Мои Учителя и Заслуженные собеседники (из коллективной монографии «Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания»)

Зинченко Владимир Петрович

(из коллективной монографии «Стиль мышления:

проблема исторического единства научного знания»)

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток...

(А.С. Пушкин)

... Петр Яковлевич Гальперин — вы­дающийся психолог, пришедший в пси­хологию из медицины в начале 1930-х годов. Общепризнано, что он принад­лежал к Харьковской, затем к Москов­ской школе психологов, созданной А. Н. Леонтьевым и получившей наи­менование деятельностного подхода в психологии, или психологической те­ории деятельности. Он не был, как его ближайшие друзья и коллеги Л.И. Божо­вич, А.В. Запорожец и др., непосредст­венным учеником Л.С. Выготского или, как А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, Д.Б. Эльконин, коллегой и соратником Л.С. Выготского по созданию культурно-истори­ческой психологии. Он, как и мой отец, П.И. Зинченко, встретился с А.Н. Леон­тьевым, А.Р. Лурия, А.В. Запорожцем уже в харьковский период их научной дея­тельности.

С участниками этой школы была свя­зана его дальнейшая судьба и научная биография, которая, к сожалению, еще не написана. Я не могу претендовать на ее описание, так как не являюсь его непосредственным учеником, хотя и счи­таю его своим учителем. Моя задача зна­чительно скромнее. Мне хотелось бы в этих заметках вспомнить о его уни­кальной роли в школе А Н. Леонтьева, которую я не вполне законно рассма­триваю как единое целое. Незаконно, потому что П.Я. Гальперин, А.В. Запо­рожец, П.И. Зинченко, А.Р. Лурия, Д.Б. Эльконин в рамках психологической теории деятельности (или за ее преде­лами?) являются создателями своих собственных направлений в психологии и собственных научных школ. И эти по­следние, например, в сознании наших западных коллег далеко не всегда идентифицируются с психологической теорией деятельности, рассматриваются как вполне самостоятельные или име­ющие корни в культурно-исторической психологии. Наиболее очевидными при­мерами такой оценки являются школы П.Я. Гальперина и А.Р. Лурия. Но неза­висимо от этого вся их жизнь и судь­ба были общими на протяжении мно­гих десятилетий. Они всегда, включая военные годы (кроме фронтовиков П.И. Зинченко и Д. Б. Эльконина), были вместе. Их судьба была счастливой. Никто из них не был репрессирован. Им всем в той или иной мере удалось реали­зовать свои замыслы, во всяком случае, по нынешним, да и по любым меркам они многое сделали в психологии.

При значительных различиях со­зданных ими научных направлений они вполне ситуативно, но добровольно при­няли некий персональный культурный психологический код, а именно: шко­ла Л.С. Выготского — А.Н. Леонтьева — А. Р. Лурия, хотя они все, разумеется, понимали, что под этим кодом скры­ты как минимум две научных парадиг­мы: культурно-историческая психология и психология деятельности. И каждый из них последовательно или параллельно работал в обеих. У меня есть подозрение, что именно разнообразие их талантов и интересов плюс недюжинные диплома­тические и организационные способно­сти А.Н. Леонтьева цементировали этот сложно организованный научный орга­низм, придавали ему устойчивость, на­чиная с Харькова и кончая первым деся­тилетием (до 1979 года — года кончины А.Н. Леонтьева) существования факульте­та психологии Московского университе­та. Не только цементировали, но и при­влекали к нему новых сотрудников.

Школа потому и школа, что в ней не было рядовых учеников. Роли в этом коллективе были различными. Признан­ным лидером был А.Н. Леонтьев, совес­тью — А.В. Запорожец, гением А.Р. Лурия, мужественным научным темпераментом, щедро разбрасывающим свои идеи, — Д.Б. Эльконин. Учителем же всегда был П.Я. Гальперин. Конечно, они все были прежде всего личностями, учеными, я отмечаю лишь доминирующие личностные черты.

Петр Яковлевич был не самой силь­ной личностью среди них, но был при­знанным Учителем. Л.И. Божович, А.В. За­порожец, П.И. Зинченко, Д.Б. Эльконин и др., когда им удавалось задумать или сде­лать нечто, на их взгляд, существенное и интересное, говорили, что нужно пой­ти посоветоваться с Учителем. К нему ходили и следующие поколения (назы­вавшие его ласковым именем Гальпетя), в том числе и мое. Ходил и я. Едва ли нужно говорить, что Петр Яковлевич далеко не всегда одобрял выслушанное. Слушал он замечательно. Когда я после его порой жестокой, но доброжелатель­ной и иронично выраженной критики обескураженный приходил к своему не­посредственному учителю А.В. Запорож­цу, он с улыбкой меня утешал, говоря, что ему тоже нечасто приходится слы­шать комплименты от Петра Яковлевича. Нужно думать! Зря Петр Яковлевич не скажет. А.Р. Лурия был слишком продук­тивен и динамичен, чтобы советоваться с кем-либо. Да и Петра Яковлевича раз­дражала его продуктивность. Он гово­рил, что Александр Романович пишет быстрее, чем я читаю. Это не было боль­шим преувеличением. Помню, что когда А.Н. Леонтьев в конце 1960-х годов ор­ганизовал (дома у А.Р. Лурия) серию се­минаров с докладами о психологиче­ской теории деятельности, то семинары кончились после доклада Петра Яковле­вича. Докладчик указал на болевые точ­ки теории, показывая это на примере эк­спериментальных исследований самого А.Н. Леонтьева. Самолюбие лидера было уязвлено. Потом Петр Яковлевич говорил мне, что он зря это сделал, так как А.Н. Ле­онтьев довольно долго таил обиду.

Коллеги и друзья Петра Яковлевича полушутя, полусерьезно говорили, что у него «слабая нервная клетка». Но это не мешало ему быть беспощадным к на­учной легковесности и безвкусице. Приходилось наблюдать, как он на научном заседании прятал голову, когда с неудач­ным докладом выступал кто-то из его уче­ников или сотрудников. Конечно, крити­ка, ирония, иногда юмор адресовались Петром Яковлевичем и ученым, представ­лявшим другие направления. Помню его очень жесткое публичное высказывание в адрес А.А. Смирнова. Хотя оно не было вовсе безосновательным, но его форма возмутила присутствовавших. К чести А.А. Смирнова, это не повлияло на его в высшей степени уважительное отноше­ние к П.Я. Гальперину.

Петр Яковлевич, возможно, благода­ря «слабой нервной клетке», возможно, в силу свойств своего характера всегда сторонился начальства, избегал руко­водящих постов. Когда же его самого, как врача по образованию, назначили главным врачом госпиталя (под Свер­дловском), где работали психологи над восстановлением движений рук после ранения, он скрывался в лесу во время наездов различных проверяющих ко­миссий. За него отдувались сотрудни­ки, впрочем, не очень на него обижаясь. Они ведь были психологами и достаточ­но хорошо его знали и любили.

После войны П.Я. Гальперин всю дальнейшую жизнь работал в МГУ. Он последним из всей блестящей плеяды школы Л.С. Выготского стал доктором наук и профессором. Его долго уговаривали, стыдили, корили друзья и уче­ники. Но они не могли избавить Пет­ра Яковлевича от унизительной для его возраста процедуры защиты. Правда, после защиты (не на ней) он был дово­лен. П.Я. Гальперин никогда не пытался претендовать на членство в Академии педагогических наук, здесь уговоры не помогали. Но все же ему еще раз пришлось занять руководящую дол­жность. По настоянию декана А.Н. Ле­онтьева он возглавил кафедру детской психологии. А.В. Запорожец, детский психолог милостью Божьей, очень сме­ялся по этому поводу, говоря, что только у нас возможно, чтобы человек, убеж­денный в том, что детской психологии не существует, стал заведующим кафед­рой детской психологии.

Несколько слов о Петре Яковлеви­че как о педагоге. Мое поколение сту­дентов (1948—1953) было счастли­вым. Тогда по имени читающего курс общей психологии назывались чере­дующиеся поколения А.Н. Леонтьева и С.Л. Рубинштейна (потом А.Н. Леон­тьева и А.Р. Лурия). Мы были леонтьевским, а по существу, леонтьевско-гальперинским поколением. А.Н. Леонтьев два года читал курс общей психологии. И два года П.Я. Гальперин вел за ним се­минары. Это было про то же, но совер­шенно иначе. Не помню, был ли Петр Яковлевич на всех лекциях А.Н. Леон­тьева, на некоторых бывал. Иногда мы думали, что профессору Леонтьеву не мешало бы посетить некоторые семи­нары доцента Гальперина. Как теперь принято говорить, плюрализм и диа­лог нам были обеспечены. Мы видели, что они по-разному относятся к неко­торым проблемам. Какие-то Петр Яков­левич углублял, какие-то решал, про­тив некоторых предупреждал, говоря, что семи пядей во лбу не хватит для их решения. От него мы слышали вполне объективные оценки так называемой буржуазной психологии. Он вполне доброжелательно рассказывал о пси­хоанализе, о 3. Фрейде и К. Юнге, как психоневролог по образованию, ана­лизировал свои сновидения, архетипы национального сознания, в том числе и своего отца — правоверного еврея (не надо забывать, что это был конец 1940-х годов), часто обращался к пси­хопатологии обыденной жизни. Вспо­минается его замечательное опреде­ление действия алкоголя на человека, которое состоит в послойном снятии нравственных норм. Уверен, что мно­гие из нас кое-что заимствовали из сти­ля его преподавания и общения.

Потом П.Я. Гальперин читал нам го­довой курс истории психологии. Гото­вясь к нему, он прослушал такой же курс у Б. М. Теплова и не скрывал от нас, что многому у него научился. Нам он преподносил историю психологии как дра­му идей и драму людей. Нельзя забыть и спецкурс «Марксизм и вопросы язы­кознания», который его вынудили чи­тать, а нас — слушать после известного сталинского «труда» на эту тему. В этом курсе он ходил по лезвию бритвы. Он, разумеется, не позволял себе выпадов против «корифея», но и воздерживался от демагогии, от идеологических шабло­нов, перевел спецкурс в спокойное рус­ло проблемы мышления и языка.

К сожалению, П. Я. Гальперин ни­когда не читал курс общей психологии психологам. Зато он не одно десятиле­тие читал этот курс философам, многие поколения которых вспоминают о нем с благодарностью и любовью.

***

Вспоминая лекции П. Я. Гальперина, беседы с ним, перечитывая и вчитываясь в собранные и изданные, наконец, тру­ды, видишь как он медленно, но верно приближался к пониманию «чуда мыш­ления» (выражение А. Эйнштейна). Такое понимание, видимо, составляло главную цель его исканий, а может быть и жиз­ни. По складу своего характера он был рационален, не сочувствовал спонтан­ности, страшился стихии. Ее вокруг него хватало с избытком.

П.Я. Гальперина мало устраивали про­стые решения и его собственная мысль постоянно вырывалась за пределы на­блюдаемых этапов формирования ум­ственных действий, за пределы ти­пов ориентировки в сферы идеального, в сферы «чистой», свободной от предмет­ного действия (и от социальных обстоя­тельств) мысли. Позиция строгого иссле­дователя не могла сдержать спонтанных, свободных интеллектуальных порывов, которые, к счастью, превращались в тек­сты. Ведь Гальперин определял мышле­ние как деятельность, «чтобы узнать». И для этого он переставал ориентиро­ваться на экспериментальные результа­ты и обращался к глубинам собственного духа, «чтобы найти». «Чтобы узнать» со­ответствует поэтическому: «И сладок нам лишь узнаванья миг» (О. Мандельштам). П.Я. Гальперин не мог отказать себе в «вы­пуклой радости узнаванья». Опыт-знание и опыт-позиция, хотя порой и вступали в противоречия, но в конце концов пре­красно дополняли друг друга.

***

Вклад в психологию Петра Яковлевича Гальперина разнообразен и многопланов. Для психологов многих поколений — это прежде всего личностный вклад в ка­честве учителя, собеседника, советчика. Он делился с нами своим живым знани­ем. Его дисциплинированный, строгий ум был окутан душевной, часто иронич­ной аурой. Она распространялась не только на содержание знаний, излагав­шихся им, но и на слушателей, собесед­ников, на самого себя. Иногда внешняя форма бывала обманчивой, внутри нее оказывались достаточно жесткие оценки. С ним нужно было быть внимательным и осторожным, вслушиваться не только в текст, но и в подтекст. Внешне это могло звучать вполне безобидно и даже мило, например: «Когда-то в простоте душев­ной К. Н. Корнилов говорил, что психи­ческая деятельность есть отражение моз­говой деятельности». Что же она есть на самом деле? Вот главный вопрос (но, не ответ!) данной статьи.

П.Я. Гальперин был не только Учи­тель, но и Ученый. Эти две ипостаси от­личались одна от другой. Различия мож­но выразить его же словами. Изучая роль установки в мышлении (1940), он предложил различать две формы, в которых существует опыт: как знания о чем-то и как позиция, с которой мы рассматри­ваем окружающее. Обе формы опыта у П.Я. Гальперина не только не совпадали, что часто бывает, но порой его обшир­ные знания учителя, лектора противоре­чили его позиции исследователя, экспе­риментатора. Об этом, а так же тесной связи и участии П.Я. Гальперина в разви­тии идей Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, о сотрудничестве и дружбе с Л.И. Божович, А.В. Запорожцем, П.И. Зинченко, А.Р. Лурия, Д.Б. Элькониным, которые, как и П.Я.. Гальперин, создали свои на­учные школы достаточно полемических страниц написано в коллективной мо­нографии «Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания» (под общей редакцией Т.Г. Щедри­ной), вышедшей в 2011году к 80-летию Владимира Петровича Зинченко.

В каждом из текстов раздела «Мои Учителя и Задушевные собеседники» этой книги В.П. Зинченко ведет свое­образный внутренний диалог «сквозь время» с философами начала ХХ века, коллегами, учениками, в котором рас­крываются исторические реалии ста­новления и развития отечественной психологической школы и психологи­ческой науки.

***

От редакции

О тесной связи и участии П.Я. Галь­перина в развитии идей ДС. Выготско­го, А.Н. Леонтьева, о сотрудничестве и дружбе с Л.И. Божович, А.В. Запорожцем, П.И. Зинченко, А.Р. Лурия, Д.Б. Элькониным, которые, как и П.Я. Гальперин, со­здали свои научные школы достаточ­но полемических страниц написано в коллективной монографии «Стиль мыш­ления: проблема исторического един­ства научного знания» (под общей ре­дакцией Т.Г. Щедриной), вышедшей в 2011 году к 80-летию Владимира Пет­ровича Зинченко. В каждом из текстов раздела «Мои Учителя и Задушевные со­беседники» этой книги В.П. Зинченко ведет своеобразный внутренний диалог «сквозь время» с философами начала ХХ века, коллегами, учениками, в кото­ром раскрываются исторические реалии становления и развития отечественной психологической школы и психологической науки.