто ее будет читать, нужна она в таком виде или в другом и т.п. А поскольку об этом нельзя точно ска­зать прямо сейчас, то до выяснения всех обстоятельств дело написания нужно отложить на неопределенный срок, за­нявшись вышеназванными вопросами и ожидая результатов соответствующих наблюдений, опросов, проверок.

Не вдаваясь в детали этой прошлой рабочей полемики, скажу лишь, огляды­ваясь через двадцатилетие, что, если бы тогда мы предались неспешному выжи­данию, выискиванию «концов» еще не появившихся «начал», если бы прошли стороной мимо чудесного, дарованного нам стечения Места, Времени, Действия и Людей, то христианская психология как отрасль науки, вероятно, до сих пор оставалась бы «проектом» – упущенной потенциальной возможностью, мель­кнувшей вспышкой интереса, но не ре­альностью, пусть до сих пор во многом недостаточной и уязвимой.

***

За подъемом внимания к религии по­следовал, как и полагается, некоторый спад, отношение в обществе к церкви и ко всему, что могло с ней ассоцииро­ваться, стало меняться. Общественность и администрация факультета, понача­лу несколько ошеломленные бурной семинарской деятельностью и пото­му, видимо, не очень понимавшие, как на нее следует реагировать (тем более при отсутствии ясных указаний «свер­ху»), стали постепенно проявлять сна­чала скрытое (на уровне слухов, спле­тен, обсуждений [10]), а затем и открытое недовольство. Начались шаги по отчуждению семинара от факультета. Напри­мер, появилось мнение, что поскольку его содержание не всегда касается толь­ко академической психологии, не всегда направлено на факультетский учебный и научный процесс и среди участников слишком много людей «со стороны», не числящихся в сотрудниках факульте­та психологии, то семинар в значитель­ной степени – «чужой», «посторонний». Поэтому, пусть его организаторы арен­дуют помещение (за соответствующие деньги, разумеется – на дворе ведь заря капитализма) у администрации факультета. Мнение, вполне согласующееся с тогдашним духом «дикого» предприни­мательства, но совершенно не согласу­ющееся с духом Московского универси­тета как просветительского учреждения, всегда обращенного в мир, а вовсе не за­мкнутого в своих стенах [11].

Чтобы подчеркнуть важность семи­нара именно для факультета и тем са­мым отмести предложения об «аренде», на плакатах, извещающих об очередном семинаре, с полного согласия Научного студенческого общества (НСО) факуль­тета появилось с тех пор упоминание об НСО как об одном из организаторов (плакаты, к слову, стали часто срываться кем-то со стенда, а однажды были изре­заны бритвой в клочки).

Наконец, в эту, уже вполне готовую к реагированию среду, поступил «сиг­нал сверху». Из ректората в Ученый со­вет пришло письмо о недопустимости вторжения разного рода деструктивных культов в университет, в качестве приме­ра приводился один из факультетов, где сдавались (капитализм проклятый) ком­наты секте Муна. В связи с этим ректо­рат напоминал о соблюдении принципа светскости образования и недопустимости сдачи в аренду религиозным организациям своих аудиторий. Некото­рые члены Ученого совета, заслушав это письмо, стали наперебой говорить о та­кой же опасности на факультете психо­логии и о необходимости в связи с этим разобраться с «деятельностью Братуся», что и было официально поручено кафе­дре общей психологии, где он (Братусь) состоял ординарным профессором. Ка­федра в ответ на это поручение создала специальную комиссию, которой было поручено всестороннее рассмотрение и подготовка решения. Далее – комис­сия на заседании кафедры ознакомила с выводами своего изыскания и предло­жила проект резолюции, в котором го­ворилось, что никакие помещения кафе­дры деструктивным культам не сдаются, что запрещенная пропаганда религии не ведется, и что деятельность профес­сора кафедры Б.С. Братуся по просвеще­нию и воспитанию студентов заслужива­ет всякого одобрения. Проект решения на заседании кафедры был обсужден, единогласно принят и соответствующая резолюция отправлена в Ученый совет (спасибо кафедре).

Однако продолжать семинары в преж­нем масштабе становилось все более за­труднительным. Происходящее касалось и направления специализации «психология религии»: набранная из студентов разных курсов в 1993 году группа (около 20 чело­век) после трех лет существования, когда были защищены уже последние дипломы, закончила свою деятельность.

***

Но все это было, признаться, уже запоздалыми мерами по отношению к христианской психологии (арьергардные бои), поскольку главное для ее на­чала было уже сделано, просто менялось Время и Место, приводя новых Людей и требуя нового Действия. Центр тяже­сти смещался с факультета психологии МГУ в Психологический институт РАО – в крошечную лабораторию с громозд­ким названием «Лаборатория философ­ско-психологических основ развития человека». В институт был перенесен с факультета психологии и большой публичный семинар, вернее, его новая ступень, серия. Эти семинары в соот­ветствии с Местом были названы «Чел­пановскими чтениями» – по имени од­ного из основателей отечественной психологической науки и первого ди­ректора Психологического института – Георгия Ивановича Челпанова (1862- 1936).

«Челпановские чтения» или, как их еще назвали в печати, «Философско-психологические семинары памяти Г.И. Челпанова» были, конечно, не просто следствием необходимости механического переноса семинара с фа­культета. Придя, пусть и на полставки, совместителями в созданную специаль­но для нас лабораторию, размещенную на третьем этаже исторического особняка в глубине университетского дво­ра (в комнате, как уже знает читатель, бывшего парткома), мы подумали: чем отблагодарить институт, его директора В.В. Рубцова за эту щедрую и столь необ­ходимую в тот момент возможность. От­вет пришел быстро – общими для слав­ного института семинарами, используя накопленный опыт и круг участников семинаров по христианской психоло­гии и антропологии на факультете пси­хологии МГУ.

Название («Челпановские чтения») пришло сразу, тематика была скор­ректирована в сторону философии психологии или, согласно названию лаборатории, в сторону «философско-психологических основ развития че­ловека». Это тема была чрезвычайно близкой и тому времени, когда появил­ся Институт (1912-1914), и самому Чел­панову, считавшему, что «конечные клю­чи от психологии лежат в философии» (Челпанов, 1914). Главенствующим оста­вался принцип широты подхода, вклю­чения психологии в культурно-истори­ческий контекст, приглашение видных ученых из других областей. Оставалась в фокусе и христианская тема, в частно­сти, впервые состоялось публичное об­суждение только что вышедших «Начал христианской психологии», длившееся пять часов подряд.

В связи с «Чтениями» справедливо упомянуть еще об одном деятеле в том Времени и Месте. Это был опытный московский журналист Владимир Иль­ич Левин [12]. Перейдя тогда из научно-популярного журнала «Знание – сила» в журнал Академии наук «Человек», он предложил своей новой редакции под­готавливать для каждого номера (шесть выпусков в год) стенографические отчеты по семинарам «Челпановских чтений». Это предложение было принято и одобрено главным редактором Б.Г. Юдиным, директором Психологи­ческого института РАО В.В. Рубцовым и мной, как заведующим лабораторией и постоянным ведущим «Чтений». Со­ставление подобных текстов, которые были бы и объективны, и, одновременно, понятны и увлекательны не только узким специалистам, но и вообще интеллиген­тной публике – особый талант, которым Левин обладал в полной мере. В резуль­тате этой работы (в которой посильное участие принимала вся лаборатория) появился уникальный, доступный широ­кому кругу материал, фиксирующий живое движение научного процесса, само рождение тех или иных мыслей и поло­жений. Так что, если у кого-то возник­нет теперь вопрос: «Что же там все-та­ки происходило?», он может обратиться к номерам «Человека» и услышать (пусть в письменном изложении) речи и спо­ры многих ведущих ученых конца двадцатого века, некоторых из которых, увы, уже нет с нами (Вектор взаимодействия, 1995; Культура незаочного … , 1995; Цен­ности, смыслы … , 1995; Психология личности … , 1995; Зов бытия … , 1996).

***

Подводя итог девяностым, Ю.М. Зень­ко в качестве основных вех становления христианской психологии в России на­зывает уже знакомые читателю семина­ры, специализацию по психологии ре­лигии (а реально – по христианской психологии), деятельность лаборатории Психологического института РАО и др. (Зенько, 2009). Необходимо специально отметить также деятельность ряда по­дразделений Института педагогических инноваций РАО (директор профессор В.И. Слободчиков), начавших разработ­ку практических вопросов христиан­ской педагогики и психологии. В 1995 году в Москве прошла I Международная конференция «Психология и христиан­ство: путь интеграции», вышел сборник материалов конференции под редак­цией А.В. Махнача. В 1997 году состоя­лась следующая Международная конфе­ренция под этим же названием, но уже в Петербурге, соответствующий сборник материалов вышел в издательстве «Има­тон». В начале 1996 года в Москве при Православном центре «Живоносный источник» появилась психологическая служба, организованная И.Н. Мошковой (при участии А.Ф. Копьева). Год спустя на основе методологии христианской пси­хологии стала строиться консультатив­ная служба под руководством А.В. Шу­валова. В 2002 году трудами священника Андрея Лоргуса при Православном Ин­ституте Св. Иоанна Богослова открыва­ется факультет психологии. Крайне значимой была инициатива профессора Ф.Е. Василюка, который представил це­лый номер редактируемого им Москов­ского психотерапевтического журнала (1997, № 4) под публикации по христи­анской психологии (с 2003 года эти вы­пуски стали ежегодными). Христиан­ские психологи, богословы получили возможность регулярно печатать свои статьи, обмениваться мнениями, диску­тировать. Речь шла при этом не только о Московской школе христианской пси­хологии, авторами стали представите­ли многих городов, а также зарубежные коллеги. Отдельного рассмотрения в бу­дущем, безусловно, заслуживает петер­бургская линия, в становлении которой особую роль сыграл выпускник факуль­тета психологии Санкт-Петербургского университета, кандидат психологиче­ских наук, протоиерей Владимир Цвет­ков. В начале девяностых годов прошлого века он инициировал создание Общества православной культуры име­ни Святителя Игнатия (Брянчанинова). Из семинара по христианскому симво­лизму, который в рамках Общества вел о. Владимир, выделилась секция право­славных психологов, возглавляемая про­фессором Л.Ф. Шеховцовой. Важные исследования были инициированы пе­тербургскими профессорами В.В. Семыкиным, В.Х. Манеровым и др. Новое дви­жение стало постепенно набирать ход.

Примечания:

1.Святитель Феофан употреблял словосочетание «христианская психология». Впервые оно встречается у святителя Игнатия (Бренчанинова ) в 1860 году. Как замечает Ю.М. Зенько, термин «христианская психология» не есть какая-то необоснованная выдумка настоящего времени, изобретение современных психологов, заинтересовавшихся христианством, но обычное для православия выражение, которому уже более 150 лет (Зенько, 2000, 2009). Что касается круга проблем христианской психологии, затрагиваемых отечественными авторами до революции 1917 года, то в качестве примеров можно привести такие темы, как психология веры (Введенский, 1889), психология молитвы (Платонов, 1913), психология святости (Меньшиков, 1903), психология фанатизма (Чиж, 1905), психология атеизма (Владимирский, 1904) и др.

2.В известном некогда фильме Михаила Ромма «Девять дней одного года» герой с иронией читает в стенгазете физического института об обязательстве открыть новую частицу непременно в ближайшем квартале и находит это заявление дурацким. Ныне «социалистические обязательства» подобного рода сменились «капиталистическими», что не меняет, однако, данной героем фильма оценки.

3.Это Место в этом Времени оказалось ключевым (пусковым) и для создания в стране нового типа высших учебных заведений, где наряду с дипломами государственного образца (педагогика, юриспруденция, экономика, история, филология) учащиеся получали солидную теологическую подготовку. Так, Свято-Тихоновский православный гуманитарный институт (затем – университет) начался с Катехизических курсов, помещения для которых были безвозмездно предоставлены в гуманитарных корпусах МГУ его Ректором – академиком В.А. Садовничим. В это время появляется в Москве и Православный институт святого Иоанна Богослова.

4.Где-нибудь в позапрошлом веке в частном письме приятелю местоположение можно было бы описать примерно так: «Найди угол Тверской и Моховой, где площади начало Манежной, а супротив Иверские ворота и наискосок Александровский сад Кремля, малую толику иди по Моховой. Как пройдешь первое здание Университета, повороти сразу во двор и там чуток вглубь и направо…».

5.Хотя не обходилось и без некоторых курьезов. Например, крупнейший психолог и методолог Владимир Петрович Зинченко охотно согласился выступить на одном из семинаров с докладом, но потом (со свойственной только ему мягкой иронией в голосе) жаловался автору: «Понимаете, выхожу я на трибуну, вдруг весь зал встает, смотрит на меня и начинает креститься. Я опешил в недоумении, хорошо, догадался оглянуться и увидел, что прямо за мной висит икона. Ну, так же нельзя, вы бы хоть предупреждали…»

6.Это был первый тогда православный священник, настоятель сельского прихода, официально взятый на работу в светское (еще недавно советское) научно-исследовательское психологическое учреждение. О том, насколько это было новым, неожиданным и для многих тревожным фактом, свидетельствует следующий, прошедший тогда по институту слух, будто «наняли попа, которого посадят около лестницы и он будет крестить всех входящих». Позже о. Борис был приглашен тогдашним директором Института педагогических инноваций РАО, профессором В.И. Слободчиковым на должность заведующего Лабораторией духовно-культурных основ образования. Он перешел на работу в Институт педагогических инноваций, его интересы стали все более смещаться в сторону педагогики, педагогической психологии, духовного воспитания. Там он со временем смог добиться выдающихся успехов, основав в Тверской области крупный учебно-воспитательный центр «Новая Корчева», получивший всероссийскую известность. Жизнь и подвижническая деятельность протоиерея Бориса Ничипорова, кандидата психологических наук, Заслуженного учителя России, оборвалась в декабре 2003 года, ему было тогда всего пятьдесят лет … Помню его еще студентом факультета психологии МГУ, общение по поводу первых курсовых (я был их научным руководителем, диплом и кандидатскую он писал уже под руководством Б.В. Зейгарник), его искренность, жажду познания, заразительный смех, умение общаться (особенно с детьми), его всегда смелые планы, столь многие из которых свершились. Вечная память!

7.Некоторые из этих статей были опубликованы тогда в журнале «Человек» Российской Академии наук (председатель редколлегии Б.Г. Юдин), пройдя перед этим высокопрофессиональную (но при этом весьма жесткую и нелицеприятную) редактуру члена редколлегии журнала и старшего научного сотрудника Лаборатории С.Л. Воробьева.

8.О личных качествах В.П. Зинченко его друг и коллега В.П. Мунипов писал: «Мощный и острый ум, помноженный на творческое воображение и неисчерпаемую энергию, в сочетании с чувством юмора… Он прямой, смелый и надежный человек, с которым радостно работать и дружить… Непорядочным людям высказывает свое мнение в лицо, так что они его избегают. Его высочайший профессионализм в сочетании с указанными чертами личности зачастую приводит к тому, что его боятся приглашать на работу в организации психологического профиля. Зинченко не лишен недостатков, они у него так сложно вплетаются в положительные черты, что их трудно расчленить. Зинченко без недостатков, убежден я, – не будет Зинченко, которого все знают… Независимый и свободный человек» (Мунипов, 2013, С. 165, 174). Основываясь на своем опыте общения с В.П. Зинченко, полностью соглашусь с этой характеристикой. Добавлю лишь, что после смерти В.В. Давыдова (1930-1998) внутренне стал считать В.П. Зинченко «психологом номер один» среди живущих в России по неформальному (а значит никем официально не утвержденному) «табелю о рангах» или по «гамбургскому счету». Хорошо, что успел сказать это несколько раз публично на разных собраниях и самому Владимиру Петровичу при его жизни.

9.В очерке «Слове о Сергее Леонидовиче Рубинштейне» В.П. Зинченко, в частности, писал: «Когда Институт «Открытое общество» (Фонд Дж. Сороса) доверил мне заказать новое пополнение учебников по психологии, я назвал около 30 авторов. Среди них: Г.М. Андреева, Б.С. Братусь, А.И. Донцов, В.П. Зинченко, В.М. Мунипов, В.С. Мухина, А.В. Петровский, М.Г. Ярошевский». И далее, в двух фразах следовал типичный зинченковский поворот, возвращающий к теме очерка – глубине и эрудиции Рубинштейна, его умению создавать фундаментальные учебники, но делающий это неожиданно, колко, с иронией, со «щепоткой соли» по отношению к перечисленным им профессорам и академикам, среди которых (обратите внимание) и он сам: «На резонный вопрос, почему так много, я ответил, что если бы был жив С.Л. Рубинштейн, я назвал бы его одного. Сейчас, когда почти все заказанные книги изданы, могу сказать, что отвечая так, я не ошибся» (Зинченко, 2011, С. 287).

10.Одни, например, утверждали (несмотря на семинары о Пушкине, об истории, о театре, о психологии развития личности, о воспитании, о психотерапии и т.п.), будто «там» идет речь только о «пропаганде религии». Другие, их было большинство, избегая каких-либо утверждений, ограничивались постоянным (сказал бы даже – навязчивым) вопрошанием (обращенным, в том числе, и к автору этих строк): «Нет, ну, скажите, а что же там все-таки происходит?» Судя по тону, доверительной приглушенности голоса, смеси любопытства и тревоги в глазах вопрошающих, явно подразумевалось, что происходит нечто весьма странное и неладное, требующее именно от вас специальных конфиденциальных разъяснений. Но, сколько бы вы не разъясняли, тревожность и любопытство не угасали и вопрос повторялся при каждой встрече вновь и вновь. И почему-то в голову им не приходило (и нельзя было вложить), что разъяснить все свои сомнения и ответить на вопрос: «Что там все-таки происходит?» совсем несложно – надо просто в назначенный для Семинара час (лучше заранее, а то не пробьешься сквозь толпу у дверей) прийти в соответствующую аудиторию, чтобы услышать все самому, составив свое (положительное, отрицательное – какое угодно) мнение. Рискну предположить, что причину избегания столь простого решения надо было искать отнюдь не в мыслительной деятельности (всегда заведомо высокого качества) коллег, а в их личностной сфере, тех личностных заслонках и фильтрах, что оттесняли, не допускали это решение и его реализацию, ощущая в нем (осознанно или, скорее, неосознанно) некую потенциальную угрозу своей безопасности (выход из позиции любопытствующего, но стороннего наблюдателя в позицию ответственного личностного отношения). Советская власть (что только-только прекратилась, перекрасилась) хорошо сформировала (сформовала) негласную (но постоянно и жестко подкрепляемую) установку – «быть как все», «не высовываться», не искать, а, тем более, не выражать свое мнение, отличное от общеустановленного, чтобы «не засветиться». Конечно, в данном случае опасаться было вроде как уже нечего. Ну, а вдруг …

11.Посмотрите хотя бы на крупнейшие московские общедоступные музеи – Исторический, Политехнический, Изобразительных искусств и другие. Все они выросли из соответствующих кабинетов и аудиторий Московского императорского университета, благодаря подвижническому труду его профессоров. Вспомним и знаменитые Публичные лекции и чтения профессоров университета, собиравшие «всю Москву». Университет всегда был (должен был быть) открыт для Образования и Просвещения всех, а не только своих сотру дников и студентов.

12.Окружающие, да и он сам, нередко шутили (подшучивали) по поводу того, что по имени и отчеству он был полным тезкой вождя мирового пролетариата, а фамилия отличалась всего одной буковкой – «в» вместо «н».

Литература:

Ананьев Б.Г. Очерки истории русской психологии ХVIII и ХIХ веков / Б.Г. Ананьев. – Москва, 1947.

Братусь Б.С. Христианская психология как новое движение в России / Б.С. Братусь // Психология и христианство. – Москва, 1995.

Братусь Б.С. Русская, советская, российская психология / Б.С. Братусь. – Москва, 2000.

Братусь Б.С. Проблема человека в психологии / Б.С. Братусь. – Вопросы психологии. – 1997. – № 5.

Братусь Б.С. Психологический институт как замысел Г.И. Челпанова // Вестник Моск. Ун-та. Сер.14. Психология. – 1999. – № 4.

Вектор взаимодействия (Опыт возрождения Челпановских чтений) // Человек. – № 2. – 1995.

Введенский А.И. Психология веры / А.И. Введенский. –Сергиев Пасад, 1899.

Владимирский Ф. Психология атеизма / Ф. Владимирский. – Почаев, 1904.

Воробьев С.Л. Онтологические образы психологии. Начала христианской психологии / С.Л. Воробьев ; отв. ред. Б.С. Братусь, науч. ред. С.Л. Воробьев. – Москва. – 1995. – С. 85.

Ждан А.Н. Московское психологическое общество (1885-1922) / А.Н. Ждан // Вопросы психологии. – 1995. – № 5.

Ждан А.Н. История психологии: от античности к современности / А.Н. Ждан. – Москва, 1997.

Зенько Ю.М. Трехвековой диалог психологии и религии в России / Ю.М. Зенько // Христианское чтение. – 2000. – № 19.

Зенько Ю.М. Психология религии. – 2-е изд.6 испр. и доп. / Ю.М. Зенько. – Санкт-Петербург, 2009.

Зинченко В.П. Слово о Сергее Леонидовиче Рубинштейне / В.П. Зинченко // Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания. – Москва, 2011. – С. 287.

Зов бытия : философско-психологический семинар (памяти Челпанова) // Человек. – 1996. – № 2, 3.

Меньшиков М. Психология святости / М. Меньшиков. – Новое время. – 1903. – № 3.

Культура незаочного постижения : философско-психологический семинар памяти Г.И. Челпанова // Человек. – 1995. – № 3.

Мунипов В.П. От психотехники к инженерной психологии / В.П. Мунипов // Стиль мышления: проблемы исторического единства научного знания. – Москва, 2011. – С. 165, 174.

Начала христианской психологии : учеб. пособие / отв. ред. Б.С. Братусь ; научн. ред. С.Л. Воробьев. – Москва : Наука, 1995.

Ничипоров Б.В. Введение в христианскую психологию : размышления священника-психолога / Б.В. Ничипоров ; ред.-сост. В.Г. Щур. – Москва, 1994. – Вселенная духа.

Платонов В. Психология молитвы / Вениамин Платонов. –Санкт-Петербург, 1913.

Психология личности: новые подходы : философско-психологический семинар (памяти Г.И. Челпанова) // Человек. – 1995. – № 6.

Феофан Затворник, свт. Собрание писем. Вып. 7. – Москва, 1995. – С. 215.

Христианская антропология и психология в лицах. Основные авторы и работы с древнехристианского период по настоящее время : библиограф. справочник / сост. и ред. Ю.М. Зенько. – 2-е изд., испр. и доп. – Санкт-Петербург, 2010.

Ценности, смыслы, поступки : философско-психологический семинар (памяти Г.И. Челпанова) // Человек. – 1995. – № 4.

Челпанов Г.И. Психологический институт им. Л.Г. Щукиной при Императорском Московском университете / Г.И. Челпанов. – Москва, 1914.

Чиж В.Ф. Психология фанатизма / В.Ф. Чиж // Вопросы философии и психологии. – 1905. – № 1, 2.