ISSN 2079-6617 (Print)
ISSN 2309-9828 (Online)
«Слово» и «дело»: к истории научных отношений А.Н. Леонтьева и Л.С. Выготского

«Слово» и «дело»: к истории научных отношений А.Н. Леонтьева и Л.С. Выготского

Скачать в формате PDF

Поступила: 12.04.2012

Принята к публикации: 18.04.2013

Страницы: 18-24

DOI: 2079-6617/2013.0103

Ключевые слова: психологическая теория деятельности А.Н. Леонтьева; история психологии; А.Н. Леонтьев; культурно-историческая школа психологии; история отечественной психологии ; психология личности; Выготский Л.С.

Для цитирования статьи:

Братусь Б. С. «Слово» и «дело»: к истории научных отношений А.Н. Леонтьева и Л.С. Выготского. // Национальный психологический журнал 2013. № 1. c.18-24. doi: 2079-6617/2013.0103

Скопировано в буфер обмена

Скопировать
Номер 1, 2013

Братусь Борис Сергеевич Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Федеральный научный центр психологических и междисциплинарных исследований

Аннотация

В статье всесторонне проанализирована специфика научных взаимоотношений двух ведущих отечественных психологов – А.Н. Леонтьева и Л.С. Выготского. Показывается, как первоначальные отношения учитель (Выготский) – внимательный ученик и последователь (Леонтьев) сменились размежеванием, поиском и отстаиванием своих собственных путей.

Автор демонстрирует динамику психологических идей этих двух ученых. Освещает разные подходы к проблеме деятельности и личности, которые развели их в определенный период времени.

Значительное внимание уделяется научному творчеству Леонтьева, которое пришлось на социалистические времена, сопровождающиеся идеологическим давлением. Показано, как, несмотря на этот неблагоприятный фактор, Алексею Николаевичу – основателю теории деятельности, где нравственным началам нет места, где личность становится ее «продуктом», удалось придти к необходимости специального изучения личности, ее нравственно-ценностной сферы. Приводя ссылки на конкретные работы Леонтьева, автор показывает эволюцию идей «лидера марксистской психологии», внутренний контекст его научных поисков, который привел к тому, что он фактически снял вопрос о принципиальном расхождении с Выготским по проблеме переживаний и деятельности.

Автор предполагает, что в последние годы жизни А.Н. Леонтьев по своим взглядам приблизился к «позднему» Выготскому, встав на сторону своего Учителя, старшего друга и, одновременно, что нередко в научной жизни – главного внутреннего оппонента. Это подтверждает тот факт, что за два года до смерти (в 1977 году) Леонтьев фактически снял вопрос о принципиальном расхождении с Выготским по проблеме переживаний и деятельности.

Общеизвестно, что у истоков отечественной культурно-исто­ рической школы стоял Л.С. Вы­готский, а если крючкотворствовать, то - А.Р. Лурия, ибо именно он сразу заме­тил, срезонировал, восхитился Выгот­ским и сумел организовать приглаше­ние неизвестному тогда гомельчанину в Москву в Институт психологии. Но инициирующий импульс, создавший силовое поле школы, был дан, придан именно личностью и гением Льва Се­меновича Выготского.

И, если Лурия, несмотря на молодость, представлял собой тогда научную едини­цу (был ученым секретарем института), то А.Н. Леонтьев был совсем новичком, что он позже мудро рассматривал не как отягощающий, а - напротив - как поло­жительный фактор. В беседе с сыном он говорил на склоне своих лет: «Определе­ние пути (самоопределение) связано со встречей с Л.С. Выготским. У меня было заполнение вакуума, у А.Р. Лурия - выте­снение похлебки. Разница между мной и Александром Романовичем в отноше­нии к Л.С. Выготскому: мне повезло, что у меня был вакуум. А.Р. Лурия осваивал Л.С. Выготского в духе эклектики, у меня был пуризм» (Леонтьев А.А., 2003, С. 37).

Леонтьев называет и время этой встречи - конец 1924-го или начало 1925-го года. Легко вычислить, что Леонтьеву тогда - 21-22 года, а Выготскому - 28-29. Один - юноша, другой - немно­гим старше. Одному предстоит долгая жизнь, развернутая научная деятель­ность, в которой будут, конечно, тяготы, кризисы, неудачи, но которую увенча­ют многие годы заслуженного офици­ального и неофициального признания, очевидного лидерства, безусловного ав­торитета, присуждение орденов, выс­шей государственной премии по науке, избрание в академики и пр. Другому - отпущено судьбой одно десятиле­тие научной работы, огульная критика под конец, почти на четверть века за­прет имени, изъятие трудов сразу после смерти ... Но, тогда они оба были молоды и, несмотря на малую разницу лет, Л.С. Выготский - учитель, А.Н. Леонтьев - внимательный ученик и последователь.

Как говорил сам А.Н. Леонтьев в той же беседе: «Л.С. Выготский дал уста­новку: исследовать средства запоминания, средства внимания, квазисло­ва, как средство опосредствования при общении» (Леонтьев А.А., 2003, С. 38). К 1928 году, спустя всего 3-4 года после первой встречи (каковы тем­пы!) А.Н. Леонтьев заканчивает свою, ставшую впоследствии классической, книгу «Развитие памяти» - вершину и, одновременно, главный итог уче­ничества и тесного сотрудничества с Л.С. Выготским.

Далее постепенно начинается типич­ное для истории науки, но каждый раз драматическое для реальной жизни на­чало некоторого размежевания, поиска, апробирования и, наконец, отстаивания своих путей.

Основным поводом к осознанию на­копившегося стал отъезд Леонтьева для научно-исследовательской и преподава­тельской работы в Харьков. В своей ав­тобиографии он писал: «В конце 1930 г. получил приглашение принять участие в развертывании психологического сек­тора Украинской психоневрологической академии. С 1931 года я стал системати­чески работать в Харькове, заведуя отде­лом общей и генетической психологии Академии и профессором, заведующим кафедрой психологии Медико-психо­логического института.» (Леонтьев А.А., 2005, С. 341).

Повторяю, это был повод, потому что сугубо формально отъезд Леонтьева не прекращал связи внутри «тройки»: Вы­готский и Лурия были также приглаше­ны в Харьков, неоднократно приезжа­ли туда для лекций, работы, подведения итогов исследования. Но, в прежних вну­тренних отношениях настали явные пе­ремены.

Обратимся к непосредственным сви­детельствам самого А.Н. Леонтьева: «1931-1932 г.г.: рождается харьковская школа.

Внутренняя расстановка в школе Вы­готского была драматична. Конфронта­ция двух линий на будущее.

Моя линия: возвращение к исход­ным тезисам и разработка их в новом направлении. Исследование практиче­ского интеллекта (= предметного дейст­вия). Известное место в Фаусте Гете: дело не в этом. Общение - демиург созна­ния? Общение - демиург значения? Ка­кая подпочва? Если не все дело в «деле»?

Линия Выготского: аффективные тра­диции, эмоции, чувства. Это - за созна­нием. Жизнь аффектов: отсюда поворот к Спинозе.

Я: практика.

Л.С. Выготский: свобода поиска под­ходов. Но не более! Огорчение (по мо­ему поводу).

Апогей расхождений - 1932 г. (после доклада), начало 1933.

Позиция Выготского - в «мышлении и речи», глава «Мысль и слово», особен­но предисловие: «За интеллектом искать аффект» (последнее, что он написал!).

У Выготского осталось все, у меня - все сначала.

В Харькове возникали свои трудно­сти, но была безоговорочная поддер­жка сотрудников». (Леонтьев А.А., 2003, С. 40](5).

Очень четко расхождение обозна­чено и в рукописных «Материалах о сознании» 1940-1941 г.г.: «Психологическая концепция, развивавшаяся Л.С. была оригинальной, новой, но это но­вое оставалось внутри старого (Леон­тьев А.Н., 1994, С. 40).

Что же имелось здесь в виду под «ста­рым»?

Чуть ниже в тех же материалах о со­знании Леонтьев напишет: «В начале было дело (затем стало слово и в этом все дело!)» (там же, С. 40). Как студент, позже сотрудник кафедры Алексея Ни­колаевича, я не раз слышал сходные пас­сажи от него самого, и звучало это, как и вообще многие речи А.Н., очень выра­зительно. «В начале было дело», - дове­рительно глядя в глаза, серьезно сооб­щал А.Н. знаменитую фразу из гетевского «Фауста». Затем, выдержав паузу, необхо­димую, чтобы собеседник оценил всю значимость услышанного, несколько веселее и тоном выше: «Но дело было и потом». И, наконец, еще немного помолчав, с лукавой улыбкой, как важный вывод: «И в этом-то все и дело!!».

Здесь мы подошли к той самой «ос­новной проблеме», разные подходы к которой развели в рассматриваемый нами период двух ученых. На эту про­блему не раз указывает в приведенных цитатах сам Леонтьев, она в вопросе (поистине фундаментальном), что в на­чале - «дело» («затем слово, и в этом все дело») или «слово» (лежащие за ним об­щение, аффект, знак). Первая линия - Выготского (раннего) и Леонтьева, вто­рая - Выготского (позднего).

В конце тридцатых Леонтьев так видит основную ошибку Выготско­го: она «состояла в том, что 1) пред­мет не был понят как... предмет дея­тельности человека; 2) обыкновенная практическая деятельность продолжа­ла казаться чем-то, что только внеш­ним образом зависит от сознания» (Ле­онтьев А.Н., 1994, С. 40). Тем самым, не «дело» и деятельность были демиурга­ми, а сознание и стоящее за ним «слово». Недаром, определяя «старое», внутри ко­торого «новое» Выготского, Леонтьев назвал его «словоцентризмом системы» (там же, С. 23).

Теперь, после первоисточников, при­ведем два комментария: один принадле­жал биографу А.Н. Леонтьева, его сыну - профессору Алексею Алексеевичу Леон­тьеву, другой - представителю иной, по­лемизирующей с леонтьевской парадиг­мы, верному ученику и последователю С.Л. Рубинштейна - профессору Андрею Владимировичу Брушлинскому.

А.А. Леонтьев констатирует: А.Н. Леон­тьев и сотрудники его харьковской груп­пы считали, что Выготский делает шаг назад, акцентируя внимание на пробле­ме единства аффекта и интеллекта, сос­редотачиваясь исключительно на зна­чении, как единице сознания (Леонтьев А.А., 2001). Сходную оценку дает и А.В. Брушлинский, который не был сторон­ником ни Выготского, ни Леонтьева (по­этому равно объективно отстраненно и критически к ним относился): «В теории Выготского средства оторваны от того, средством чего они являются. .. В этой теории средство (слово - знак) превра­щается в демиурга мышления и вообще психики у детей. Если субъектно-дея­тельностная концепция исходит из того, что вначале было дело, то для теории Выготского вначале было слово (хотя он иногда будто бы не соглашается с этим положением из Библии). Гипертрофия (абсолютизация) средств и, прежде все­го, словесных знаков, как главных и даже единственных оснований психического развития человека, уводит в сторону от теории (изначально практической) деятельности...» (Брушлинский А.В., 1998, С. 123).

Разумеется, для позднего Выготского, учитывая все его оговорки, «словоцентризм» отнюдь не отрицает леонтьевско- рубинштейновское «вначале было дело» (в этом плане эти две несколько разли­чающиеся теории деятельности - леонтьевская и рубинштейновская - едины). Однако именно «словоцентрический» посыл Выготского открывает путь к рас­смотрению (оправданию) наддеятельностных смысловых пространств, что единственно, на наш взгляд, дает воз­можность понимания личности как со­вершенно особого уровня опосредство­вания. Напомним, что опосредствование есть предельно широкое и фундаментальное явление, которое «характеризу­ет абсолютно все без исключения уровни и сферы бытия, т.е. оно является универ­сальной, всеобщей категорией, распро­страняющейся на вселенную в целом и на все ее субсистемы» (там же, С. 124). Как замечает далее Брушлинский, любая деятельность - есть также и опосредст­вование, но не наоборот: далеко не вся­кое опосредствование есть деятельность (там же, С. 124). Личность в этом плане - наддеятельностное опосредствование, хотя и может реализоваться в тех или иных конкретных деятельностно-опо­средствованных формах. Поэтому дея­тельность разомкнута в смысловое пространство, а не замыкает его в себе.

Перспективы разработки такого по­нимания в те годы в советской России были равны нулю (или, даже, минусо­вым отметкам): наддеятельностное по­нимание личности, ее свобода и авто­номность - скажем аккуратнее - сама принципиальная возможность свободы и автономности от деятельностной бы­тийной обусловленности звучали бы как расстрельная крамола. Можно только га­дать (мечтать), что было бы, если бы Вы­готский прожил еще хоть года три без давления партийной власти и что успел бы сделать (при его-то темпах) в этом направлении. Можно не сомневаться - появилась бы блестящая смысловая кон­цепция личности. В отличие от главен­ствовавших «поведенческих» и «глубин­ных», она была бы «вершинной» или «акмеистической» (термины самого Вы­готского) и ее бы с благодарностью из­учал и использовал бы по сию пору весь психологический мир.

Но история сослагательных наклоне­ний не терпит. Смысловой подход, «ди­намические смысловые системы» станут реально востребованы в отечестве лишь лет сорок спустя. И это случится, благода­ря, прежде всего, Леонтьеву, т.е. тому, кто в разбираемый период начала тридцатых годов ХХ века был главным идейным оппонентом нового и, как мы знаем теперь, последнего хода мыслей Выготского.

***

В 60-70 годах приоритетным ста­ло изучение с позиции теории деятель­ности ощущения, восприятия, внимания, памяти, мышления. На небольшом, недавно образованном факультете пси­хологии МГУ, только по тематике восприятия работало тогда сразу несколь­ко хорошо оборудованных (главным образом, за счет выполнения заказов Министерства обороны), часто остро полемизирующих друг с другом лабо­раторий (например, под руководством В.П. Зинченко, Ю.Б. Гиппенрейтер, самого А.Н. Леонтьева и др.).

Успехи этого направления были не­сомненны, составляя, по сути, глав­ное содержание научных исследований факультета. Но была и другая, менее броская линия интересов Леон­тьева - только нарождающаяся тогда в стране психология личности. И хотя мы - в те годы начинающие «личностники» А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, Е.Т. Со­колова, В.В. Столин, Е.В. Субботский, В.Ф. Петренко, Л.П. Петровская, А.У. Хараш и др. были в явном меньшинстве и, как нам иногда казалось, «в загоне» (так что нередко ворчали на засилие тех, кто изучал перцептивные процессы, шутили, что факультет психологии надо переиме­новать в факультет восприятия), однако общая ситуация на факультете стала мед­ленно поворачиваться в сторону изуче­ния мотивации, эмоций, личности. А.Н. Леонтьев, безусловно, стоял у истоков этого изменения. Более того - с середи­ны 60-х годов он стал все чаще оценивать свою работу в области мотивации и лич­ности как самую главную [1].

Атмосфера факультета способствова­ла созданию в 70-х годах неформальной (как тогда говорили - на общественных началах) Межкафедральной группы по изучению психологии личности (дру­гое ее название - по изучению смысло­вых образований личности). Идея такой группы, ход и первые итоги ее работы не раз обговаривались с А.Н. Леонтье­вым. Я, как руководитель группы, А.Г. Асмолов, как мой заместитель, встречались и советовались по поводу проблемати­ки и задач группы, также с А.В. Запорож­цем, Б.В. Зейгарник, П.Я. Гальпериным, Л.С. Цветковой и другими. В работе группы на разных этапах участвовали: Н.Н. Авдеева, Е.З. Басина, Л.В. Бороздина, О.М. Дерябина, Е.Е. Насиновская, Л.А. Пе­тровская, В.А. Петровский, А.А. Пузырей, В.Э. Реньге, Е.Т. Соколова, А.С. Спиваковская, Е.В. Субботский, К.Г Сурнов, А.У. Хараш, Е.И. Шлягина и пр.

В 1975 году выходит последняя, очень значимая монография А.Н. Леонтьева «Деятельность. Сознание. Личность».

В триаде, вынесенной в названии книги, понятие деятельности - цен­тральное, стержневое, пронизывающее. Самостоятельных разделов «Сознание» и «Личность» там нет: соответствующие главы называются «Деятельность и со­знание», «Деятельность и личность». Од­нако последний раздел привлекал все же особое внимание, поскольку разверну­тые исследования в области психологии личности либо не проводились вовсе, либо были скованны жесткими идеоло­гическими рамками.

Обратиться к изучению личности Ле­онтьев намеревался еще в молодые годы. В письме к Выготскому накануне свое­го отъезда в Харьков, он писал: «Главное: личность как субъект психологического] развития, то есть проблема активного психологического развития, вот тут проблема психологической культу­ры личности (свободы!) и отсюда бли­жайшие этические проблемы» (Леонтьев А.Н., 2003, С. 234). В известном смысле, он возвращался к этому «главному», спу­стя десятилетия, в которых это было за­прещенным и опасным делом. Можно предположить, что он вспомнил о том, о чем и не забывал, но прятал от своих и чужих глаз (фрейдист бы сказал - «вы­теснял») в дальний угол, заваленный для маскировки идеологической мишурой, чтобы при первой возможности вер­нуться к сокровенному.

Впрочем, и в этой публикации раз­вернутых прямых рассуждений о «свобо­де» (да еще с восклицательным знаком) и «этических проблемах» нет. Подцензур­ные годы не прошли даром, да они и не закончились тогда, хоть и перестали быть столь жесткими. Однако, если очень вни­мательно смотреть на текст, вернее сквозь текст, можно увидеть «на просвет написан­ного» нечто намекающее на эти реалии [2]. Так, в конце главы «Деятельность и лич­ность» повторяется высказываемая также в других источниках леонтьевского круга мысль о том, что в рамках теории деятель­ности, определяющими для понимания личности являются вопросы о структури­рованности, иерархизированности моти­вов и о вариантах схождения их к одной или нескольким точкам притяжения. Они обуславливают направленность лично­сти, подчиненность ее главному или глав­ным жизненным мотивам (А.Н. Леонтьев, Л.И. Божович, М.С. Неймарк и др.).

Но, наряду с этим, появляется новое важное добавление: «Смысловые едини­цы жизни могут собираться как бы в одну точку, но это формальная характеристи­ка. Главным остается вопрос о том, какое место занимает эта точка в многомер­ном пространстве, составляющем реаль­ную, хотя не всегда видимую индивидом, подлинную действительность» (Леонтьев А.Н., 1977, С. 220). Суть этого добавления, обозначенного как главное, остается не раскрытой и объяснить ее, например, студентам (знаю по опыту преподавания) очень трудно. В самом деле, трудно рас­толковать, что же это такое - «реальная, хотя не всегда видимая индивидом, под­линная действительность»?

Приводимая Леонтьевым далее ли­тературная иллюстрация, казалось бы, должна прояснить дело: «Вся жизнь ску­пого рыцаря направлена на одну цель: возведение «державы» золота». Эта цель достигнута («кто знает, сколько горьких воздержаний, обузданных страстей, тя­желых дум, дневных забот, ночей бес­сонных все это стоило?»), но жизнь обрывается ничем, цель оказалась бес­смысленной. Словами «Ужасный век, ужасные сердца!» заканчивает Пушкин трагедию о Скупом» (там же, С. 220).

Однако, если перенести героя Пушки­на в современный мир, то он окажется банкиром, дающим деньги под процен­ты и тем самым наращивающим свое богатство. Он не заполняет драгоцен­ностями «верные сундуки», а любуется прибавлением нулей на своих банков­ских счетах, которые по первому же же­ланию могут обернуться дворцами, ях­тами, футбольными клубами, равно как купленными местами в парламенте и се­нате и т.п. Но для многих сегодня такой человек - повод для подражания, поста­новки аналогичных целей, а отнюдь не объект жалости, сожаления, вызываю­щий желание помочь, например, пред­ложить курс психотерапии.

Конечно, интуитивно мы можем по­нимать (вернее - чувствовать), что с условным Скупым рыцарем (или Банки­ром) не все ладно в личностном плане, но что именно и что должно противо­полагаться этому «неладному»?

А.Н. Леонтьев разъясняет: «Иная лич­ность, с иной судьбой складывается, когда ведущий мотив-цель возвышает­ся до истинно человеческого и не обо­собляет человека, а сливает его жизнь с жизнью людей, их благом» (Леон­тьев А.Н., 1977, С. 221). Если мы согла­симся с этим, возникают вопросы - что есть «истинно человеческое», что есть «благо», что представляет собой та сфера, от соотнесения с которой зави­сит соединение или обособление от лю­дей и человечества?

Ни сами эти вопросы, ни, тем более ответы на них, в книге не представле­ны, хотя это не значит, что Леонтьев не думал о них и не мучился ими. Но во­просы и ответы находились уже в иной, чем психология области, которая не мо­гла быть сведена к одним марксистским формулировкам, рамки которых ученый не позволял себе преступать.

Действительно, как можно было тог­да открыто и прямо сказать, что главная суть личности не в ее социальных успе­хах, не в размахе деятельностных деяний, громадье планов и свершений на благо коммунистического завтра, а в совсем других плоскостях? И как же тогда быть с постулированной первичностью эконо­мического базиса, бытием, всегда опреде­ляющим сознание, и прочими несдвигаемыми глыбами идеологии?

Между тем, если называть вещи свои­ми именам, то речь должна идти о сфере нравственной, о предельных ценностях и смыслах, выходящих за грань кон­кретных деятельностей. Виктор Франкл называл их «сверхсмыслами». Эти пре­дельные (далее неразложимые) смыслы должны быть поняты не только как вторичные, факультативные, дополняющие деятельность образования. Более того, деятельность тогда выражает (с боль­шей или меньшей полнотой) стоящие за ней, освещающие ее предельные смы­слы жизни. Толстой писал: «Люди только делают вид, что торгуют, воюют, строят. Главное, чем они занимаются, что дела­ют всю жизнь - это решают нравствен­ные задачи. Именно это и составляет главное дело человечества».

Значит, именно на это намекал в кон­це своей жизни основатель теории дея­тельности, когда писал о «реальной, хотя не всегда видимой индивидом, подлин­ной действительности» как о главном для понимания и оценки личности?

Если так, то это явно противоречит исходным постулатам теории, где нрав­ственным началам (тем более их прева­лированию и априорности) нет места, где смыслы порождаются в деятельности, ее обслуживают и исчезают вместе с ис­сяканием ее. Личность, пригибая голову, входит под сень деятельности, становясь ее «внутренним моментом», «продуктом». Да и не могло быть иначе, если «в нача­ле было дело» и, как постоянно пригова­ривал Леонтьев на лекциях: «Дело было и потом, в том-то все и дело».

Особо надо заметить, что хотя «Дея­тельность. Сознание. Личность» - послед­нее крупное произведение Леонтьева, но напряженное движение мысли ученого продолжалось до самого конца его жиз­ни. Поэтому книга не была, как сейчас по­лагают многие, окончательным итогом творчества Леонтьева. Уже после ее издания он выступил с рядом публичных со­общений, в которых намечались очень важные, принципиальные шаги, ведущие, по сути, к прорыву, размыканию «объя­тий» деятельности. Об этом можно судить, обратившись к рукописным заметкам под названием «О предмете психологии лич­ности», опубликованным посмертно. От­метим здесь лишь два положения. Первое состояло в том, что личность постулиро­валась как «системное и потому сверхчув­ственное качество, хотя носителем это­го качества является вполне чувственный телесный индивид» (Леонтьев А.Н., 1983,С. 385). Второе состоит в следующем. Вплоть до последней книги А.Н. Леон­тьева, личность - «момент деятельности» и отсюда - «изучение личности составляет специальную, хотя и не отдельную про­блему» (Леонтьев А.Н., 1977, С. 159-160). В последних работах качественно иной подход: «проблема личности образует но­вое психологическое измерение: иное, чем измерение, в котором ведутся иссле­дования тех или иных психических про­цессов» (Леонтьев А.Н., 1983, С. 385).

В качестве очень маловероятной ги­потезы могу выдвинуть предположение, что в какой-то (пусть крайне малой) сте­пени в движении этих мыслей сыгра­ла роль тогдашняя научная молодежь, в частности, уже упомянутая Межкафедральная группа. Косвенно это можно подтвердить ссылками на мою анали­тическую записку о работе этой группы в некоторых поздних выступлениях

А.Н. Леонтьева. Я помню наши тогдаш­ние живые реакции. Субботский, на­пример, был особо доволен тезисом о личности как «сверхчувственном» образовании: «можем спокойно рабо­тать, если что не так, то скажем - она сверхчувственная, прямо не измеришь».

Если учесть эти нововведения (а в то время каждое публичное слово Леонтье­ва было очень значимым), то внутреннее движение Леонтьева (пусть и не явно оз­начаемое внешне) к нравственно-цен­ностной сфере предстанет еще более рельефно. Конечную точку, вернее, точ­ку, намеченную для восхождения на вер­шину этого движения, можно увидеть в одной из дневниковых записей уче­ного 1974 года: «Психология личности есть психология драматическая. Почва и центр этой драмы - борьба личности против своего духовного разрушения.

Эта борьба никогда не прекращается» (Леонтьев А.Н., 1983а, С. 142). Слово «ду­ховное» появляется тогда отнюдь не как случайное и внешнее по отношению к лидеру марксистской психологии, пред­положительно, оно отражало (могло от­ражать) действительный внутренний контекст его поисков.

Чтобы косвенно подтвердить гипоте­зу о возможности именно такого рода динамики отношений к психологии лич­ности, приведем свидетельство челове­ка не из близкого окружения А.Н. Леон­тьева, поэтому достаточно объективного.

В.А. Пономаренко, слушавший его лек­ции, работавший с ним в 70-е годы в экспертном совете ВАК и при созда­нии Института психологии Академии наук, вспоминает: «Легко, убедительно, с языковым изяществом использовал марксистское учение об условиях раз­вития человека в общественной системе социализма. Редко и с осторожностью касался теоретического рассмотрения проблем бессознательного духа, трансцендентных сторон сознания. Однако чувствовалось, что он ждал часа для более откровенных проникновений в главную проблему человека - Веры, Духа, Смысла как данности для выбора своего места и предназначения. Не исключено, что он, наблюдая человека праздного, нередко пустого, мелкого, с дрянненькой душонкой, вне принципов и позиций вообще, общественного зверька с желты­ми белками завистливых глаз, винился пе­ред Богом за свой окольцованный мате­риализм, не подпустивший его к решению им же поставленной задачи: «. осущест­вить тенденцию превращения психоло­гии в науку о живом человеке, в науку о самом важном»» (Пономаренко В.А., 2003, С. 15).

Писатель В.Ф. Тендряков, сосед А.Н. Леонтьева по даче, оставивший о нем прекрасные воспоминания, писал: «Мы редко говорили о нравственности, самой наболевшей теме в общежитии и самой темной для науки. Но, чего бы мы ни касались, эта тема постоянно ощущалась в умолчаниях и недомолвках» (Тендряков В.Ф., 2003, С. 273).

Позволю себе личное воспомина­ние. В 1975-1976 гг. я написал брошюру для издательства «Знание» и обратился к А.Н. Леонтьеву с просьбой дать рецен­зию на нее. Дело было после заседания кафедры. Алексей Николаевич выгля­дел усталым и озабоченным. Он выслу­шал просьбу, согласился, сказав, чтобы я принес макет («рыбу») рецензии, лишь потом спросил о теме работы. Я отве­тил: «Психологические аспекты нравственного развития личности». Леонтьев сразу стал сосредоточенным, внима­тельным (он умел мгновенно перехо­дить от одного состояния к другому), с удивлением (брови на его выразитель­ном лице взлетели вверх) посмотрел на меня и сказал: «Это очень серьезно. Принесите рукопись, я сам напишу рецензию». Удивление, думаю, было вызва­но тем, что он не ожидал от меня такого поворота - я пришел в общую психоло­гию из патопсихологии, писал до того об аномалиях личности и психологических проблемах алкоголизма, он в шутку вели­чал меня иногда «главным алкоголиком». Что касается той брошюры, то после ре­цензии А.Н. Леонтьева она вышла массо­вым тиражом в серии «Этика» издательст­ва «Знание» (Братусь Б.С., 1977).

После этого эпизода начались ред­кие, но драгоценные для меня личные встречи с А.Н. Леонтьевым, которые, в частности, способствовали созданию и работе Межкафедральной группы по изучению личности, о которой шла речь выше. Думаю, что одна из причин сближения - это обнаруженная в моих работах нравственно-ценностная на­правленность, затрагивавшая внутрен­ний (во многом запрятанный) интерес к этой теме и самого Алексея Никола­евича. Особо памятна мне последняя встреча - незадолго до его кончины. Он был уже тяжело болен и принял А.Г. Ас- молова и меня у себя дома. Сначала си­дел за столом, затем, устав, прилег на ку­шетку. Как всегда, в беседах с ним речь шла не только о науке и рабочих моментах, ради которых он непосредственно вызывал нас, но и о многих - смежных и не совсем смежных предметах. Собесед­ником Леонтьев был необыкновенным и завораживающим. В этот раз, среди прочего заговорили об общих принци­пах философии человека. Алексей Ни­колаевич твердо сказал, как о чем-то важном, продуманном для себя, что рас­хожее утверждение, принадлежащее Ле­нину (кочевавшее тогда из одного совет­ского учебника в другой), будто Маркс кардинально исправил Гегеля, перевер­нув его (его теорию) «с головы на ноги», - неверно. «Это была ошибка, на самом деле, - убежденно и даже с горячностью заключил Леонтьев, - Гегель стоял пра­вильно». И, помолчав, добавил: «Много чего вышло от этого «переворота»».

По сути, это могло означать позднее признание Леонтьевым значимости иде­альных метафизических оснований как главных, определяющих, составляющих для человека, ту самую трудноуловимую, и одновременно совершенно «реальную, хотя и не всегда видимую индивидом подлинную действительность». В этом плане, «дело» уже не столь категориче­ски преобладало над «словом».

За два года до смерти (1977) Леонтьев фактически снял вопрос о принципиаль­ном расхождении с Выготским по про­блеме переживаний и деятельности, пря­мо признав: «. Альтернатива 30-31 годов оказалась не альтернативой, а необходи­мой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!» (Леонтьев А.Н., 1983а, С. 12).

Так, поздний Леонтьев приближался к позднему Выготскому, опять встав на сторону своего Учителя, старшего друга и, одновременно, что нередко в научной жизни - главного внутреннего оппонента.

Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ 13-06-00590

Примечания

1.В конце жизни А.Н. Леонтьев намеревался написать автобиографию и составил к ней план-конспект, в котором отрефлексировал то, что считал для себя наиболее важным в тот или иной период жизни. Напротив 1960 г. написано – «Личность (Я и общество: инфраструктура и суперструктура)» [Леонтьев А.А., 2005, С. 137). В исследовании В.Ф. Петренко, где представлены результаты психосемантического анализа работ Леонтьевской школы, показано нарастание, начиная с 70-х годов, тенденции к изучению психологии личности. [Петренко В.Ф. Школа А.Н., 1999). Эволюция в этом направлении может быть прослежена и в научных судьбах действующих лиц. Многие из лидеров исследования восприятия, ярко показавшие себя в 60-70 годы, давно и добровольно покинули это поле научной битвы. Например, две ведущие фигуры в области изучения восприятия, два тогдашних заведующих лабораториями психологического факультета МГУ – это Ю.Б. Гиппенрейтер и В.П. Зинченко. Первая увлеклась гуманистически ориентированной психотерапией, второй – философией психологии.

2.Издательский редактор этого знаменитого труда С.Л. Воробьев рассказывал автору о сложности работы именно над этой частью книги, тогда как остальные были, на его взгляд, более ясно и четко изложены. Дело дошло до того, что однажды, когда вопросы редактора стали особенно въедливыми и требовательными, А.Н. воскликнул: «Поймите, я сам знаю, что этого недостаточно, но это сейчас все, что я могу сказать о личности». И добавил в сердцах: «Не подходит – не печатайте вовсе».

Список используемой литературы:

Братусь Б.С. Психологические аспекты нравственного развития личности. - М. : Знание, 1977.

Брушлинский А.В. Деятельность и опосредствование // Психологический журнал. - 1998. - №6. – С. 118-126..

Леонтьев А.А. Творческий пусть Алексея Николаевича Леонтьева // А.Н. Леонтьев и современная психология. - М. : Смысл, 1983.

Леонтьев А.А. Деятельностный ум. - М. : Смысл, 2001.

Леонтьев А.А. Алексей Николаевич Леонтьев рассказывает о себе // Вопросы психологии. - 2003. - №2. - С. 35-36.

Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А., Соколова Е.Е. Алексей Николаевич Леонтьев. Деятельность, сознание, личность. - М. : Смысл, 2005.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. - М. : Политиздат, 1977.

Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения: в 2-х т. Т. 1. - М. : Педагогика, 1983.

Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения: в 2-х т. Т. 2. - М. : Педагогика, 1983.

Леонтьев А.Н. Философия психологии. Из научного наследия // под. ред. А.А. Леонтьева, Д.А. Леонтьева. - М., 1994.

Леонтьев А.Н. Становление психологии деятельности ранние работы. - М. : Смысл, 2003.

Петренко В.Ф. Школа А.Н. Леонтьева в семантическом пространстве психологической мысли // Традиции и перспективы деятельностного подхода в психологии. Школа А.Н. Леонтьева. - М. : Смысл, 1999.

Пономаренко В.А. Психологическая нравственность ума и души А.Н. Леонтьева // Мир психологии. - 2003. - №2.

Тендряков В.Ф. Проселочные беседы // А.Н. Леонтьев и современная психология. - М. : Изд-во Моск. ун-та, 1983.
Для цитирования статьи:

Братусь Б. С.«Слово» и «дело»: к истории научных отношений А.Н. Леонтьева и Л.С. Выготского. // Национальный психологический журнал. 2013. № 1. c.18-24. doi: 2079-6617/2013.0103

Скопировано в буфер обмена

Скопировать