Терроризм как радикальная реакция на глобальный кризис идентичности

Емелин Вадим Анатольевич Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Тревожащим фактом развития со­временного терроризма является несо­размерность между колоссальными усилиями, направленными междуна­родным сообществом на борьбу с ним, и значительным ростом радикальных движений, имеющих фундаменталис­тские корни. Такие движения развива­ются не только и не столько в тради­ционных «очагах» Ислама — их почвой становятся и страны западного мира. Напрашивается вывод, что в демокра­тической Европе произошли значи­тельные мировоззренческие транс­формации, которые позволили терро­ризму стать болезненным очагом благополучного западного мира, сде­лав эту проблему одной из самых зна­чимых и обсуждаемых не только в обы­денной жизни, но и в научных кругах [1, 3, 4, 7].

В качестве причин, инициирую­щих террористическую деятельность, часто называют конфессиональные, национально-этнические, политичес­кие, экономические, исторические проблемы. В связи с развитием ислам­ского фундаментализма, повлекшим за собой распространение тождествен­ной связки «исламист — террорист», базовые истоки терроризма часто находят в религиозных противоречиях. Но такая схема работает не во всех слу­чаях, пример тому — движение за независимость баскских радикальных сил, причины которого никак не связаны с религиозными различиями. Другим примером является Корсика, которая, более чем двести лет находясь в составе Франции, с неизменным по­стоянством порождает сепаратистские настроения некоторой части ее насе­ления.

Можно предположить, что терро­ризм или схожие с ним радикальные движения порождаются неудовлетво­ренностью уровнем экономического развития. Но рассматривать в качестве универсальной причины экономичес­кий фактор будет неправомерно — между католиками и протестантами Северной Ирландии нет особых раз­личий в уровне жизни. Равно как и то, что, несмотря на конфессиональные особенности, и те, и другие являются христианами. Нет существенной раз­ницы и в уровне жизни бельгийских валлонов и фламандцев, и ни один из вышеперечисленных факторов не сможет в полной мере объяснить всплеск фламандского сепаратизма в благополучной столице Евросоюза.

Очевидно, что отдельно взятая на­циональная принадлежность также не может рассматриваться в качестве ос­новной силы, толкающей людей на непримиримую борьбу за свои идеа­лы. Противоборствующие боснийс­кие мусульмане и православные сер­бы относятся к одному этносу, что не остановило их кровавое противосто­яние в 90-х годах ХХ века. В свою оче­редь, один из очагов терроризма — Северный Кавказ — «русские Балка­ны», наоборот, представляет собой совокупность множества разнообраз­ных национальностей и народностей, которые зачастую имеют различные вероисповедания.

Именно в «коктейле» междоусоб­ных распрей, межрелигиозных про­тиворечий (наряду с экономической несбалансированностью) часто усматривают благодатную почву для культивирования и экспансии терро­ризма. Если взглянуть на проблему шире, то можно выделить радикаль­ные движения, сходные по своим ме­тодам с террористическими, идеологическая основа борьбы которых ни­каким образом не связана ни с экономическими, ни с национальны­ми, ни с конфессиональными причи­нами. Свидетельство тому — «Красные бригады», участников которых вне за­висимости от собственного матери­ального положения, национальной принадлежности или особенностей вероисповедания не устраивал соци­альный порядок западного буржуаз­ного мира.

Экстремизм — многоликий фено­мен, который имеет целый спектр раз­нообразных причин. Но, при всем раз­нообразии его проявлений, в нем можно проследить один существен­ный психологический момент — не­хватку социальной и личностной идентичности в том или ином виде. Именно здесь намечается возможный подход, который может соединить до­статочно широкий спектр интерпре­таций и стать методологической осно­вой для выявления психологических истоков и движущих сил как экстре­мистских движений, так и террориз­ма. Можно методично разбирать при­чины возникновения и развития тех или иных конфликтных ситуаций, по­рождающих в предельной стадии сво­его развития фантом терроризма, но, независимо от особенностей конкрет­ной ситуации, мы придем к выводу, что только страхом утраты идентичности или жаждой ее обретения можно объяснить самые радикальные и пато­логические воплощения социокуль­турных антагонизмов.

Проблема идентичности индиви­да, осознания его принадлежности к той или иной социальной общности и одновременного обретения им «са­мости» является одной из наиболее острых тем современности. Именно в нарушении идентичности и в после­дующем ее обретении (в самых немыслимых и неприемлемых для до­минирующей культуры формах) мож­но усмотреть глубинные причины эпидемии экстремизма и терроризма. Психологически необоснованное определение механизмов зарождения терроризма, недооценка его индиви­дуально-психологических и культур­но-исторических корней, а также то­тальный вакуум идентичности в совре­менной культуре западного образца являются объективными препятстви­ями в понимании субъективной при­влекательности терроризма. Цель антитеррористической деятельности, направленной на дискредитацию образа терроризма как привлекательной идеологии, не может быть достигнута без «выбивания почвы из-под ног» у этого мировоззренчески целостного и исторически обоснованного (с точки зрения его сторонников) и патологи­ческого, криминального (в глазах про­тивников) явления. Наш мир оказал­ся расколот: свершившийся разрыв и всевозможные ситуационные импликации не сулят нам простых вариан­тов спасения.

В качестве примера ситуации, пре­дельно обостряющей парадокс потери и обретения идентичности, рассмот­рим условия, в которые попадет миг­рант, решивший покинуть историческую родину ради более благополучной жизни. Оказавшись в новых условиях, он сталкивается с неизбежными про­блемами «чужака» в мире с другим языком, иными моделями поведения, с определенным отношением корен­ных жителей к нему и другими форма­ми культурного диссонанса. В процес­се поиска своего места в новых усло­виях мигрант сталкивается с рядом серьезных проблем, которые зачастую становятся непреодолимыми.

Во-первых, несмотря на деклари­руемое равенство возможностей, су­ществует система скрытых ограниче­ний, которая не позволяет ему конку­рировать с коренными жителями. Как показывает практика, лишь незначи­тельному проценту прибывших на по­стоянное место жительство удается достичь более или менее значимого социального статуса. Но не только объективные причины становятся преградой на пути интеграции. Залог успешного развития индивида в новых условиях зависит от его собственных личных усилий, направленных на изу­чение языка, истории, традиций дав­шей ему приют культуры. Зачастую именно субъективные мотивы, свя­занные с низкой заинтересованностью в получении знаний, нежеланием тра­тить свое свободное время на образование, становятся основными причи­нами маргинализации мигрантов.

Следующий фактор, тормозящий их социализацию, объективно не мо­жет быть воспринят в качестве «пре­пятствия», так как речь идет о соци­альной защите, которой окружает мигрантов либеральное общество за­падного мира. Получаемые соци­альные пособия вполне устраивают своих адресатов, поскольку гарантиру­ют им достойные условия жизни, ко­торые не идут ни в какое сравнение с положением земляков, оставшихся на исторической родине. Бедность по меркам культур западного типа не сопоставима с мерками азиатскими, и стремление жить на пособия вытесня­ет у мигрантов другие, более трудоем­кие варианты самореализации.

Возникает непростая ситуация, где в «гордиев узел» сплетаются проблемы внешнего отторжения и внутренней отчужденности, которые, в конечном итоге, приводят к возникновению ос­новы для формирования «инкапсули­рованной» идентичности. Не освоив­шая и нежелающая воспринимать но­вые ценности мигрантская среда вытесняет себя в гетто, которые стано­вятся базой для развития фундамента­листских настроений.

Фундаментализм оказывается дей­ственной идеей для обретения утра­ченной идентичности. Объективные и субъективные трудности вхождения в новый социум сходят на нет, когда окружающий мир не выходит за гра­ницы анклава, района, улицы. В ис­кусственно замкнутом пространстве, где все подобны друг другу, намного проще обрести собственную идентич­ность путем возращения к образу жиз­ни, основанному на национальных и религиозных доминантах, к той реаль­ности, от которой, казалось бы, миг­ранты хотели убежать. Практика пока­зывает, что геттизация мигрантов обо­рачивается самыми негативными последствиями.

Во Франции (в предместье Лиона), в Великобритании (в Бирмингеме) и в Восточном Берлине уже образовались крупные общины, где иммигранты оказались под властью религиозных лидеров, щедро субсидируемых свои­ми собратьями с Ближнего Востока. Последствием этого стала активизация исламистских настроений в замкнутой среде и взращивание радикалов, готовых принять прямое или косвенное участие в террористических акциях. Так, вытеснение мигрантов в анкла­вы, в попытке оградить свой привыч­ный мир от неосторожно приобретен­ных соседей на деле оборачивается культивированием агрессии, кумуля­тивно направленной на тех, кто ста­рался ее избежать всеми доступными средствами.

Данная ситуация выстраивается в довольно простую дилемму альтерна­тив идентификации — обретение иден­тичности путем интеграции или обре­тение ее путем сегрегации. Интегра­ция — процесс непростой, требующей значительных усилий, обратная сторо­на которых неизбежно влечет потерю традиционной идентичности в про­цессе ассимиляции в чуждом мире.

Другая возможность — воспользо­вавшись благами и технологиями ев­ропейцев, обрести новую форму само­идентичности, сделав это, в лучшем случае, посредством тотального не­приятия сложившегося образа жизни в стране пребывания, в худшем — пу­тем террористической деятельности. В качестве примера можно говорить о ситуации во Франции, где столкну­лись с последствиями закона 1974 года о воссоединении семей. Рабочие- эмигранты из стран Магриба получи­ли право привозить своих жен, детей и родителей. Французское население коренным образом изменилось. Вдруг выяснилось, что француз — это не про­исхождение, не религия и даже не цвет кожи, это просто человек с французским паспортом. Но выходец из ислам­ских стран считает себя, прежде всего, мусульманином, а уж только потом — французом, а точнее — жителем чужой для него страны, где он хочет обустро­ить комфортную для себя среду обита­ния, не считаясь ни с кем и ни с чем.

В этой ситуации уже не арабским эмигрантам и их потомкам приходит­ся определять свою идентичность в но­вом мире — сами французы оказались в положении утраты идентичности. Французское правительство уже ини­циирует философские дебаты, пыта­ясь найти ответ на вопросы: кто мы есть? Куда мы идем, и чем француз от­личается от всего остального челове­чества? Возникает серьезная угроза обратной реакции коренного населе­ния на демонстративное утверждение чуждого образа жизни приезжих му­сульман — национализма, который в своем развитии может стать благотвор­ной почвой для реанимации нацизма. Исламисты более всего опасаются то­тального уничтожения Западом всех их традиционных представлений о жиз­ни. Отсюда и возникает идея непри­миримости и террора, которая, опира­ясь на идею джихада, находит себе множество сторонников среди мусульман-европейцев.

Таким образом, сегрегация оказы­вается более привлекательным мето­дом обеспечения целостности своего «я» и на это есть веские психологичес­кие причины. Самый простой меха­низм самоидентификации связан с противопоставлением и противостоянием. Для того, чтобы понять кто «я», нужно указать на того, кто «не-я». Па­радоксально, но в роли «не-я» оказывается все, что относится к новой сре­де обитания, то, что, по идее, должно стать новым домом для мигранта.

В связи с этим следует рассмотреть культурно-исторический аспект про­блемы. Известно, что Ислам является самой молодой и внятной для его по­следователей религией, дающей чет­кие представления о месте человека в мире и предлагающий простые моде­ли поведения. Человек получает ответ на вопросы: кто он в этом мире, како­ва цель и смысл жизни? Ислам разви­вался параллельно с обретением ара­бами своей национальной идентично­сти, ассимилируя другие народы под зеленым знаменем джихада. За корот­кий исторический период было созда­но одно из самых могущественных го­сударств своего времени — Арабский Халифат, который сплотил людей на пространстве от Испании до Средней Азии и границ Индии. Это был пери­од триумфального шествия Ислама, утверждения его как исключительно­го образа мысли и действия.

Ситуация в современной Европе, казалось бы, диаметрально противо­положна. В технологическом развитии мусульманские народы сильно отста­ли от развитых стран северного полу­шария, оказавшись в ситуации потре­бителей продукции высокотехноло­гичного Запада. Ограничения на доступ к современным технологиям пока не дают возможности радикалам исламского мира вести открытую вой­ну с «неверными». Но, не имея таких возможностей, мусульманский Восток в полной мере реализует преимуще­ства, которое дает им западный либе­ральный плюрализм. Уроженцы ис­ламских стан фактически подрывают Европу изнутри — путем создания ан­клавов своей культуры в наиболее при­влекательных для проживания горо­дах. Именно такие анклавы на сегод­няшний день и становятся основной средой, порождающей террористов.

Все это происходит на фоне исто­рической памяти о былом могуществе исламских стран, о достигнутых куль­турных высотах. Во времена раннего средневековья мусульманские Хали­фаты был очагами культуры, искусст­ва и знаний. Это дает весомые основания для появления идей реванша, восстановления утраченной истори­ческой справедливости и культивиро­вания этнокультурных стереотипов.

Как парадоксально ни звучало бы это утверждение, но возможность ре­ванша исламскому величию предоста­вила сама западная цивилизация, снабдив мусульманский мир финансо­выми ресурсами, современным ору­жием и новейшими технологиями. Ориентированное на постоянный рост производства, развитое индустриаль­ное общество требует все больше энер­гетических ресурсов, которые с избыт­ком имеются в странах Ближнего Во­стока. Нефть дала исламским странам невиданные деньги. Это произошло в то время, когда традиционные и кон­сервативные мусульманские страны в семидесятые годы прошлого века фак­тически были обречены на культурную изоляцию. Такая ситуация сложилась в центральноафриканских государ­ствах, которые были фактически вы­теснены на периферию мировых про­блем, а следовательно, оказались на территории «исчезнувшего континен­та» с его нищетой, болезнями, непрекращающейся войной всех против всех.

Исламские государства района Персидского залива избежали участи Африки, неожиданно став энергети­ческими донорами западного мира и, как показало время, одновременно донорами сил, стремящихся к торже­ству исламского фундаментализма на Западе. Так, две стороны медали — вера и богатство — неожиданно создали сильный тип идентичности Арабских

Эмиратов, которые стремительно пре­вратились в оазис реализации техно­логических новаций для не способно­го воплотить их на своей территории Запада. Недаром арабский исполин Бурдж Дубай остается самым высоким небоскребом мира, а среди заказчиков самых крупных современных лайне­ров Айрбас-380 лидирует авиакомпа­ния «Эмирейтс».

Но не стоит искать истоки распро­странения терроризма только в попыт­ках фиксации фундаментальности. Немаловажной причиной популярно­сти радикальных идей в Западном мире является глобальный кризис идентичности в условиях информационного общества и постмодернистс­кой культуры.

В основе распространившегося се­годня постмодернистского мировоз­зрения лежит недоверие к любым уни­версальным идеям, децентрация и утверждение принципа плюрализма, допускающего одновременное сосу­ществование разнообразных точек зрения. Постмодернизм возник как реакция на утрату доверия к идеоло­гическим системам ХХ века, иниции­ровавших небывалые по своим масш­табам, разрушениям и жертвам миро­вые войны. Среди его истоков и разочарование в «великих историчес­ких проектах» переустройства обще­ства. Плюрализм, с одной стороны, дает возможность выбора, а с другой - способствует утрате устойчивых цен­ностных ориентиров, размыванию моральных нормативов, потере обще­признанных моделей поведения.

Налицо амбивалентная ситуация. Мы имеем плюралистичный, толеран­тный и гедонистично ориентирован­ный высокотехнологичный постмо­дернизм. И в тоже время, на том же самом пространстве существует абсо­лютистский, нетерпимый и активно осваивающий технологии западного мира терроризм. Таким образом, тер­роризм и постмодернизм неожиданно оказываются взаимосвязанными пу­тем взаимопроникновения противо­положностей в русле гегелевской диалектики. Возведение плюрализма в статус всеобщей идеи становится действенным механизмом оправдания существования деструктивных идеоло­гий и патологических форм идентич­ности. Налицо столкновение двух моделей идентификации. Одна из них связывает свое будущее с реализаци­ей принципа свободы от диктата об­щезначимых ценностей, другая пред­полагает обретение свободы в полном признании единственно значимой ис­тины. И та, и другая таят в себе экзистенциальные противоречия, но результатом столкновения этих взаимо­исключающих парадигм оказывается главная и глобальная патология совре­менного мира — терроризм.

Порядок постмодернистской Ев­ропы на деле оказывается пустым по­нятием, задача которого — сохранить предельное (а значит, неопределимое) понятие «свобода». Представление о ней связано с богатством интерпрета­ций, что приводит к невозможности ее реализации. В противоположность этому террорист обретает себя в мак­симальной полноте веры. У него нет необходимости в рефлексии о мета­физике свободы и ответственности. Мысли об этих мучающих европейцев экзистенциональных вопросах унич­тожают саму идею о возможности об­ретения идентичности.

В противоположность плюралис­тическому мировоззрению, размыва­ющему целостность человека, терро­ризм оказывается достаточно эффек­тивной компенсаторной формой обретения идентичности. Террористи­ческая деятельность может дать индивиду реальный, а в некоторых случа­ях, например, в акте самопожертвования, и предельный смысл жизни. Ин­дивид, ставший на путь террора, от­брасывает сомнения и неоспоримо за­нимает достойное место в своем окружении, обретает чувство принадлежности к общему делу. Более того, терроризм питается идеей избран­ности, его воины выступают в качестве «героев», которые отказываются влить­ся в матрицу господствующей западной идентичности, чтобы не быть в ней потерянными. Такие личности восприни­маются как избранники и им, равно как их семьям, гарантирован почет и уважение после гибели. Террористическая деятельность обеспечивает чувство без­наказанности для ее участников, т. к. законы мира, который необходимо уничтожить, — не что иное, как фикция, пустые условности. И, наконец, терроризм оказывается реальным спо­собом выхода за пределы обыденнос­ти, возможностью прожить пусть не долгую, но яркую жизнь [4, 5].

Сегодня вопрос о терроризме стал одним из самых обсуждаемых в науч­ных кругах демократической Европы. Очевидно, что с ним надо бороться, мобилизуя все силы и провозглашая новые «крестовые походы». Но любой радикализм входит в противоречие с плюралистичным мировоззрением ев­ропейцев. Терроризм оказался наибо­лее ужасным воплощением гиперреальности современного мира. В трак­товке множества журналистов, ученых и других «борцов» за безопасность это растиражированное понятие зачастую обращается в симулякр [1], подобный глобальному потеплению и виртуаль­ной реальности. Утрата идентичности культуры западного типа создает ситу­ацию, когда само мировоззрение евро­пейцев не позволяет эффективно про­тивостоять проявлениям фундамента­листской идеологии.

В русле кризиса идентичности за­падной культуры могут в другом свете звучать слова президента Ирана Мах­муда Ахмадинежада по поводу культа моллюска — предсказателя матчей футбольного чемпионата. Иранский лидер во всеуслышание заявил, что осьминог Пауль стал воплощением всего неправильного на Западе, сим­волом его разложения. По словам пре­зидента Ирана, те, кто всерьез верит в сверхъестественные способности ось­миногов, не могут возглавлять государства и вести за собой человечество.

Можно по-разному относиться к данному заявлению, но эквивалент­ная, с точки зрения «правильной» веры, реакция на сиюминутную под­мену Бога осьминогом свидетельству­ет не только о вакууме ценностей в постхристианском мире, но и об осознании данной пустоты в ищущем тор­жества своей истины мире мусульман­ском. О последнем можно сказать «по- прежнему» мусульманский, но никак не «постмусульманский».

Здесь возникает определенная аналогия с эллинистическим перио­дом, временем смешения и краха ве­ликих культур античности, сопровож­дающимся триумфом технологий (строительства, управления, комму­никаций, вооружения) на фоне потери духовных основ, некогда рожден­ных в полисной Греции. Бертран Рас­сел в разделе «Истории философии», посвященном эллинистическому ми­ровоззрению, писал: «Казалось, что умами греков больше всего владела Вавилонская астрология»[3].

Какими «астрологиями» руковод­ствуются современные почитатели Пауля — не суть важно для обсуждае­мого вопроса. Очевиден тот факт, что культурная традиция западного образ­ца в очередной раз оказалась в систем­ном кризисе, подобном эллинистичес­кому краху античной культуры. Тогда вера в Фатум была синкретически не­отделима от веры в Фортуну. Но не­много позже апостол Павел расставил все по своим местам. Может быть, не случайно здание Европарламента в Страсбурге слишком похоже на образ Вавилонской башни на картине Пите­ра Брейгеля Старшего (сходство нере­альностей заставляет задуматься).

Сегодня западный мир активно использует информационные техно­логии для борьбы с терроризмом. Вера в их эффективность сопровождается амнезией знания о том, что бедуины были снабжены автоматами Калашни­кова, а талибы финансово и техничес­ки поддерживались противоборствую­щими сторонами холодной войны. Технологически развившийся мир За­пада поделился с Востоком Интерне­том, оснастил его мобильной связью, научил строить самые высокие в мире небоскребы, и все это в надежде на достижение технологического, а затем и идеологического консенсуса. Евро­пейцы создали новую среду для доста­точно и продолжительно идентичных народов, при этом не понимая, что любое привнесенное улучшение втор­гается в целостность их бытия. Авто­мобили, автоматы, технологии «мир­ного» атома, ракеты «Стингер», ком­пьютеры, сотовые телефоны, а затем и Интернет сделали то, чего либераль­ная Европа не могла и предположить.

Наделив последователей радикаль­ного фундаментализма правом жизни на своей территории и одновременно предоставив им доступ к чуждым тех­нологиям на их исконных землях, европейская демократия сформировала среду, которая в комфортных услови­ях генерирует полностью идентичных, не имеющих никаких сомнений в сво­ей правоте людей, способных ради сохранения своих случайно обретенных привилегий уничтожить их же вскор­мившее, бесконечно испытывающее кризис идентичности, постмодернис­тское общество. Там, где теряется смысл и утрачивается тождествен­ность, освобождается место для других - тех, кто патологически стремится восполнить первое и обрести второе.

Примечания:

1.Симулякр (от лат. simulo, «делать вид, притворяться») – «копия», не имеющая оригинала в реальности.

Список литературы:

1. Научные и методологические проблемы информационной безопасности: Сбор­ник статей / Под ред. В.П. Шерстюка. — М., 2004.

2. Рассел Б. История западной философии. - Т. 1. - М., 1993.

3. Современный терроризм и борьба с ним: социально-гуманитарные измерения. Научные проблемы безопасности и про­тиводействия терроризму: Серия моно­графий / Под ред. В.А. Садовничего и В.П. Шерстюка. - М., 2007.

4. Соснин В.А., Нестик Т.А. Современный терроризм: социально-психологический анализ. - М., 2008.

5. Тхостов А.Ш., Сурнов К.Г. Мотивация тер­рориста // Национальный психологичес­кий журнал. - 2007. - №1(2). - С. 27-32.

6. Тхостов А.Ш., Сурнов К.Г. Психологичес­кие технологии вовлечения в террористи­ческую деятельность // Психология перед вызовом будущего: Материалы научной конференции, Москва, 23-24 ноября 2006. - М.: МГУ, 2006. - С. 468-472.

7. Hudson R.A. The Sociology and Psychology of Terrorism. Who Becomes a Terrorist and Why? University Press of the Pacific. - Honolulu, Hawaii, 2005.