ISSN 2079-6617
eISSN 2309-9828
Алексей Николаевич Леонтьев: комментарии к биографии

Алексей Николаевич Леонтьев: комментарии к биографии

Скачать в формате PDF

Поступила: 24.02.2013

Принята к публикации: 03.03.2013

Страницы: 9-17

DOI: 2079-6617/2013.0102

Ключевые слова: психологическая теория деятельности А.Н. Леонтьева; история психологии; А.Н. Леонтьев; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова (МГУ); история отечественной психологии ; психологический факультет МГУ; психология в СССР

Для цитирования статьи:

Леонтьев Д. А., Леонтьев А.А. Алексей Николаевич Леонтьев: комментарии к биографии. // Национальный психологический журнал 2013. № 1. c.9-17. doi: 2079-6617/2013.0102

Скопировано в буфер обмена

Скопировать
Номер 1, 2013

Леонтьев Дмитрий Алексеевич Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Леонтьев Алексей Алексеевич

Аннотация

В статье, написанной сынок и внуком российского психолога А.Н. Леонтьева, отражены не только его великие и разносторонние научные и научно-организационные заслуги перед отечественной психологической наукой, но и нарисован яркий портрет Алексеева Николаевича как человека.

В отличие от ранее написанных официальных «причесанных» биографических статей об этом прекрасном ученом, в данной работе очень живо и образно рассказывается, какими на самом деле были жизнь и творчество А.Н. Леонтьева.

Штрихи биографии Леонтьева дают возможность хорошо представить себе обстановку в нашей стране, в те годы, в которые пришлась ему учится, работать, творить.

Говоря о личностных качествах Алексея Николаевича, авторы отмечают, что он никогда не занимался передачей и воплощением начальственных указаний. постоянно добивался от начальства принятия компетентных и полезных для психологии решений. Его авторитет у власти был настолько высок, что ему удавалось практически все, к чему он стремился. А.Н. Леонтьев не принимал ни одного ответственного решения, не посоветовавшись предварительно с окружавшими его людьми. Начиная с совместной работы с Выготским, практически все решения принимались совместно.

Авторы откровенно, с мягким юмором пишут о молодых годах будущего профессора, о непростом становлении его научной карьеры, о самоотверженной творческой, учебной и административной деятельности в зрелые годы. Их повествование дает представление об Алексее Николаевиче, и как о гениальном ученом, и как о высоко порядочном, ранимом, очень эмоциональном человеке, и очень хорошем человеке.

Алексей Николаевич Леонтьев (1903-1979) широко известен как признанный формальный и не­формальный лидер советской психо­логии 40-70-х годов. Его научные и на­учно-организационные заслуги перед отечественной психологической наукой велики и разносторонни. Он создал в Московском университете сначала отде­ление психологии на философском фа­культете, а затем и факультет психоло­гии, где много лет был деканом. Он был также одним из руководителей (вице­-президентом) Академии педагогических наук РСФСР и СССР в не худшие ее вре­мена, написал немало научных работ, в частности, несколько книг, каждая из которых была переведена на десятки иностранных языков, а одна из них - «Проблемы развития психики», через че­тыре года после выхода была отмечена Ленинской премией. Почти все москов­ские, по крайней мере, университетские психологи среднего и старшего поколе­ния - прямые его ученики и сотрудники.

Официальная биография Алексея Ни­колаевича во многом создавалась автора­ми этой статьи - не только близкими ему людьми (один из нас его сын, другой - внук), но и коллегами А.Н. Леонтьева по науке. И когда, вскоре после его кончи­ны, в начале восьмидесятых годов, гото­вился сборник его памяти, один из нас написал к нему вводную статью (Леон­тьев А.А., 1983, С.6-39). И хотя она выгля­дит вполне «причесано» и в ней нет не­правды, но о многом там не сказано.

Наверное, настало время рассказать биографию Алексея Николаевича та­кой, какой она была на самом деле, хотя бы настолько, насколько это возможно в одной статье. Ту, официальную, биог­рафию нельзя назвать неверной, но не­которые уточнения хотелось бы вне­сти. Поэтому мы решили написать эту статью в виде комментариев к офици­альной биографии, опубликованной в 1983 году.

«Он закончил в 1924 г. факультет об­щественных наук Московского универ­ситета... »


На самом деле Алексей Николаевич не окончил Московский университет. Его выгнали из него и он сдавал экзаме­ны экстерном. Есть две разных версии того, почему его выгнали. Более инте­ресная: будучи студентом, он заполнял в 1923 году какую-то анкету и на вопрос «Как Вы относитесь к Советской влас­ти?» якобы ответил: «Считаю историче­ски необходимой». Так он рассказывал своему сыну. Во всяком случае, это на него похоже. Вторая версия: весьма не­любимому лектору по истории фило­софии Алексей Николаевич прилюдно задал вопрос о том, как надо относить­ся к буржуазному философу Уоллесу, биологизатору и вообще антимарксисту. Не очень образованный лектор, испугавшись, что его поймают на не­знании имени такого философа, долго и убедительно разъяснял затаившей дух аудитории ошибки этого буржуазного философа, естественно, выдуманного студентами накануне лекции. Эта вер­сия тоже восходит к устным мемуарам Алексея Николаевича.

Леонтьев слушал в университете лек­ции самых разных ученых. Среди них был Густав Густавович Шпет, филолог-античник П.С. Преображенский, исто­рики М.Н. Покровский и Д.М. Петрушевский, историк социализма В.П. Волгин. В Коммунистической аудитории МГУ тогда впервые читал курс историческо­го материализма Николай Иванович Бухарин. Как-то А.Н. Леонтьев слушал в Коммунистическом университете лек­ции Сталина по национальному вопро­су, о которых, впрочем, через полвека отозвался более чем сдержанно.

«Своим обращением к психологии Алексей Николаевич был обязан Г.И. Челпанову... По инициативе Г.И. Челпанова Алексеем Николаевичем были написаны первые его научные работы — реферат «Учение Джемса о идеомоторных актах» (он сохранился) и несохранившаяся ра­бота о Спенсере»

Почему он стал психологом? Снача­ла его привлекала философия - была потребность мировоззренчески осмы­слить все происходившее в стране на его глазах. Так, по крайней мере, вспо­минал он сам. А потом, уже поступив в университет, он - не без влияния Челпанова - переключился на психологию. Здесь ему повезло: он попал в Психоло­гический институт, где даже после ухо­да Челпанова продолжали работать первоклассные ученые: Н.А. Бернштейн, М.А. Рейснер, П.П. Блонский, из молодежи - А.Р. Лурия и, с 1924 года Л.С. Вы­готский. Когда Челпанова выгнали из директоров Психологического институ­та и на его место «сел» один из его учеников, ярый, хотя и философски малог­рамотный марксист К.Н. Корнилов, то (это тоже не значится в официальной биографии) к Челпанову пришел моло­дой взволнованный Алексей Николаевич и сказал: «Я не хочу Вас бросать, Геор­гий Иванович, я буду с Вами продол­жать работать». На что умный и человеч­ный Челпанов сказал: «Не смейте этого делать! Вам еще жить. Я Вас отпускаю. Не думайте, что Вы несете передо мной моральные обязательства». Алексей Ни­колаевич, поколебавшись, все-таки по­шел дальше работать к Выготскому.

Есть хрестоматийная версия: пришли к Выготскому молодые психологи Лурия и Леонтьев, и началась школа Выготско­го. На самом деле пришли к Лурия мо­лодые психологи Выготский и Леонтьев. Первое время этот кружок возглавлял именно Лурия, старший по должно­сти в Институте, известный уже психо­лог, имевший к тому времени несколь­ко опубликованных книг, бывший даже ученым секретарем Института. Лишь по­том произошла перегруппировка и ли­дером стал Выготский. Самые первые публикации А.Н. Леонтьева были в ру­сле исследований А.Р. Лурия, под его ру­ководством и с ним в соавторстве - по аффектам, сопряженной моторной ме­тодике и т.п. Лишь после нескольких ра­бот такого плана начинаются работы в культурно-исторической парадигме Вы­готского (первая его публикация на эту тему датирована 1929 г.).

«В 1930 г. обстоятельства сложились так, что Алексей Николаевич был вы­нужден уйти как из Академии коммуни­стического воспитания, так и из ВГИКа. Примерно в то же время Наркомздрав Украины решил организовать в Украин­ском психоневрологическом институ­те, а позже, в 1932 г., во Всеукраинской психоневрологической академии (она помещалась в Харькове, который был тогда столицей республики) сектор пси­хологии. Пост заведующего сектором был предложен А.Р. Лурия, пост заведу­ющего отделом детской и генетической психологии — А.Н. Леонтьеву. Однако А.Р. Лурия вскоре вернулся в Москву и практически всю работу вел Алексей Николаевич».


За чаем с Н.Г. Морозовой и А.Р. Лурия

Одним из факторов, которые при­вели Леонтьева в Харьков, явилось то, что к концу 20-х годов были закрыты все лаборатории, где он мог работать. И приглашение из Харькова, от укра­инского наркомата здравоохранения, решало его жизненные проблемы. Зато в Харькове он возглавил одновремен­но кафедру психологии в пединститу­те, отдел психологии в НИИ педагогики и сектор психологии в Психоневрологической академии. Возникла знамени­тая Харьковская школа - ответвление психологической школы Выготского. Работали много, печатали очень мало. Только сейчас делается попытка со­брать воедино все работы «харьковчан».

«Впрочем, постоянно он находился в Харькове только до 1934 г., а затем по­лучил заведование лабораторией ге­нетической психологии Всесоюзного института экспериментальной медици­ны (ВИЭМ).... Однако это продлилось недолго. В 1936 г. Алексей Николаевич перестает работать в ВИЭМе... »

Весной 1934 года, незадолго до смер­ти, Л.С. Выготский сделал несколько шагов к тому, чтобы собрать всех своих учеников - московских, харьковских и других - в одной лаборатории во ВИЭМе. Сам Выготский уже, естест­венно, не смог ее возглавить (он умер в начале лета 1934), и руководите­лем лаборатории стал Леонтьев, по­кинув ради этого Харьков. Но он про­держался там недолго. После доклада на Ученом совете этого института о психологическом исследовании речи (Леонтьев А.Н., 1983, С.65-75), он был обвинен во всех возможных методоло­гических грехах. Дело дошло до горко­ма партии! - после чего лаборатория была закрыта, а Алексея Николаевича из ВИЭМа выгнали. Он опять остался без работы. Сотрудничал в небольшом научно-исследовательском институте при ВКИП - Высшем коммунистиче­ском институте просвещения, занимал­ся психологией восприятия искусства в ГИТИСе и во ВГИКе, где постоянно об­щался с С.М. Эйзенштейном (они были знакомы с Эйзенштейном и раньше, с конца 20-х годов, когда Алексей Николаевич преподавал во ВГИКе, пока последний не был объявлен гнездом идеалистов и троцкистов с понятными последствиями).

В июле 1936 года грянуло знамени­тое постановление ЦК ВКП (б) «О педо­логических извращениях в системе наркомпросов», которое положило начало полному разгрому детской и педагоги­ческой психологии, «достойно» увенчав серию постановлений ЦК начала 30-х годов, повернувших вспять советскую школу, отменивших все инновации и эксперименты и сделавших былую де­мократическую школу авторитарной и милитаризованной. Особенно доста­лось идеологам демократической шко­лы - Л.С. Выготскому и П.П. Блонскому Л.С. Выготскому, к счастью, уже посмер­тно. И кое-кто из тех, кто раньше объ­являл себя учениками Выготского, нача­ли с не меньшим энтузиазмом публично осуждать его и свои ошибки. А.Н. вспоминал об одном таком случае.

Идет собрание педагогов (кстати, на такие собрания тогда приглашали по­вестками - не прийти было невозмож­но). Леонтьев почему-то оказывается в многолюдном президиуме. Рядом с ним было пустое место. Перед самым началом входит и под приветственный шум зала садится на это место член ЦИК СССР, старый большевик ГИ. Ломов-Оппоков. С другой стороны от Леонтьева сидит ка­кой-то деятель ЦК. В программе - вы­ступление довольно известного учено­го, когда-то бывшего сотрудником Л.С. Выготского, затем от него отошедшего и вспомнившего о своем ученичестве лишь в дни похорон Выготского, когда он без­застенчиво оттер и Лурия, и Леонтьева от участия в траурной церемонии. Этот человек публично громит Выготского за его идеалистические и антимарксистские взгляды и одновременно кается в том, что вовремя их не вскрыл и не разоблачил. Ломов-Оппоков берет листок, что-то пи­шет и передает записку через Леонтьева его соседу с другой стороны - но так, что­бы Леонтьев смог ее прочесть. В записке, к вящему удивлению Алексея Николаеви­ча, стояло: «Ну и стерва же этот оратор!». После чего Ломов-Оппоков берет слово и хвалит предыдущего оратора как образец самокритики...


Семья на даче, 40-е годы

Так вот, ни Леонтьев, ни Лурия, ни другие подлинные ученики Выготско­го, как на них ни давили, не сказали ни одного дурного слова о Выготском ни публично, ни в печати. И не колотили себя в грудь, не признавались в методо­логических ошибках и политической близорукости. Вообще они никогда не меняли своих взглядов, что бы ни про­исходило. Как ни странно, все они тем не менее уцелели. Но ВКИП был закрыт, и Леонтьев опять остался без работы, к тому же под подозрением. В январе 1937 года вышла брошюра Евы Израи­левны Рудневой «О педологических из­вращениях Л.С. Выготского». Там было, в частности, сказано: «Критика педологических извращений Л.С. Выгот­ского остается актуальной, потому что некоторые из его учеников (Леонтьев, Лурия, Шиф и др.) еще не разоружи­лись». Нет необходимости говорить, что это означало в 1937 году. Интересно, что последние десятилетия своей жизни (в 60-80-е годы) Руднева работала про­фессором на кафедре педагогической психологии факультета психологии МГУ, возглавляемого Леонтьевым, при этом практически никто из психоло­гов более младших поколений не знал о существовании этой книжки! Вообще Алексей Николаевич не то что не пом­нил зла, но не давал личной неприязни и чувству мести сказываться на деловых и научных отношениях. С тем же ора­тором из воспоминаний 1936 года он немало общался в послевоенные годы, даже встречался с ним на даче.

В это время директором Институ­та психологии вновь стал Корнилов, который взял Алексея Николаевича на работу. Конечно, ни о каких методо­логических вопросах речи не могло быть. А.Н. Леонтьев занимался темами сугубо конкретными: восприятием рисунка (продолжение исследований Харьковской школы) и фоточувствитель­ностью кожи. Хотя Алексей Николаевич и остался в институте, он постарал­ся исчезнуть из поля зрения властей. Получив приглашение преподавать в Ленинградском педагогическом ин­ституте имени Крупской, он, как это де­лал в аналогичной ситуации в начале 30-х годов Выготский, стал ездить туда на десять дней каждый месяц, возвра­щаясь потом обратно в Москву. Таким образом он не был на виду.

«Одно из важнейших направлений работы Алексея Николаевича в конце 30-х годов, прежде всего и отразившееся в его диссертации - это генезис чувст­вительности и периодизация психиче­ского развития животных».

Докторская диссертация А.Н. Леон­тьева на тему «Развитие психики» пред­ставляла собой грандиозный проект. Было написано два объемистых тома. Третий том, посвященный онтогенезу психики, был написан частями, мате­риалы к нему частично сохранились. Но Б.М. Теплов убедил Алексея Нико­лаевича, что для защиты достаточно и того, что есть. В 1940 году диссерта­ция в двух томах была защищена. Пер­вый ее том составляло теоретическое и экспериментальное исследование возникновения чувствительности, ко­торое практически без изменений во­шло во все издания книги «Проблемы развития психики». Самое интересное, что, это было парапсихологическое ис­следование, посвященное обучению воспринимать свет руками, то есть по­мимо органов чувств! Конечно, Алексей Николаевич подавал это исследование иначе, наводя «материалистический лоск» и говоря о перерождении опреде­ленных клеток в эпидермисе ладоней, но это квазифизиологическое истол­кование четко доказанных им фактов развития способности воспринимать световые сигналы пальцами ничуть не более убедительно, чем допущение экстрасенсорной природы этого вос­приятия. Второй том был посвящен развитию психики в животном мире. В «Проблемы развития психики» вошли сравнительно небольшие фрагмен­ты этой части диссертации, а наибо­лее интересные фрагменты, оставшие­ся за рамками хрестоматийных текстов, были опубликованы посмертно в сбор­нике научного наследия (Леонтьев А.Н., 1994).


На лекции, начало 60-х годов

Через много лет Алексей Никола­евич в соавторстве с Б.Ф. Ломовым, В.П. Зинченко и А.Р. Лурия опубликовал статью «Парапсихология: фикция или реальность?» (Леонтьев А.Н., 1973), тут же переведенную на английский, немец­кий, французский, итальянский, словац­кий и японский языки. На поставленный в заголовке статьи вопрос давался до­статочно уклончивый ответ: так сказать, черт его знает, реальность это или нет! Пока что у нас нет оснований для окон­чательного суждения...

Еще одна работа, которая относит­ся примерно к этому же периоду (1938­1942 годы) - это его «Методологические тетради», заметки «для себя», которые в довольно полном виде также во­шли в книгу «Философия психологии». Они обо всем на свете. Самое интере­сное, что очень многие вещи, которые в них прописаны на уровне идей или тезисов, причем довольно подроб­но, были впервые обнародованы спу­стя 20-30 лет, если обнародованы во­обще. Например, первая публикация Алексея Николаевича по проблемам личности относится к 1968 году. В закон­ченном виде его взгляды на личность, составили последнюю главу книги «Де­ятельность. Сознание. Личность», опу­бликованы в 1974 и 1975 годах. Но пра­ктически все, что вошло в эту главу, было развернуто, прописано и обосновано в «Методологических тетрадях» около 1940 года, то есть практически одновре­менно с выходом первых западных обо­бщающих монографий по проблеме лич­ности К. Левина (1935), Г. Олпорта (1937), Г. Мюррея (1938). У нас, однако, проблему личности в этом ключе - через понятие смысла - поднимать было невозможно. Понятие «личность» встречается в книгах ряда психологов - Рубинштейна, Анань­ева и других с конца 40-х годов в един­ственном значении: как обозначающее социально-типичное в человеке («сово­купность общественных отношений»), в отличие от характера, выражающего ин­дивидуально-своеобразное.

Если немного по-другому взглянуть на эту формулу, учитывая социальный контекст, обнажается идеологическая подоплека ее понимания: индивидуаль­но-своеобразное в человеке допустимо только на уровне характера, на уровне же личности все советские люди обяза­ны быть социально-типичными. Имен­но поэтому всерьез говорить о личности тогда было невозможно, и именно поэ­тому теория личности Алексея Николае­вича «выдерживалась» тридцать лет.

«В начале июля 1941 года, как и мно­гие другие московские ученые, А.Н. Леон­тьев вступает в ряды народного ополче­ния. Однако уже в сентябре Генеральный штаб отзывает его... для выполнения специальных оборонных заданий».

Вместе с другими тремя психоло­гами - Б.М. Тепловым, К.Х. Кекчеевым и А.И. Богословским - А.Н. Леонтьев по­пал в одну из ополченческих дивизий, которая стояла на дальних подступах к Москве. Вместе с Кекчеевым и Тепло­вым он был прикомандирован к шта­бу, а Богословский находился где-то на передовой. В один прекрасный ве­чер на «виллисе» приехал фельдъегерь из Генерального штаба с предписани­ем немедленно откомандировать всех четырех психологов в Генштаб для вы­полнения секретных работ по ночному видению и т.п. Троих из них, которые были при штабе, немедленно посадили в «виллис» и увезли, а Богословского решили отправить утром. Ночью немец­кая танковая армия прорвала оборону, и ополченческая дивизия была букваль­но «стерта» с лица земли. Богословский остался жив. Он попал в плен, всю вой­ну промыкался по немецким лагерям, а после войны, естественно, по совет­ским, и только где-то в начале пятиде­сятых годов опять «всплыл» как психо­лог, но его карьера была, понятно, уже сломана. Остальных трех психологов, в том числе Алексея Николаевича, отде­ляло от судьбы Богословского букваль­но несколько часов.

В самом конце 1941 года происходи­ла эвакуация университета, включая Ин­ститут психологии, в Ашхабад, где Алек­сей Николаевич продолжал заниматься закрытыми темами. Когда выяснилось, что москвичи жить в Ашхабаде не могут, потому что там они начинают болеть всеми мыслимыми болезнями, весь уни­верситет решением правительства пе­ребазировали в Свердловск. Под Свер­дловском, в Кисегаче и Кауровке, были организованы два экспериментальных госпиталя. Первый возглавил Лурия, а второй - Алексей Николаевич в ка­честве научного руководителя. Там ра­ботали А.В. Запорожец, П.Я. Гальпе­рин, С.Я. Рубинштейн и другие. Это был реабилитационный госпиталь, который занимался восстановлени­ем движений после ранения. На этом материале была блестяще продемон­стрирована не только практическая значимость теории деятельности, но и абсолютная адекватность и плодот­ворность физиологической теории Н.А. Бернштейна, который через не­сколько лет, в конце 40-х годов, был вообще отлучен от науки. Неизвестно, как бы сложилась его судьба, если бы Алексей Николаевич не взял его к себе сотрудником на отделение психологии. Практическим результатом работы экспериментальных госпиталей было то, что время возвращения раненых в строй сокращалось в несколько раз за счет использования техник, разрабо­танных на базе деятельностного подхо­да и теории Бернштейна.

«В 1948 г. А.Н. Леонтьев стал членом Коммунистической партии... При созда­нии АПН РСФСР Алексей Николаевич стал ее членом-корреспондентом, а за­тем действительным членом. В описы­ваемый период, в начале 50-х годов, он был академиком-секретарем, потом — вице-президентом Академии».

Что такое сороковые годы в науке, известно. Чем они были для А.Н. Леон­тьева, мало кому известно. После войны Алексей Николаевич, уже доктор наук и заведующий лабораторий в Институ­те психологии, опубликовал на основе своей диссертации небольшую книж­ку «Очерк развития психики». Сразу же, в 1948 году, на нее вышла разгромная ре­цензия, и осенью этого года была орга­низована «дискуссия». В ней выступили многие ныне широко известные психо­логи, обвиняя автора книги в идеализме. Но соратники Леонтьева, да и вообще многие порядочные люди, встали на его защиту, и дискуссия для него последст­вий не имела. Более того - его приняли в партию. Едва ли мотивы его вступления были чисто карьерными - скорее, это был акт самосохранения. Но факт остается фактом. Нельзя забывать и того, что Алексей Николаевич, как и его учитель Выготский, был убежденным маркси­стом. Хотя и отнюдь не ортодоксальным - его особенно привлекали ранние ра­боты Маркса, в частности «Экономическо-философские рукописи 1844 года». Членство в партии, конечно, способст­вовало тому, что с начала 50-х годов Ле­онтьев становится академиком-секретарем отделения психологии АПН, затем академиком-секретарем всей Академии, затем ее вице-президентом, а значит, входит в «номенклатуру».

В  те годы старший из авторов был уже старшеклассником и студентом, но он не помнит никаких особых привилегий, которыми пользовался Алексей Никола­евич, если не считать возможности зака­зывать дефицитные книги в специаль­ной книжной экспедиции на Беговой...

В 1949 г. он в очередной раз удостоил­ся критики в прессе. Под статьей в офи­циозном издании «Культура и жизнь» стояла скромная подпись: Ю. Жданов. Это был сын недоброй памяти А.А. Жда­нова, муж (или к тому времени уже быв­ший муж) Светланы Аллилуевой, а глав­ное, заведующий Отделом науки ЦК. Леонтьев был обвинен в субъективном идеализме в одной компании со знаме­нитым физиологом Иваном Соломоно­вичем Бериташвили. Никакой реакции от А.Н. Леонтьева не последовало.


На летней психологической школе. Рядом В.В. Столин и Э. Джафаров

Однажды в Академии обществен­ных наук Леонтьев встретил Ждано­ва. И тот сказал: «Алексей Николаевич, пора бы покаяться в Ваших методологи­ческих ошибках». Алексей Николаевич ответил: «Простите, Юрий Андреевич, не вижу, зачем мне каяться. Если я буду каяться, значит, я действительно идеа­лист. Если я напишу, что с критикой не согласен - все равно будет плохо. Если ни то, ни другое - появится статья, что я недостаточно самокритичен. Так луч­ше уж я не буду каяться». «Ну, приходите ко мне, поговорим». Приходит Алексей Николаевич в кабинет Ю.А. Жданова, тот его продолжает убеждать признать свои ошибки. Алексей Николаевич упирается. Жданов говорит ему: «Берите пример с меня, я тоже совершил некоторые ошиб­ки (как известно, он печатно разругал Лысенко, после чего вынужден был в этой своей ошибке каяться), покаялся, и все в порядке». Алексей Николаевич ответил: простите, а Вы не думали, мо­жет быть на самом деле эта Ваша ошиб­ка ошибкой и не была? Может быть, Вам потом опять придется каяться в том, что Вы каялись в этой ошибке?».

Последовал взрыв эмоций, и Леон­тьев ни живой, ни мертвый отправил­ся домой, как говорится, сушить сухари. Однако никаких оргвыводов не после­довало, он на этот раз даже не был уво­лен. Автор хорошо помнит, как в эти страшные недели родители мягко стара­лись подготовить его к тому, что его мо­гут допрашивать на Лубянке, и просили не упоминать некоторых имен и тем разговоров. Пронесло. Момент был до­статочно опасный, но Алексей Никола­евич так и не покаялся.

К этому же, 1949 году относится зна­менитая история с С.Л. Рубинштейном, которую мы поднимали в «Психологи­ческом журнале» (1984, № 4). Некоторые журнальные публикации, посвященные истории увольнения из МГУ С.Л. Рубин­штейна, создавали следующую ложную модель: руками П.Я. Гальперина А.Н. Ле­онтьев, используя кампанию против космополитов, «спихнул» Рубинштей­на с поста заведующего кафедрой, что­бы занять его место. Не будем тратить время на разбор всех «натяжек», с по­мощью которых создавалась эта версия, поскольку совсем недавно были обнару­жены новые документы, из которых явствует, что решение об увольнении Ру­бинштейна было «спущено» в партбюро из вышестоящих партийных инстанций, и участники обсуждения лишь выполня­ли это решение, не имея права ни обсу­ждать его, ни даже заикнуться о его су­ществовании.

В это время психология в СССР чуть-чуть не разделила судьбу генетики и ки­бернетики. После знаменитой «павлов­ской» сессии трех академий - АН, АПН и АМН, - в результате которой от нау­ки были отлучены и потеряли рабо­ту не только «инакомыслящие» вроде Н.А. Бернштейна, но и не вполне орто­доксальные ученики самого Павлова, на­пример Леон Абгарович Орбели, в «ин­станциях» всерьез обсуждался проект «закрытия» психологии как науки и за­мены ее павловской физиологией. И кто знает, что могло бы произойти, если бы не самоотверженная борьба «номенкла­турщика» Леонтьева за спасение психологической науки. Ее так и не решились «закрыть».

«Новый взлет творчества А.Н. Леон­тьева начинается в середине 50-х годов»

В 1955 году начинает выходить жур­нал «Вопросы психологии». В эти годы Леонтьев много публикуется, а в 1959-м выходят первым изданием «Проблемы развития психики». Если судить по ко­личеству публикаций, конец 50 - начало 60-х - самый продуктивный для Алексея Николаевича период. Тогда же открыва­ется новая проблематика - когнитив­ная. Сейчас мы имеем инженерную пси­хологию, возрожденную психотехнику, которая была разгромлена в 1938 году и восстановлена, благодаря организаци­онным усилиям Алексея Николаевича, социальную психологию, космическую психологию - все это во многом его за­слуга. В конце 50-х годов к нему пришли люди, которые (как он рассказывал мно­го лет спустя) задали ему два вопроса как психологу: «Сможет ли человек приспо­собиться к физическим условиям кос­мического пространства?» и «Не будет ли во время нахождения человека в кос­мосе опасных нарушений восприятия окружающего мира?». На оба он отве­тил утвердительно: «сможет», «не будет». И оказался прав. Конечно, много неиз­вестного, много нового, но человек - машина весьма адаптивная. Мы с ним как-то говорили о том, что человек сам создал кинематограф и сам создал ме­ханизмы его восприятия! Он воспри­нимает то, чего никогда не было в окружающей его действительности. Но ведь он приспособился, как будто с глубокой древности смотрел кино.

С 1954 года началось восстановление международных связей советских пси­хологов. Впервые после длительного пе­рерыва в очередном Международном психологическом конгрессе в Монреа­ле приняла участие довольно предста­вительная делегация советских психо­логов. В нее входили Леонтьев, Теплов, Запорожец, Асратян, Соколов и Костюк. Начиная с этого времени, Леонтьев мно­го сил и времени уделяет международ­ным связям. Наиболее тесные контак­ты были у него с Францией и вообще с франкоязычными психологами. Есть несколько причин этому. Во-первых, у него была общность проблематики и близость подхода с целым рядом крупных французских и франкоязыч­ных психологов, в том числе Ж. Пиаже, А. Пьероном, А. Валлоном, Р. Заззо, Ж. Нюттеном. Во-вторых, он в совершенстве владел французским. А.Н. Леонтьев долгое время был одним из сопрезидентов обще­ства «СССР-Франция», членом исполкома ассоциации Международного союза на­учной психологии, естественно, принад­лежал к категории «выездных» людей и в 60-е годы часто принимал участие в раз­личных международных конференциях. Кульминацией этой деятельности явил­ся организованный им в 1966 году Меж­дународный психологический конгресс в Москве, президентом которого он был.

Алексей Николаевич объехал всю Европу, бывал в США и Канаде. Сохра­нились многочисленные толстенные альбомы, в которые он вклеивал фо­тографии, открытки и т.д., сопровождая их развернутым комментарием - сво­его рода иллюстрированные дневники его зарубежных поездок. Хотя, конечно, в этих дневниках фиксировалось дале­ко не все, что он рассказывал. Например, там почти не говорится о почти детек­тивных историях, сопровождавших пре­бывание советской делегации в Монреа­ле в 1954 году.


В окружении студентов

«С 1966 года и до последнего дня сво­ей жизни А.Н. Леонтьев был бессменным деканом и заведующим кафедрой общей психологии. В сущности, факуль­тет создан им, и... нельзя не признать, что именно Алексей Николаевич опре­делил его научное «лицо»

Середина 60-х - это перелом в со­циальном положении психологов во­обще. Во-первых, ВАК вводит квалификацию «Психолог», ученые степени по психологическим наукам. В архи­ве А.Н. Леонтьева хранится автореферат одной защищенной в начале 60-х годов диссертации на соискание степе­ни кандидата педагогических наук (по психологии), посвященной некоторым особенностям поведения медоносной пчелы. Этот автореферат входил в чи­сло аргументов, с помощью которых он «пробивал» психологическую специали­зацию. К тому же периоду относится со­здание первых факультетов психологии в Московском и Ленинградском универ­ситетах и «размораживание» некоторых ранее запрещенных областей психо­логии, таких как психология личности, психодиагностика и уже упомянутая со­циальная психология. Эти положительные перемены продолжали развиваться и в последующие десятилетия.

А.Н. Леонтьев занимал весьма серьез­ные посты, и, казалось бы, при взгляде со стороны есть все основания говорить о нем как о чиновнике советской систе­мы, работнике идеологического фрон­та, создающем идеологические осно­вы психологии. Действительно, у него в статьях, докладах и разных текстах есть много и дежурных ссылок, и цитат, все, что полагается. Но могло ли быть иначе?!

Вот одна легенда из жизни декана фа­культета психологии. Август месяц, оче­редной прием на факультет психологии МГУ. Конкурс, как всегда, большой. Эк­замены сданы, баллы подсчитаны, хотя приказа о зачислении еще нет. На прием к декану приходит генерал - серьезный, высокий чин. «Чем могу быть полезен?» - спрашивает его декан. Выясняется, что дочка генерала поступала на факультет, но вроде бы не совсем поступила. Декан вызывает секретаршу со списками; вы­ясняется, что дочь генерала недобрала до проходного всего полбалла и вместе с пятью другими студентами, набравши­ми столько же, осталась за чертой. «Что можно сделать, чтобы ее все-таки зачи­слить на факультет?», - спрашивает гене­рал. «Понимаете, - говорит ему декан, - здесь шесть человек, в том числе Ваша дочь, в одинаковом положении. Если я своим приказом - а такие полномо­чия в принципе у меня есть - включу ее в списки зачисленных, исключив ко­го-то другого, то остальные пятеро, и тем более невинно пострадавший, бу­дут иметь все основания обвинять меня в том, что я оказал ей определенные привилегии из-за того, что она дочь генерала. На меня начнут писать жалобы, да и Вашей дочери тоже будет весьма неуютно. Я ограничен в моих действи­ях планом приема, который мне спуска­ют сверху, и не вправе принять ни од­ного человека сверх этой цифры. Вот если бы план приема был увеличен на шесть мест, тогда бы мы спокойно за­числили всех шестерых, и никаких про­блем бы больше не возникало». «Так в чем же дело!», - восклицает генерал. На следующее утро приходит приказ из ректората об увеличении плана приема на шесть мест.

Многие люди, работавшие с Алек­сеем Николаевичем, говорят о том, что он был в определенном смысле выдаю­щимся администратором: в плане уме­ния играть в «административные игры», хотя это отнимало у него массу време­ни и сил, снижая его научную продук­тивность, особенно в последние два де­сятилетия. Но нельзя сказать, что это было для него совсем уж тяжкой обузой, потому что он и в этом находил определенное удовольствие. Он играл в эти игры с увлечением и часто выигрывал, в том числе у тех, кто находился на го­раздо более высоких этажах социальной иерархии. Он был идеологическим зна­менем факультета, да и, пожалуй, всей советской психологии. Но, самое инте­ресное, что кроме него, практически ни у одного сотрудника факультета в рабо­тах дежурных идеологических ссылок практически нет. Он полностью брал на себя урегулирование отношений с влас­тью, идеологией и т.п., а весь факультет спокойно работал. Идеолог, у которого никто идеологию не блюдет! Он выпол­нял роль своеобразного барьера между идеологией и наукой, волнолома, за ко­торым гавань всегда оставалась тихой. Более того, можно сказать, что граница между идеологией и наукой проходила через него. Ему это, конечно, мешало, но если считать продуктивность не толь­ко по числу публикаций, но учитывать и организационные инновации, работу учеников, одно другого стоит. Он гово­рил: «С порядочными, умными и талан­тливыми людьми любой дурак работать сможет, а вы работайте с теми, какие есть», - и брал на себя эту неблагодар­ную работу.

Алексей Николаевич никогда не за­нимался передачей и воплощением на­чальственных указаний. Зато он посто­янно «теребил» начальство, добиваясь принятия компетентных и полезных для психологии решений. И его авторитет у власти был настолько высок, что ему удавалось практически все, чего он ста­рался добиться. Его упрекали (задним числом, разумеется) в авторитарности, волюнтаризме, чуть ли не в сталиниз­ме, обзывали «Лысенко в психологии». Но он не принимал ни одного ответст­венного решения, не посоветовавшись предварительно с окружавшими его товарищами. Начиная с совместной работы с Выготским, практически все эти ре­шения принимались совместно. Мы уже упоминали, что среди людей, с которы­ми он работал, были и его - в прошлом - злейшие враги, но он не позволял себе делать какого-либо различия меж­ду ними и своими друзьями, и учени­ками, если речь шла о работе, о науке. Он мог быть и был жестким и неприми­римым, когда ситуация того требовала. Но чаще он был мягким, внимательным и человечным. Он не делал различий в общении между академиком и студен­том, секретарем ЦК и факультетской буфетчицей. Он всегда здоровался пер­вым. На домашнем банкете, который он устроил в честь своего пятидесяти­летия, рядом с докторами и профес­сорами сидели студенты: Зинченко, Давыдов, Гиппенрейтер, кажется, Ов­чинникова. А с Лысенко, агрессивным невеждой, плодившим вокруг себя себе подобных, физически уничтожавшим своих противников, державшимся толь­ко связями с ЦК, его странно даже упо­минать рядом. Они были, по существу, антиподами.

А.Н. Леонтьев по-настоящему любил студентов и чувствовал себя в студенче­ской среде, как рыба в воде. Сохрани­лись фотографии, где он снят в Летней психологической школе - палаточном городке на Черноморском побережье, куда он специально поехал на несколь­ко дней, чтобы наговориться всласть со студентами о психологии. Полуго­лый декан смотрится на общем фоне совершенно естественно. Анекдоты о нем, ходившие по факультету, были добродушно-ироничными. Они инте­ресны проскальзывающим в них - при явной симпатии к декану - чувством отчужденности, какой-то отстраненно­сти Леонтьева от «нормальной» жизни и «нормального» быта. Эта отстранен­ность у него была на самом деле, хотя никак не скажешь, что он был «не от мира сего». Иногда возникало ощуще­ние, что Алексей Николаевич не живет в нашей советской действительности с ее очередями, партсобраниями, ЖЕКами и ВАКами, а сознательно играет в эту жизнь по добровольно приня­тым им на себя правилам, оставаясь, на самом деле, вне этой действитель­ности. Один из старых профессоров МГУ, знавший Алексея Николаевича не­давно обронил в разговоре с одним из нас: «Мало я знал людей, которые были так внутренне свободны, как Алексей Николаевич!».

Он и в семье был немножко отчужден­ным. Но был последней инстанцией - к нему обращались, когда все другие способы воздействия или пути принятия решения были исчерпаны. Нам он при­вивал, во-первых, порядочность во всем, уважение к себе как к человеку, и, во-вто­рых, отношение к труду. Если у него появляется срочная работа, он садится и сидит весь вечер, всю ночь, не вставая, потом поспит пару часов и утром опять садится, весь день работает и где-то ве­чером на второй день он завершает эту работу. Ответственность - в эпоху все­общего ухода от ответственности. Он никогда ничего ни на кого не перекладывал. Он все решал сам. Ему был при­сущ абсолютный, стопроцентный само­контроль, который проявлялся во всем - и в деловых отношениях, и в семье. Его никогда не видели более, чем на одну се­кунду вышедшим из себя. Такого просто не было.

Видимо, он был крайне ранимым и глубоко эмоциональным. Такие люди наращивают на себе «корку» холодной рассудочности и сознательной регуля­ции, но под этой коркой все же чувст­вуется другое... Моторика у него была плавная. Он был не резким, скорее - чуть-чуть замедленным, в нем ощущал­ся все время внутренний план, какая-то отстраненность от происходящего, та «пауза», про которую говорили незави­симо друг от друга гениальный русскоя­зычный философ Мераб Мамардашвили и выдающийся американский психо­лог-экзистенциалист Ролло Мэй - пауза в потоке событий и действий, в кото­рую осуществляется сознание, понима­ние, осмысление, решение; пауза меж­ду стимулом и реакцией, которая делает человека свободным.

Он был интровертом, по контрасту со своим близким другом Лурия. И была в его внешности и поведении какая-то особая артистичность, привлекавшая к нему сердца студенток. Особенно хо­роши у него были руки - с тонкими, длинными, аристократичными пальца­ми, про которые вспоминали все, кому довелось с ним общаться или слушать его выступления.

Алексей Николаевич прожил длин­ную и очень насыщенную жизнь, но, ве­роятно, не реализовался до конца. И по­этому в конце жизни не чувствовал себя счастливым и часто уходил в работу. Друзей у него было мало, главным обра­зом - товарищи по работе, которых он знал и любил с молодых лет, вроде Алек­сандра Владимировича Запорожца или Даниила Борисовича Эльконина.

... Он сломался как-то молниеносно, постарел за 2-3 месяца, последний - семьдесят шестой - год жизни провел в больницах. И умер, как говорится, в од­ночасье, легкой смертью - от разрыва аорты. Хорошие люди его любили. Под­лецы и приспособленцы - ненавидели. Но все без исключения - уважали.

Он был очень хорошим человеком.

Литература:

Леонтьев А.А. Творческий путь Алексея Николаевича Леонтьева // А.Н.Леонтьев и современная психология. Сборник статей памяти А.Н.Леонтьева. - М.: Изд-во Моск. ун-та.- 1983.- С. 6-39.

Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. т. 1. - М., 1983. - С. 65-75.

Леонтьев А.Н. Философия психологии: из научного наследия / под ред. А.А.Леонтьева, Д.А.Леонтьева. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994.

Леонтьев А.Н. Парапсихология: фикция или реальность? (совместно с В.П. Зинченко, Б.Ф. Ломовым, А.Р. Лурия) // Вопросы философии. - 1973. - № 3.- С. 128-136.
Для цитирования статьи:

Леонтьев Д. А., Леонтьев А.А.Алексей Николаевич Леонтьев: комментарии к биографии. // Национальный психологический журнал. 2013. № 1. c.9-17. doi: 2079-6617/2013.0102

Скопировано в буфер обмена

Скопировать